Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90
* * *
Проснувшись, я весело ужаснулся собственному грехопадению, объявил сердечную благодарность автопилоту и возрадовался отсутствию похмелья: в этом смысле Тихий Город действительно мог считаться раем, без всяких кавычек.
«Если будет очень хреново, сопьюсь! – жизнерадостно подумал я. – Благо для этого здесь, кажется, весьма подходящие условия!»
Но спиваться не понадобилось. Воспоминания о Ехо, еще вчера сводившие меня с ума, как-то подозрительно быстро истончились, стали бледными, нежными и совершенно безболезненными, словно это были не дни моей жизни, а кинофильмы, которые я успел посмотреть.
Я по-прежнему любил этот город и людей, которые там остались, но это была легкая любовь: она не причиняла мне страданий и не разжигала желания вернуть прошлое. «Люди, которых не видишь, ничем не отличаются от призраков», – думал я. Мудрая Альфа не только подпоила меня, но и каким-то образом ухитрилась научить уму-разуму. За оба деяния ей следовало бы памятник поставить, но я ограничился букетом сирени из собственного сада.
Так началась моя жизнь в Тихом Городе. Я обзавелся жильем, новыми впечатлениями, мудрой воспитательницей и нехитрой философской системой, каковая, однако, помогла мне достичь некоего подобия душевного покоя; стал потенциальным завсегдатаем симпатичного «Салона» и до полубеспамятства напился в компании старожилов, что странным образом способствовало созданию иллюзии, будто мы знакомы уже очень давно.
Что ж, могло быть и хуже. Могло быть гораздо хуже, черт побери!
Дни потекли один за другим. Они стали невесомыми и незначительными, гремели в моих карманах, как мелочь, которую не жалко тратить на пустяки, а то и вовсе швырять горстями в теплую пыль, чтобы не звякала при ходьбе.
Впрочем, и дней-то, в сущности, никаких не было. Только сумерки, в благоуханной синеве которых попытки отсчитывать время утратили всякий смысл.
Я и сам утратил всякий смысл. Стал одним из многих статистов, заполняющих театр теней, темным силуэтом в освещенном окне, замысловатой безделушкой на полке страстного, но рассеянного коллекционера. Странно, но именно здесь, в Тихом Городе, где время не имеет никакого значения, где некуда торопиться и невозможно опоздать, я вдруг зажил размеренной жизнью пунктуального человека, к чему, откровенно говоря, никогда не стремился.
Как ни странно, мне это даже нравилось.
Проснувшись, я принимал ванну и отправлялся завтракать в заведение Альфы. Один из столиков – в углу, подальше от окна – по негласной договоренности считался «моим». Я мог завтракать там в полном одиночестве или в компании жизнерадостной хозяйки, которая тут же принималась потчевать меня занимательными сплетнями о знакомых и незнакомых; а мог пригласить кого-нибудь из посетителей присоединиться ко мне и сыграть в нарды.
Нарды были самой популярной настольной игрой в «Салоне» и, насколько я успел заметить, во многих других забегаловках Тихого Города. Здесь чаще играли в «длинные нарды», чем в «короткие», причем большинство игроков, как и я сам, предпочитали играть черными и кидать не чужие, а собственные самодельные кости. Окруженный сочувствующими советчиками, я старательно вырезал свои кубики в течение нескольких вечеров и, как ни странно, довел эту почти ювелирную работу до победного конца. За все время я не встретил ни одного человека, который был бы искренне заинтересован в исходе игры, однако все мы были очарованы процессом: нежный цокот перекатывающихся кубиков, мелодичный перестук шашек…
После завтрака я возвращался домой и занимался наведением порядка или возился в саду. Потом отправлялся на прогулку. Поначалу я старался всякий раз непременно забрести туда, где не бывал прежде; со временем же понял, что улицы Тихого Города похожи одна на другую, и махнул рукой на свою исследовательскую деятельность.
Прогулка обычно завершалась обедом, но не в «Салоне», а в каком-нибудь незнакомом заведении. Таким образом я отдавал дань жалким остаткам собственной страсти к открытиям: размещал свое тело в новых интерьерах, пробовал новые блюда, заводил новые знакомства.
Бледные призраки новых впечатлений меня вполне удовлетворяли; возвращаясь домой, я изрекал одну и ту же фразу: «Это была хорошая прогулка», – что-то вроде сытой отрыжки, но не желудочной, а душевной.
Дома я варил кофе, неисчерпаемые запасы которого обнаружились в кладовой, топил камин, валялся на диване, листая старые энциклопедии, которыми были уставлены мои книжные полки.
Один из томов назывался «Новые сведения о вещах».. [4] и пользовался моим особым расположением: я читал эту книгу медленно, растягивая удовольствие. Книга отвечала мне взаимностью и, кажется, постепенно становилась толще, словно бы в мое отсутствие неизвестный автор добавлял в нее новые и новые статьи [5]
Потом я отправлялся в «Салон», поскольку сердце подсказывало мне, что у гостеприимной Альфы уже начала собираться теплая компания, частью которой теперь считался и я сам.
Несколько коротких кварталов, знакомая стеклянная дверь, уютный желтый свет лампы под плетеным абажуром. Ласковый аромат цветочного чая, сладостное удушье кофейной пыли, густые табачные облака под потолком, перестук льдинок в бокалах с крепкими напитками, неизменные нарды и бесконечные разговоры, которые стали единственным внятным смыслом моего призрачного бытия. На дружескую болтовню расходовались все душевные силы, что, безусловно, было мне только на руку: я физически не мог тосковать, как не смог бы, скажем, поднять в воздух товарный состав или взять на руки новорожденного слоненка.
Дома я укладывался в постель, сладко потягивался и засыпал – крепко и без сновидений. С непривычки мне поначалу казалось, что я сплю всего несколько минут в сутки, но, сверив свои впечатления с Альфой, которая видела меня и в конце дня и почти сразу после пробуждения, я убедился, что стал редкостным засоней. Что ж, все к лучшему. «Солдат спит – служба идет».
Новые приятели понемногу открывали мне свои странные тайны.
Серьезная, спокойная красавица Клер, обладательница тонких запястий, оленьих глаз, высоких скул и звонких браслетов, однажды со снисходительной, словно речь шла о давних школьных проказах, улыбкой поведала мне, что в прежней жизни убила не менее сотни человек.
– Вы были наемным убийцей? – опешил я.
– Нет, что вы, Макс. Это была не профессия. Так, любительство. Просто я слишком серьезно относилась к поэзии.
– Если вы убивали плохих поэтов, сто – это слишком мало; если же гениальных, цифра чересчур велика, – заметил я.
Клер оживилась.
– Вы все очень правильно понимаете, – она дружески сжала мою руку, чего за ней прежде не водилось. – «Сто – слишком мало» – о, еще бы! Но у меня не было задачи убить всех плохих поэтов. Я – здравомыслящий человек и прекрасно понимала, что это невозможно. Но плохой поэт – это полбеды. Существуют гораздо более опасные типы. Они пишут стихи к именинам, свадьбам и юбилеям. Стихи ко дню окончания средней школы. Стихи в честь Пасхи. Высокопарные стихи по поводу всякого торжества, какое только может случиться в их бессмысленной жизни.
– Знаю, как же, – хмыкнул я. – И этих безобидных дурачков вы убивали?
– Именно эти безобидные дурачки уничтожили магическую составляющую поэзии, – жестко сказала Клер. – Их трудами поэзия стала обычной ритмически организованной речью. Эта разрушительная техника описана еще в Библии и называется «поминать всуе». Понимаете ли вы, что это значит – потерять магическую составляющую?
– Догадываюсь, – горько усмехнулся я. – Я сам, кажется, потерял свою «магическую составляющую».
Впрочем, горечь моя прошла почти сразу. Секунду спустя я и сам удивлялся собственному пафосу.
– Вам виднее, – сухо заметила Клер. – Но речь сейчас идет не о вас, а о поэзии. В юности я была достаточно наивна, чтобы полагать, будто дело еще можно поправить.
