Пенталогия «Хвак» - Санчес О. "О'Санчес"

— Продолжаем, судари, после будем глазеть по сторонам… — Санги Бо крикнул, и все согласно кивнули, готовые броситься в последнюю общую схватку, ибо зов чести сильнее, нежели указания болванов в ливреях…

— Стоять!!! Во имя Империи! Ослушание любого из вас будет приравнено к злоумышлению на Государя Императора!

Это уже было совершенно иное дело. Нарушать правила и указы — во славу чести — это одно, а творить бесчестье — совсем другое. «Во имя Империи». Такими словами в Империи без причины не бросается даже Стража Дворца. Надо подчиняться, ибо в этом случае бесчестье — как раз ослушание.

— Мечи, секиры, булавы, кинжалы, стилеты, кнуты, швыряльные ножи и все остальное убойное оружейное имущество — на землю. Построиться в шеренгу.

— В шеренгу? Может быть, вам еще сплясать по-деревенски? Или объясниться в любви? — Юный князь Та-Микол подбоченился и захохотал, остальные дуэлянты, бывшие противники, теперь уже объединенные в общую судьбу, тоже рассмеялись. Все они безропотно поснимали с себя и побросали в общую кучу оружие, но строиться в шеренгу? Да пусть лучше их на месте убьют.

Командир стражи осознал, что хватил лишнего с приказами.

— Хорошо. Дайте слово, судари, что не попытаетесь напасть на стражников, либо совершить побег, и тогда следуйте за мною, вместе, в вольном порядке, незакованные и несвязанные. Убитых подберут и доставят куда надо, люди уже вызваны. Однако прежде вы все должны продиктовать имена убитых и ваши имена мне на свиток, чтобы я мог полностью выполнить личный при?каз Его Величества.

— Личный? Даем такое слово. Так?

Все дуэлянты подтвердили обещание маркиза Лароги, и лишь неугомонный Та-Микол спросил, предварительно кивнув:

— И куда нас теперь?

— Сначала в кордегардию, а потом Его Величество решит — куда. Он из окна видел ваши подвиги и лично попросил меня прибыть на место, дабы утихомирить вас.

— Ого. Наше дело дрянь, судари. Хуже некуда. — И опять все согласились, включая начальника дворцовой стражи, на этот раз уже со словами Санги Бо.

В кордегардии им выделили свободный угол, где они и стояли, дожидаясь, пока начальник стражи дворца обменяет у Его Величества доклад о событии на участь для виновников происшедшего. Вдруг в кордегардию вбежал страж и стал что-то шептать заместителю начальника стражи. Тот выслушал, попросил подойти дежурного жреца, и они вдвоем довольно долго о чем-то совещались, то и дело подзывая, видимо для объяснений, прибывшего стража. Затем они приблизились, все втроем, к арестованным дуэлянтам.

— Сударь Лароги Веселый, ваша светлость маркиз?

— Да, я.

— Соблаговолите оказать нам услугу, ибо ваш меч… При попытке забрать его с места преступления…

— С места дуэли, вы хотели сказать?

— Так точно, прошу прощения. — Заместитель начальника стражи едва заметно улыбнулся, давая понять, что охотно принимает поправку. С одной стороны он на службе, а с другой — такой же дворянин, как и все присутствующие. — Короче говоря, один стражник убит, а другой серьезно покалечен, при попытке взять ваш меч в руки. Не могли бы вы одеть ваш знаменитый волшебный клинок в ножны, дабы нам избежать ненужных потерь в мирное время? Мы также надеемся, что вы не сочтете нашу просьбу освобождением от данного вами слова… Ну… вы понимаете… насчет содержания под стражей…

— Не сочту. Помогу. Но и вы, сударь, позаботьтесь о мече как следует, ибо у меня без него сердце не на месте.

— Будьте покойны, сударь, и следуйте за нами.

Сказать, что Его Величество пребывал в дикой ярости — это было бы сказать ровно половину правды. Вторая же половина заключалась в том, что Император вознамерился предельно сурово покарать наглецов.

— Решено: казню.

— Ваше Величество!..

— Что — Ваше Величество? — Император гнусно оскалился во все оставшиеся зубы и вперил прищуренный взгляд в своего канцлера, стоявшего на коленях перед скамейкой. Оба пребывали в дворцовой оранжерее, где Его Величество любил разбирать дела, а также и находить отдохновение от бесконечного количества забот, гнетущих царственную выю.

Несмотря на прямой вопрос государя, канцлер убито молчал. Почти двое суток, которые император посвятил разбору дела и обдумыванию меры наказания, канцлера осаждали высочайшие родственники арестованных забияк, донимали его самого, его жену, друзей, домашних жрецов, сыновей, беспрерывно, не скупясь на угрозы и обещания… До этого мига канцлер еще надеялся на что-то, но старик сказал: решено…

— Что молчишь? Сколько они тебе посулили, родственнички?.. Канцлер, я ведь спросил…

— Ни посулов, ни угроз, Ваше Величество, я не считал и не считаю. Руки и помыслы мои всегда чисты.

Оба собеседника с легкой душой выдержали эту обязательную ложь и опять замолчали ненадолго.

— Я тебя тоже когда-нибудь казню за твои враки. Понимаешь, Зути, это ведь только начать им потачку давать… Сегодня они на моих глазах рубились, завтра начнут выискивать в своих родословных права на трон, послезавтра пошлют меня за вином, когда у них в горле пересохнет…

— Ваше Величество…

— Да вот, мое величество. Сам суди: даже в мелочи, даже причину дуэли, я имею в виду первопричину, из-за которой этот тупой ящер Манаки Рун вызвал не менее тупую рептилию Гари, барона Желтой Реки, или как они там зовутся…

— Золотой Реки, Ваше Величество.

— Все одно. Первопричину дуэли не объяснил никто. Я спросил… Я! Его Величество Император! Сюзерен и безраздельный повелитель ящер знает какого количества земель и уделов! Прямой потомок чуть ли не половины всех имеющихся богов! А они не ответили! Каково???

— Честь дамы, Ваше Величество, дворянская честь… Вы бы и сами запрезирали того, кто не выдержал бы и…

— И что с того? Ну, запрезирал бы. Но разве не высшая доблесть для подданного — выполнить приказ государя даже под угрозой всеобщего презрения и осмеяния?

Канцлер довольно заметно поежился и не решился отвечать ни в ту, ни в другую сторону. Живя при дворе всю свою долгую жизнь, он слишком хорошо знал истинную цену совести, чести, любви, дружбе, данному слову, ибо выше головы навидался предателей, наушников, святотатцев и клятвопреступников. Он и сам того… весь в пятнах, что называется. Да и Его Величество Месори Первый, чего уж греха таить… Но вздумай его сын, любой из его сыновей стяжать подобную «высшую доблесть» во славу государя — канцлер казнил бы мерзавца на месте своею рукой, и рука бы не дрогнула, и сам после этого, безо всяких раскаяний, лег бы на плаху или сел бы на кол.

— Думаю, Ваше Величество, из-за женщины поссорились, как всегда. Люди все молодые, кровь кипит…

— Бурлит, угу… Слышал я эту чушь, сто тысяч раз. Ну, пусть так. Ты вот что мне объясни…

— Да, Ваше Величество?

— Это был не вопрос, это я почти сам с собой разговариваю… Когори Тумару. Что скажешь о нем?

— Младший сын, четвертый сын принца Ули… Благородный дворянин. Я не придаю значения слухам о его происхождении, Ваше Величество…

— Мне плевать на дальнее кровное родство с бастардами, канцлер! Если ты на это намекаешь!.. В конце концов, все мы когда-то произошли от смердящих, немытых и нечесаных варваров и крестьян… да простят меня бессмертные боги, мои предполагаемые предки… Но почему он, видя меня в окне, меня, государя! — не только не остановил своих товарищей, не устыдил их, но и сам продолжал держать обнаженный меч, да еще и нагло улыбался при этом! Канцлер, он смеялся мне в лицо!

— Ваше Величество!.. — Канцлер уже выслушивал государево негодование по этому поводу, и у него имелся достойный ответ, ибо злосчастный Когори Тумару был близорук, он не то что государя в окне, он само окно рассмотреть не мог… Но как об этом сказать? Если прямо сейчас — то и упрямого канцлера казнят на горячую руку, с государя станется. Вот у кого кровь-то кипит и бурлит…

— Помолчи, мой канцлер. И подготовь на завтра… Нет, на послезавтра, на будний день, казнь всех двенадцати. Это благородные люди, славные имена, позорить не будем. Всех на плаху.