Схимники. Четвертое поколение - Дорош Сергей Васильевич

– Значит, есть в этом мире то, чего не можешь понять и объяснить даже ты, – удивилась она.

– Мы, люди, многое потеряли. Сами в общем-то виноваты, что теперь иногда не хватает слов и понимания. Ну вот, к примеру, вспомни, как Барчук в первый раз пришел к нашему костру. Любое живое существо старается избежать опасности, тем более смерти. У зверей это – на уровне инстинктов, да и у людей тоже. Когда ты прикоснешься к горячей сковородке, то сразу отдернешь руку. Мозг может даже не понять, что произошло, а тело уже все сделало само. Или в бою воин реагирует на атаку противника, не думая. Хорошо тренированное тело само защищает себя. Но есть еще что-то, заставляющее совершать поступки, противоречащие здравому смыслу и инстинкту самосохранения. Может быть, Барчук тогда шел туда, куда звала его душа. Он ведь понимал, что скорее погибнет, чем достигнет цели, но все равно шел. Что-то вело его.

– А почему именно душа? Его вела гордость, – возразила Малышка.

– А где эта гордость? Какая часть тела за нее отвечает? Я знаю, как, к примеру, рождается страх, как влечение к женщине. Но я не знаю, как возникает любовь, настоящая, не похоть, а именно чувство. Какая часть тела, какой процесс в организме отвечает за дружбу? Что рождает гордость и самоотверженность? Это выше простых процессов, которые постоянно идут в наших телах. Я не могу этим управлять. Возможно, это и есть проявления души? Ведь будь у железа разум, оно не полезло бы в горн. Это слишком больно. И все же, будь у него душа, она повела бы железо именно туда, по пути перерождения в сталь, в огонь и в воду, под кузнечный молот, который выбьет все лишнее, оставив лишь чистую суть. И тогда плоть совпадет с идеальным образом.

– Интересное сравнение, – кивнула она. – Красочное, сочное. В самый раз для песни. Но из стали чаще куют мечи, чем что-либо еще. Чего стоят все мои песни, когда их заглушает звон клинков?

– Возможно, я не знаю наверняка, клинки – это плоть, а песни – душа народа. Раньше люди верили, что душа бессмертна. А значит, пока звучат песни, жив народ. Но это должны быть настоящие песни, в которые сочинитель вкладывает… наверно, тоже душу. Пока они есть… Прости, я запутался окончательно.

– Пока они есть, – продолжила за меня Малышка, – пока души певцов питают общую душу народа, народ продолжает жить и стремиться к тому самому идеальному образу. Может быть, душа – это не сам образ, а путь к нему?

Странный это был разговор. Мне казалось, я продираюсь через новые слова и понятия, как через заросли шиповника. И на этом пути я не старше и не мудрее своей ученицы. Мы оба – лишь новички, пока только пытающиеся нащупать тропу или проложить ее, чтобы расчистить путь тем, кто не побоится пойти следом. Ловец перестал уничтожать запасы пива, внимательно прислушивался к нашему разговору. Даже хозяин затаил дыхание. Конечно, он понимал еще меньше нас с Малышкой. И все же ему было интересно. То, о чем мы говорили, – раньше он ничего подобного наверняка не слышал. Меня вдруг кольнула непрошеная мысль: «Донесет богоборцам».

Ну и пусть. Еще одни, возомнившие себя лучше всех, взявшие право решать за прочих людей. Вряд ли Барчуку с Бешеной понравится, если кто-то явится за их сестрой и учителем. А становиться на пути у этой парочки весьма опасно.

– Потому Барчук вчера вышел против того чуба? – спросила Малышка.

– Ты же не видела боя, – удивился я.

– У меня очень хороший слух и неплохое воображение. Да и уходя, я заглянула в комнату. Страшная рана на ноге, много он потерял крови.

– Ну за чуба не волнуйся. Дня через три будет снова здоровым.

– Как так?

– Атаман великолепно заставляет чужие тела заращивать раны. Так же легко, как я исцелял в Лихове. Жаль, этим своим приемом он ни с кем не делится.

– Выходит, схимник способен заставить чужое тело делать то же, что и свое? В смысле лечения.

– Это – в идеале. На деле у кого-то получается лучше одно, у кого-то другое. Какая разница, откуда к телу приходит команда что-то сделать – от собственного мозга или извне?

– Действительно. И все же, учитель, ты так и не ответил, это душа повела Барчука против того чуба?

– Я не знаю, Малышка. Все может быть. Скорее всего, так и есть. Слишком мало времени. Я о душе только вчера услышал. Когда-то всех нас заставили забыть это слово и многие другие.

– Кто?

– Они давно умерли. Какая теперь разница?

После полудня вернулся Зануда. Взъерошенный, с мешками под глазами, задумчивый и периодически зевающий. Наверно, из-за этой задумчивости он бесцеремонно плюхнулся на стул рядом с Ловцом, опорожнил до дна его кружку с пивом, подхватил с тарелки полколечка колбасы, изрядный ломоть хлеба и начал все это поглощать со скоростью степного пожара.

– На солнышке перегрелся? – участливо поинтересовался Ловец.

– Можно и так сказать, – пробормотал Зануда с набитым ртом.

Мы со степняком переглянулись. Моим учеником овладело какое-то странное лихорадочное возбуждение. Он опять нырнул в свои мысли, похоже не особо соображая, что ест, что пьет. Я подлил в кружку еще пива. Парень выпил его залпом, поморщился. Кувшин принесли только с ледника. Напиток в нем был холодный до ломоты в зубах.

– Рассказывай, – предложил я, когда от колбасы и хлеба остались только воспоминания.

– Ну если бы я знал, с чего начать. Столько всего, даже в голове не укладывается. Я…

Он покачал головой и замолк.

– Что с ним? – спросил у меня Ловец так, словно Зануды рядом не было.

– Одно из двух. – Я развел руками. – Увлечений-то у него два. Либо встретил вдову, которая ушатает даже схимника, либо на всю ночь остался в городской библиотеке, да так увлекся, что даже про еду и сон забыл.

– Не знаю я, насколько разбитные в этом Золотом Мосту… Мосте… ну в городе этом вдовы, – пробормотал объект нашего разговора.

– Что ты раскопал? – напрямую спросил я.

– Ну даже сам не знаю. Не один я копал.

– Быстро обзавелся друзьями.

– Это твои друзья, учитель. Один из них большой такой, кажется, все книги наизусть знает. А второй себя Егерем кличет.

– Книжник и Егерь, – проворчал Ловец. – Спелись, выходит. Значит, и Бродяга где-то рядом.

– Мы были втроем.

– Бродяга хитер, ох хитер, понимаешь? Если он не захотел вам показаться, то и не покажется. Но я чую, что он вьется вокруг этой парочки. Егерь ратником когда-то был. Слишком привык тогда подчиняться. Да ты, Искатель, сам видел. Без слова своего брата он и шагу не ступит, понимаешь?

– Зачем Бродяге Книжник? – не понял я.

– Эх, непросто все стало, ох непросто. Атаман оскорбил Бродягу. В общем-то все твои братья не очень вежеству обучены, но чуб переплюнул их. А Бродяга, чего бы кто о нем ни думал, обид не забывает. Книжник хочет не допустить кровопролития между братьями. Похвально, весьма похвально. А кто самый воинственный? Атаман. Понимаешь? Он бряцал оружием, когда Император призывал к миру.

– К чему ты ведешь?

– Книжнику по хитрости с Бродягой не тягаться. Я это сразу понял. Теперь он собрал силу, способную поспорить с любой из двух сторон противостояния. Представь, если драка все же начнется. Вовремя вступив в нее, дети Охотника сместят всех остальных, воспользовавшись наивностью твоего многоученого великана-братца. Понимаешь?

– Понимаю, но не согласен с тобой.

– Это уж твое дело, да, твое, – усмехнувшись закивал Ловец. – Только сейчас, когда посмотрел я на всех выживших схимников, коли буча начнется, так больше всего я именно Бродягу бояться стану.

Я задумался над этими словами. Да, еще вчера мы были выводком Экспериментатора, нас было восемь. И мы пренебрегали остальными. Даже я не воспринимал Бродягу всерьез. Но если задуматься… тогда получалось, что он действительно опасен. Не могу сказать, почему так решил, просто чуял, а это значит, натренированный мозг сам сложил воедино всю имеющуюся у меня информацию и выдал результат, который раньше, во времена, когда знали о душе, темные люди назвали бы озарением. Да что с них взять, они не понимали, как устроено человеческое тело.