Ознакомительная версия. Доступно 35 страниц из 172
— Может быть, это как раз и связано с тем, для чего сюда явился ваш убитый служитель? — неуверенно предположила Нессель. — Ведь в этой книге, как я поняла, пишется как раз об этом — о неправедных обвинениях, о напрасных пытках… Может, и правда — все эти казненные здесь, в Бамберге, были казнены ни за что? И Кристиан Хальс был действительно замешан в этом? Или видел, что подобные дела творит обер-инквизитор, и читал эту книгу, потому что его мучила совесть, и он пытался сам с собой решить, как быть — пойти против начальства и сознаться или дальше жить, как прежде…
— Учитывая романтические стишки как основную часть библиотеки — я бы не удивился, хотя такое поведение и отдает нравственной флагелляцией, — покривился Курт, продолжая перелистывать страницы. — Особенно для инквизитора в таком ранге и с таким опытом службы.
— А может быть, он исключение среди вас. Посмотри, какая потрепанная книга. Может, он просто из тех, кто читал ее, даже когда ушел из вашей академии — просто так читал, чтобы не забывать, что когда-то было, чтобы не повторить этого. Или такого, по-твоему, быть не может?
— Когда-то, когда я только начинал службу, — отозвался Курт неохотно, — я тоже читал «чтобы помнить». Только не Шпее; я читал сохранившиеся протоколы прежних лет из кельнского архива… Но я тогда был зеленым юнцом, к тому же провалившим свое первое дело, страшно боящимся ошибиться и ничего не знавшим и не умевшим. Будь Хальс таким — я бы выбору такого чтива не удивился… Вспомни его и скажи: он был похож на не уверенного в себе человека?
— А может, он хорошо прикидывался. Вас, разве, этому не учат?
— Не был, — кивнул Курт, и ведьма лишь молча вздохнула, неловко передернув плечами. — А вот что мне хотелось бы знать, так это где он взял саму книгу и владел ли ею до него кто-нибудь достаточно долго. То есть, прикупил ли он ее как-то на досуге или взял из библиотеки Официума… что скорей всего. И всего красноречивей.
— Это имеет значение?
— Самые зачитанные страницы и самая растянутая прошивка — вовсе не там, где приводятся примеры злоупотреблений, и не там, где автор ударяется в проповеди, — пояснил Курт; пройдя к столу, положил раскрытую книгу и убрал руки: — Смотри.
— На что?
Помедлив, он вновь отошел к этажерке, взял с полки собрание романтических песен ушлого рыцаря и, раскрыв на произвольной странице, положил пухлый томик рядом с трудом фон Шпее. Плотные листы, не пожелав лежать, как было, сами собою перевернулись, оставшись раскрытыми там, где в прошивке блока был легкий дефект — торчащий наружу узелок, каковой не давал страницам сомкнуться.
— Разницу видишь? — продолжил Курт, кивком указав на книги. — Эту читали подряд, и даже если изредка выбирались для прочтения любимые песни — это делалось редко; страницы не «запомнили» какого-то положения, в каковом книгу держали долго. А здесь — здесь они зачитанные, я бы даже предположил — старательно разглаженные ладонью, дабы лежали открытыми именно в этом месте.
— И, — осторожно уточнила Нессель, — что написано в этом месте?
— «В наши дни», — зачитал он вслух, — «не останется никого, независимо от пола, богатства, должности или сана, кто оставался бы в безопасности от подложного обвинения в колдовстве со стороны врага или клеветника»… Et cetera, et cetera. Если кратко — здесь довольно отвлеченные и пространные рассуждения о том, как сосуществуют люди, когда вокруг творится нечто, подобное описанному в этом труде. Показное благонравие, нарочитое благочестие…
— И страх, — тихо договорила Нессель; он кивнул, перелистнув оставшиеся страницы, и закрыл книгу:
— И недоверие, и двуличие, и порой это внешнее благочестие переходит в искреннюю, но извращенную веру, доходящую до фанатизма…
— Как у горожан с той девочкой на мосту?
— Мыслишь в верном направлении, — серьезно одобрил Курт, забрав книги со стола, возвратился к этажерке и водрузил их на место. — Да, все это очень похоже на то, что мы видим в Бамберге. Я уже не застал в сознательном возрасте тех времен, когда все описанное было не воспоминаниями и не свидетельствами давно живших очевидцев, а реальностью, но, сдается мне, именно так эта реальность и выглядела тогда. Хальс, поскольку был моим ровесником, этого, к слову, не застал тоже.
— И что все это значит? Почему он, по-твоему, так прицепился к этой книге?
— Быть может, хотел убедиться в том, что ему не мерещится возвращение к старым недобрым временам в одном отдельно взятом городе?.. Если это так — ergo, ни в каких неправомочных арестах и казнях он был не замешан. И если это так — на его месте даже я бы подал отчет руководству с описанием ситуации и недвусмысленным намеком на то, что пора бить тревогу. Мы слишком много сил положили на то, чтобы изменить отношение людей к Конгрегации, а тут все труды прахом.
— Почему «даже ты»?
— Ненавижу отчеты, — покривился Курт и, подумав, вздохнул: — Посему я, верней всего, просто поговорил бы с обером — лично, с глазу на глаз.
— И может быть, — предположила Нессель неуверенно, — он тоже так и сделал?
— Очень даже может быть, — недовольно согласился Курт. — Когда я просматривал отчеты Хальса, ничего подобного я там не нашел. Есть ведь еще и вероятность того, что все происходящее — результат его пусть не злонамеренных, но излишне ретивых действий, называемых простым словом «перестарался». Если вдруг он осознал, что поневоле стал причиной такой ситуации, и ужаснулся собственных деяний — он тем паче никому не сказал ни слова, в лучшем случае пытаясь найти выход и исправить положение самостоятельно.
— Знаешь, меня совсем не греет мысль оправдывать инквизиторов, — неохотно возразила Нессель, — но здесь ведь действительно что-то есть. Сеть — она ведь существует… И вокруг этого Всадника что-то непонятное… Я хочу сказать — может, он и не перестарался? Может, все те, кого здесь казнили, и правда что-то сделали?
— И поэтому тоже меня не удивляет, что в отчетах я ничего не нашел, — кивнул Курт. — И что точно следует сделать теперь, так это узнать как можно больше о скульптуре. Хоть что-то же должно быть известно об истории ее создания, о мастере… Хоть о чем-нибудь. Такая достопримечательность, реликвия — не бывает так, чтобы никто ничего не знал. Должно быть что-то или в клятвенной книге [74], или в архивах собора, и если с ним связана какая-то легенда, хотя бы байка, хотя бы слух — к этому стоит присмотреться.
— Как? И что ты будешь делать, если что-то узнаешь?
— Зависит от того, что именно я узнаю, — отозвался Курт. — Посмотрю по ситуации.
Нессель в ответ лишь вздохнула, ничего не сказав, и он продолжать тему не стал тоже, вернувшись к обследованию оставшихся книг на этажерке. На осмотр нетолстых томиков и комнаты ушло не более четверти часа с вполне предсказуемым результатом — никаких странных предметов, таинственных или откровенных записей, посланий или пометок обнаружено не было, и майстер инквизитор, мысленно помянув покойного нелестным словом, покинул жилище собрата по служению.
Напряжение, витавшее над улицами Бамберга, уже нельзя было не ощущать повсюду: кучки горожан, собравшиеся там и тут, стали больше, при этом немые и вовсе безлюдные, будто вымершие, улочки попадались все чаще. Ставни во многих домах были закрыты, несмотря на дневное время — то ли хозяева, включая женщин, ушли, то ли попросту заперлись внутри, предощущая неладное.
По мере приближения к ратуше группки бамбержцев походили уже на небольшие толпы, что подле самой ратуши сливались в единую массу, явно не дышащую дружелюбием по отношению к майстеру инквизитору и его спутнице, и то, что обошлось всего лишь невнятным раздраженным шепотом за спиною, а не чем-то серьезней, можно было считать воистину чудом. Единственным пустующим местом у местного aedificii administrationis urbis [75] был мост — тот самый, где всего несколько часов назад стояли люди плотной гурьбой; ошметки плоти, кровь и сукровица уже засохли, покрыв камни посеревшей от пыли коркой, и оставались на сапогах крупной сухой грязью. Нессель шла осторожно, чуть приподняв полы послушницкого платья, и вниз старалась не смотреть.
