Прости меня, если сможешь - Ясная Яна

Светлый, обернувшись, хмыкнул и взялся за перила лестницы.

– Я посмотрю, что там внутри – ты пока можешь прогуляться, оглядеться.

Шаг. Оглушительный треск. Я втянула голову в плечи, сжимая пальцы в кулаки – вновь приобретенная привычка, удерживающая от попыток колдовать. А следом раздалась ругань Мэтта, высвобождающего ногу из провала в ступеньках, и явно оскорбительный писк, доносящийся из-под крыльца.

– Да. Надо будет ступеньки поменять.

Бедолага. Плохо у него с логикой, ой как плохо! Как по мне, самый очевидный вывод в такой ситуации – валить отсюда надо, а не ступеньки менять!

Светлый вставил в дверь огромный ключ, провернул его с усилием и скрипом – и в воздухе почувствовалось что-то, будто дышать стало легче. У-у-у, тяжелый случай. Тут еще и охранка, на ключ завязанная. Так уже лет десять никто не делает – с одной стороны, надежнее, конечно, чем современные контуры, а с другой – посеешь ключик и усе, тю-тю. Защиту только под корень сносить, а вместе с ней можно снести и то, что она защищает.

Интересно, подумалось мне, когда Мэттью поглотила коридорная тьма, если сейчас этого психа там завалит насмерть, я перейду по наследству или меня отправят к кому-то другому? Как вся эта ор-ригинальная система работает?

Передернув плечами, я решила все же воспользоваться щедрым предложением – и пошла осмотреться. Должна же я знать, откуда мне, вероятно, предстоит бежать.

Когда-то вокруг дома, несомненно, был сад. Даже тропинка угадывалась под ногами и виднелись контуры клумб. Но их камни поросли мхом, а изнеженные садовые культуры уступили место дикарям без боя. Только розы воинственно растопырили шипы и не оставили своих позиций, да ещё пара яблонь.

Я сорвала заманчиво маячащий перед носом плод – почти белый, прозрачный. Белый налив. Вкуснющие. У нас тоже такие растут. Росли.

С наслаждением вгрызшись в брызнувшую соком мякоть, я продолжила обход.

Если дом был под заклинанием, то территория оставалась совершенно незащищенной – мы въехали сюда без каких-либо манипуляций, если не считать проблем с открытием ржавых ворот. И чутье подсказывало мне, что вряд ли Мэттью Тернер будет заморачиваться дополнительными щитами, несмотря на то, что в их доме в центре города стояла новомоднейшая игрушка, легко узнаваемая по тонкой вязи рун на косяке. Умная и наверняка настраиваемая на то, кого впускать, а кого не выпускать. Игрушка, несомненно, необходимая четырем дамам, две из которых пребывают в возрасте, пока ещё несовместимом с разумностью.

Но не носорогу.

Так что, когда я надумаю закончить свою головокружительную карьеру домработницы, проблем с тем, чтобы сбежать, не будет никаких. Взять ключ, отпереть дверь и выйти. Делов-то…

Я обогнула угол дома и напоролась на заросли остролиста. Родовой символ встретил меня более чем радушно, приняв в свои колючие объятия со всей страстью. Я зашипела и собиралась уже сдать назад, но тут заметила кое-что любопытное, прячущееся за глянцевыми темно-зелеными листьями.

Почти все маги относятся к тому или иному роду. Способности передаются генетически, среди обычных людей проявляются редко, и чаще всего такое «внезапное» проявление вполне можно увязать с тем, что мать ребенка оказалась не до конца верна либо своим брачным клятвам, либо обещаниям быть хорошей девочкой и до свадьбы «ни-ни». В большинстве случаев, власти не заморачиваются отслеживанием родословной, если только сам маг не заинтересуется, а его третьему поколению позволяют даже выбрать свой магический символ.

Кто-то считает это позерством, ведь никакой магической нагрузки этот символ в себе не несет. Он просто маячит в украшениях, в орнаментах дома, в одежде.

А для меня он значил в первую очередь единство, родство, понимание того, что ты не один, что у тебя есть семья. Поколения предков. И наследие, которое ты передашь своим детям. И даже сейчас, когда я осталась совсем одна, когда родители и брат были перемолоты в жерновах войны, я напоролась на остролист и лишний раз вспомнила, кто я. Кто мы.

Мы с родными никогда не были близки, уважение личного пространства каждого члена семьи стояло во главе угла. Мы с Дэвидом росли по старой аристократической схеме, когда детьми занимались няни, потом учителя, а родители уделяли им час в день перед ужином. В одиннадцать лет каждый из нас был отправлен в частную школу: Дэвид – для мальчиков, я – для девочек. А в семнадцать каждый плавно переехал оттуда в студенческий кампус. И наши с ним дороги могли бы сильно разойтись, если бы не совершенно случайное совпадение интересов.

Дэвид любил политику. А я – магию, которую теперь было признано считать темной.

Я тряхнула головой, растерла между пальцами несколько капель крови, выступивших, когда я отводила с пути колючую ветку, и осторожно потянула на себя стеклянную дверцу оранжереи.

Изнутри она казалось такой хрупкой, будто вот-вот рухнет и погребет меня под остатками стекла и тонких деревянных реек. Стекла через одно разбились, красивые резные стойки, на которых стояли пустые горшки с обвисшими истлевшими листьями, держались на магии и честном слове (которое тоже сродни магии), а под ногами вместо диковинных цветов и редких трав стелилось все то же дикое буйство. Хотя, если приглядеться…

Такую, упоенно зарывшуюся в траву и землю, меня и нашел на удивление не поглощенный домом-призраком Мэттью Тернер.

– О! – прозвучало над ухом, и я вздрогнула, выпуская из пальцев стебель того, что подозрительно напоминало мне мандрагору. – Ты тут. А я думал – сбежала.

– Я есть хочу, – буркнула я, вскинув голову и уставившись на возвышающегося надо мной мужчину. – Какой дурак бежит на голодный желудок?

– У нас в машине припасов на неделю, а ты решила утолить голод травой?

– Нет, решила озадачиться, что мы будем есть, когда эта неделя закончится, – огрызнулась я на подначку и выпрямилась, отряхнув юбку.

Мэттью все равно рядом со мной был значительно выше и стоял так близко, что у меня по позвоночнику пробежала дрожь. Обостренное годами чувство опасности требовало увеличить дистанцию, а здравый смысл скептично парировал – бесполезно. Захочет – и догонит, и растопчет. Я предпочла прислушаться ко второму и, вскинув подбородок поинтересовалась.

– Как в доме?

– Лучше, чем могло бы быть – но хуже, чем я надеялся. Идем, посмотришь.

– Электричество, газ и вода работают – я думал, что их еще не успели подключить, так что это приятный сюрприз. Но лампы почти везде надо менять. Из четырех ванных комнат функционирует только одна, зато кухня в порядке – только почистить.

Мэтт вывел меня к другому, не центральному входу.

Здесь была широкая терраса, укрытая от солнечных лучей буйно разросшимся по клети плющом, и мне подумалось, что раньше здесь, наверное, пили вечерний чай, любуясь закатом и видом на сад. За террасой – столовая, за столовой – кухня. Я фыркнула, окинув масштаб работ – только почистить! Только! Ясное дело только – раз чистить не ему!

– Там гостиная, там библиотека, она пустая, там была бильярдная, там кабинет. Это все сейчас неинтересно. Спальни наверху.

Мы поднялись по скрипучей лестнице, памятуя о происшествии на крыльце, я отчаянно цеплялась за перила и внимательно смотрела куда ставлю ногу, в отличие от беспечно шагающего светлого, которого печальный опыт, кажется, ничему не научил. Перила были гладкие и удивительно теплые на ощупь. А завершались они искусно вырезанными… ласками.

Я даже остановилась на мгновение, приглядываясь к любопытным мордочками и рассматривая детально вырезанные коготки. Ласка на пороге. Усмешка светлого. Ну точно! Это же родовой символ Тернеров.

– Лиза, ты где застряла?

– Пока нигде, – буркнула я и преодолела второй пролет.

Мэттью окинул меня смешливым взглядом.

– Ванная, – объявил он, потянув на себя покосившуюся дверь – и та отозвалась душераздирающим скрипом.

Прежде, чем я успела подумать о том, что тюремный душ был не так уж плох, светлый захлопнул дверь обратно.