Заклинатели войны (СИ) - Голотвина Ольга

Да, он слышал про Лживого Глупца. Когда-то этот жрец был самым учёным и мудрым в пещерном городе. Должно быть, мерзкое дыхание снерков помутило его разум. Иначе почему бы он начал говорить безумные слова о происхождении мира и о Матери-Змее, так?

Жрецы не забыли, что он в юности придумал подъёмные устройства в шахтах и много других полезных вещей. За это ему подарили лёгкую смерть. Но забрали имя, заменив позорной кличкой.

– Я знаю, как найти его труды, – взволнованно говорил Ташур. – Я дважды был в Запретных пещерах вместе с другими жрецами, делал уборку. Таблички никогда не перекладывают с места на место...

Тут он замолчал. Иным взглядом – пристальным, цепким – взглянул в лицо ученику. И сказал неожиданно тихо:

– Понимаю... Да, я не могу просить... Всё-таки попробую сам...

И полез бы! Совсем обезумел со своими расчётами светил!

Разве Эшшу мог допустить такое? Тем более что лезть по воздуховоду и впрямь оказалось сложно. Но Эшшу справился. И пробрался в Запретные пещеры, и нашёл нужные таблички, и при свете принесённой с собой лучинки скопировал их содержимое угольком на белую писчую ткань.

Рискованно? Да. Но Эшшу был вознаграждён, когда увидел, как засияли глаза Ташура, как дрожащими руками расправлял он скомканную ткань, бормоча: «Это... это выше мудрости... даже слов для такого не придумано...»

А в том, что произошло потом, нет вины учителя, так? Ведь не он же пробудил в Эшшу болезненное любопытство. Ту глухую тоску, про которую говорят: «Снерк гложет моё сердце».

Там, в пещере, оставались сокровища ума. Некоторые – ядовитые. Например, рассуждения Лживого Глупца о Матери-Змее. Но были и подлинные знания. Мудрость, которая могла ослепить младших жрецов. Её берегли для высшего круга. А хотелось – сразу, сейчас. Так хотелось, что Эшшу рискнул снова залезть в Запретные пещеры.

И попался...

* * *

Пещера, где собрался высший круг, отличалась от прочих лишь тем, что стены её были расписаны изображениями не змей, а снерков. Эшшу ни разу не был в этой пещере, но знал, что означают рисунки: «Вокруг тебя зло, помни об этом».

Сейчас злом был он, Эшшу.

Посреди пещеры горел маленький костерок, дым уходил в отверстие в своде. Вокруг костра на коленях стояли шестеро мужчин и одна женщина. Все семеро были обнажены, даже на волосах не было жреческих повязок. Тела и лица их покрывали сложные узоры из разноцветной глины.

На мгновение в душе юноши взметнулась горькая гордость: ого, какие почести! Мелкие дела высшие жрецы решают без подобных церемоний.

У костра было свободное место. Эшшу знал: оно оставлено для него. Юноша молча подошёл к костру, опустился на колени и устремил взгляд в огонь.

Никто не произнёс ни слова, не пошевелился. Перед важной беседой нужно очистить душу, мысли и глаза лицезрением пламени. Но тот, кто замарал себя кражей тайного знания, не может надеяться на очищение. Поэтому Эшшу позволил себе быстрые взгляды на тех, кто будет решать его судьбу, на лица в ярких завитках глины – и тут же вновь смотрел в огонь.

Супруга Змеи он узнал с первого взгляда. Жёсткие, как у хищной птицы, черты не исказила бы никакая роспись. Сильный, умный, беспощадный...

Юноша невольно вспомнил день, когда этот человек вступил в священный брак с Матерью-Змеёй. Мальчик тогда ещё не был учеником жреца. Он ждал в толпе шаутис, прибывших на лодках с Ойшои. Мужчины и женщины собрались на мелководье – кто по колено, кто по пояс в воде. Взрослые держали детей на плечах. Его, безымянного малыша, тоже взял на руки незнакомый мужчина. И все глядели, как на вершине скалы в рассветных лучах танцевал человек с огромной змеёй на плечах. Каждое движение было выверенным, страстным и грозным, а поднимавшийся из расселины дым разноцветными клубами окутывал того, кто на глазах у всех стал змеечеловеком.

Сейчас этот змеечеловек, стоя на коленях, смотрел в огонь, и лицо его было сурово.

Женщину Эшшу вспомнил не сразу. Её звали Са́йу. Когда-то она рассказывала мальчишкам-ученикам про «змеиный сон» – искусство подчинять себе другого человека, внушать ему свою волю. Но потом она ушла на войну.

А при взгляде на её соседа Эшшу вздрогнул, опустил взор на раскалённые угли и больше уже не смотрел ни на кого.

Какая разница, кто собрался у костра, если вот этот, со спиральными завитками на щеках, – его учитель, его Ташур?! Даже в лицо смотреть не надо: скособоченная фигура, одно плечо выше другого...

Значит, как раз сейчас, пока Эшшу сидел пленником в колодце, высшие призвали Ташура в свой круг?

Заговорил Супруг Змеи. Его речь была мягкой и почти равнодушной, но это было равнодушие мурены перед броском на мелкую рыбёшку:

– Младший жрец Эшшу, ты знаешь, зачем тебя привели сюда?

Юноша с трудом выдавил ответ:

– Да. Знаю.

Собственный голос показался диким, хриплым.

А учитель молчал.

Конечно, молчал. А чего ожидал Эшшу? Что Ташур встанет и скажет: «Это я толкнул ученика на дурное дело», – так, что ли? Это не спасло бы Эшшу. Виновны оказались бы двое.

Так почему в голове так несправедливо, так настойчиво бьётся слово «предательство»?

– Кому ты рассказал о трещине в воздуховоде? – так же мягко продолжил главный жрец.

Этот вопрос заставил юношу собраться. Жрецы хотят знать: далеко ли расползлась запретная мудрость?

– Никому, старший, – почтительно ответил Эшшу. Голос его звучал уже уверенно, негромко и спокойно.

Учитель поднялся на ноги – и сердце Эшшу оборвалось: вот сейчас, сейчас...

Но Ташур сделал несколько шагов к стене – туда, где лежала кучка наколотого угля. Взял несколько кусочков, вернулся, подбросил их в костёр и вновь опустился на колени. Даже не стряхнул чёрную пыль с замаранных ладоней.

Вдруг юноша понял: Ташур боится. Боится и за него, Эшшу, и за себя. Но больше всего, наверное, боится за свои расчёты и наблюдения за светилами. Боится, что будет разрушено последнее убежище, в котором можно укрыться от мира, где люди убивают людей и называют это доблестью.

«Пусть учитель предал меня – я не предам учителя!»

Супруг Змеи вновь разомкнул уста:

– Сайу, поговори с мальчиком.

Страх холодной рыбой плеснулся в сердце Эшшу. Его будет допрашивать знаток «змеиного сна»?

Конечно. Ведь не ожидал же он, что ему поверят на слово!

Сайу шевельнулась, точно скопировав позу Эшшу: чуть подалась вперёд, сцепила руки.

Женщина была ещё не старой, по-мужски крепкой, с маленькой грудью и плечами, по которым вились нарисованные чёрной глиной змеи.

Остальные жрецы не пошевелились, всё так же глядя в огонь.

Эшшу заставил себя успокоиться. У него была надежда.

Учитель готовил его к третьему испытанию, после которого Эшшу стал бы жрецом. Из обращения к нему исчезло бы слово «младший». Во время испытания его могли погрузить в «змеиный сон». Ташур не был глубоким знатоком этого искусства, но кое-что знал – и поделился с учеником простенькими приёмами борьбы с чужой волей. Оба ничего не говорили о подготовке другим жрецам: Эшшу боялся насмешек сверстников.

– Мальчик! – ласково позвала его Сайу. – Посмотри на меня, мальчик!

Откуда она взяла эту широкую налобную повязку? Каким неуловимым жестом ухитрилась надеть её на свои курчавые волосы? Теперь у неё над переносицей сиял небольшой яркий кружок, похожий на сочащийся светом камешек.

Эшшу знал, что это такое. Вогнутый металлический кружок собирал свет и притягивал к себе взгляд. Отвернуться от Сайу нельзя – неповиновение разгневает высших. Поэтому юноша устремил взор вроде бы в лицо жрице – а на самом деле чуть правее, на стену. На стене красовался ухмыляющийся во всю пасть снерк. Казалось, он тянет лапу, чтобы погладить Сайу по голове.

А женщина вдруг запела медленную, тягучую колыбельную. Все шаутис в детстве засыпали под этот напев.

Эшшу знал, зачем жрица поёт. Песенка была опаснее ножа. Она делала человека мягким, податливым, неосторожным, смиряла волю. Что говорил Ташур? Надо читать про себя стихи. Чтобы один ритм мешал другому.