Сокол Ясный - Дворецкая Елизавета Алексеевна

Только миг продолжалось видение, и можно было бы подумать, что оно померещилось ей, ослепленной блеском первой молнии, но Младина не могла думать ни о чем: она кричала, вопила, будто дикая нечисть, сама себя не слыша и не ощущая, что делает. Это был он, тот, которого она ждала, и все ее существо стремилось к нему. Обезумевший взор ее не отрывался от туч, и ей совсем не мешали бьющие по глазам растрепавшиеся волосы; вся она была сосредоточена на желании снова увидеть молнию. По жилам текло пламя, бил горячий озноб, охватило томление, смешанное с блаженством.

Грохнуло еще раз, опять небесное пламя опалило и согрело ее, и впервые она ощутила облегчение, будто с души и тела упал тяжкий груз. Чьей души? Чьего тела? Кем она была сейчас? Она не знала, да и не задавалась этими вопросами. Хлынул дождь, холодные капли застучали по кронам берез, быстро просочились сквозь не густую еще весеннюю листву, полились на лицо и руки Младины, остужая горячую кожу. Дикое возбуждение схлынуло; прижавшись к березе, она застыла с закрытыми глазами, стараясь перевести дух. Внутри ее словно передвигались горы; там бродили какие-то огромные силы, стараясь уместиться и устроиться, приспособиться к своему новому обиталищу и приспособить его к себе. Сама себе она казалась то маленькой, слабой, хрупкой, будто крылатое семечко березы, а то огромной и могучей, как сама земля. Под ногами зияла черная бедна, и она стояла по колено в этой бездне, но одновременно ее крошечные ноги в старых черевьях покоились на тонюсенькой корочке почвы, покрытой прошлогодней и новой травой вперемешку. Толстая береза, на которую Младина опиралась, была жалкой былинкой, и удивительно, как она не ломалась под этой огромной тяжестью. Все кружилось, все плыло.

Младина не знала, как долго стояла так; очнувшись, она обнаружила, что совершенно вымокла под дождем, хотя буря уже прекратилась. Прямо перед ней лежал ствол сломанной березы с еще свежими мокрыми листьями; ее сломало во время бури, но Младина не слышала треска и шума, не заметила падения дерева, которое рухнуло в нескольких шагах от нее.

И рядом со стволом кто-то стоял. Младина вздрогнула поначалу от неожиданности, потом в голове будто что-то передвинулось, и все стало ясно. Перед ней, грустный и поникший, стоял дух сломанной березы.

– Погубил меня Перун-батюшка, затоптал, по первости погулять выйдя, – долетел до сознания жалобный и горестный вздох. – Не красоваться мне больше листвой зеленой, не плясать в кругу сестер моих, не украшаться венками. Стоптал Конь-Огонь мое тело белое, рухнули мои косынькие зеленые на траву-мураву, прилегли к матери сырой земле. Прими меня, матушка, в руки твои, во власть твою отдаюсь отныне…

– Приди, – равнодушно сказал кто-то внутри Младины, и она, повинуясь чужой воле, протянула руку.

Светлое облачко подалось к ней, втянулось в пальцы, скользнуло по жилам в ноги, а из них – в землю и в ту темную глубину, будто между всем этим не было ни малейших препятствий. Младина откуда-то знала, что нужно делать, хотя делать ей, собственно, ничего не пришлось. Все свершилось как-то само собой, и это было правильно. Лишь легкая прохлада пробежала по жилам, и вот уж Младина со страхом смотрит на упавший ствол – ведь ее могло придавить насмерть или покалечить, пока она стояла тут и грезила, ничего не замечая вокруг.

– Что со мной такое? – вслух спросила она, с трудом оторвалась от березы, будто срослась с ней за это время, и села на свежий ствол возле самого слома, где не было ветвей. – С ума я схожу, что ли? Или уже сошла? Что я тут делаю?

Она огляделась, будто надеялась, что кто-то даст ей ответ, но вокруг никого не было. Березы, земля, трава, кусты, бурелом – все как всегда, она с трудом вспоминала, что видела это все как-то иначе, даже говорила с кем-то… или пыталась говорить… или нечто говорило с ней. Она сидела не шевелясь, едва понимая, кто она такая и где находится, хотя бы в каком из миров. Ей не удавалось вытащить из памяти, как ее зовут и из какого она рода. Но те ощущения черной бездны и огромной силы тоже помнились очень смутно, как нечто чужое и отдаленное.

– Младинка! – раздалось вдруг среди деревьев, и она вскинула голову.

Накатило облегчение. Младина – вот как ее зовут. А этот рослый человек с золотистой бородой, в «серяке», как называют кожух из серого сукна, – ее родной отец, Путим Леженевич из рода Заломичей.

– Мать послал искать тебя, – говорил он, приближаясь к девушке. – Ты чего сидишь-то? Промокла вся! – Путим с облегчением обнял дочь. – Чего домой не идешь?

– Я… грозы забоялась. – С трудом Младина нашла хоть какой-то ответ, но ей стало легче, когда она ощутила рядом хорошо знакомого человека и почувствовала его тепло. Вернулись обычные ощущения человеческого тела, она осознала, что устала и сильно озябла в мокрой одежде – даже суконную шушку пробило насквозь, хотя обычно она не скоро промокает. – Как буря разыгралась, мне страшно через рощу идти стало, я тут, у березки, приладилась, думаю, авось ее не сломит и меня убережет.

– А мать хватилась: все дома, а тебя нет, Ярко видел, как ты к роще пошла, ну, она и всполошилась, как бы тебя деревом не придавило. Аж во дворе слышно было, какой тут треск стоял.

– Да, повалило… вон. – Младина показала на свежесломанную березу.

– А еще бабы болтают про оборотня какого-то, вот мать и всполошилась.

– Нет тут никакого оборотня! – вырвалось у Младины. Почему-то она была уверена, что почуяла бы любого оборотня даже издали.

– И я думаю, что нет, но бабам разве втолкуешь? Им бы только языками трепать, страху на себя нагонять, будто других забот не хватает. Еще непонятно, что с жарынью той будет, а им подавай оборотня!

И тем не менее, даже когда они уже пошли обратно, Младине не удавалось прийти в себя окончательно и забыть те странные чувства и ощущения, пережитые во время бури. Даже собственное имя, о котором ей напомнил отец, казалось странным.

– Батя, а почему меня так назвали? – вдруг спросила она уже возле опушки. – Я не слыхала никогда, разве у нас кого-то из старых бабок звали Младиной?

– Н-нет, никого. – Путим ответил с запинкой, нахмурился, будто сам удивился.

– Значит, я в роду первая Младина?

– Выходит, так…

И мальчики, и девочки часто получали имена предков, которые в них вновь вернулись в белый свет. Многих называли в честь рода матери, и по именам сыновей легко было установить, с кем из соседей они в родстве. Бебреница, Лебедица, Домашка, Домославица, Рудяница, Милавец, Благовец – эти и многие другие были обязаны своими именами родовым прозвищам матерей и более отдаленных предков. Но ни в каких родовых преданиях Младина никогда не встречала своего имени.

– Кто же меня так назвал?

– Углянка, – усмехнулся Путим. – Она сказала, что имя тебе будет Младина. Ну, мы и согласились. Хорошее имя. Тогда как раз молодильник-трава цвела повсюду… Как сейчас вот.

Он кивнул на белые цветы, в ряд, будто ожерелье на нитке, висящие на тоненьком стебельке, выгнутом, точно коромысло. На полянах их в эту пору было множество – ровно градом засыпало, в воздухе носился чарующий запах, сладкий и свежий.

– Но почему… – начала было Младина и запнулась.

Она хотела спросить, почему это имя ей выбирала волхвита, а не Путим, Лежень или бабка Лебедица. Угляна тоже им родня, но не настолько близкая…

– Да очень просто! – Отец прервал ее мысль и не дал додумать до конца. – По весне у матери дети родились, что ни весна, то родины. Старшая вслед за велик-днем Ярилы Молодого родилась – вот и Веснояра. Третья в капельник, потому Капелица, четвертая, когда трава первая полезла, вот и Травушка. А ты в пору, когда молодильник цвел, потому и Младина. Вот и вся мудрость!

Он потрепал дочь по плечу, смеясь над ее хмурым лицом, и Младина попыталась улыбнуться. В самом деле, все очень просто.

И все-таки даже отцу она не могла рассказать, что с ней творится, попросить совета. Она доверяла ему, почитала и любила, верила, что отец убережет ее от любых бед, но при мысли о том, чтобы с ним поговорить о минувшем, в голове становилось пусто, будто она забывала разом все слова. Как об этом говорить? Нет таких слов!