Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
Мрак! Мрак!
Рок на пороге.
Где свет? Навек погас?
Нет! Вот он! Вот
пламя взвилось,
огнь пробудился,
поленья пылают,
жилье озарилось,
собрались в нем люди
из мглистой дали,
а там, за порогом,
рок караулит.
Внемлите!
В хоромах
хора могучего
слово суровое
снова звучит:
Поет.
Духом владейте,
доблестью укрепитесь,
сила иссякла —
сердцем мужайтесь!
Разумом тверды,
веселы сердцем,
хоть рок на пороге
и мрак неизбежен.
Сильный удар сотрясает подводу.
Что это, Тида?
Аж кости загремели, а сна как не бывало.
Темно и знобко.
Тидвальд
Холодно и худо
на ухабах, парень,
и спать, и просыпаться.
Но, право, странные
рек ты речи
о встречном ветре,
о судьбе неизбежной,
о победе мрака —
совсем будто нехристь.
Мне то не по нраву.
Ночь и ночь,
и огней не видно,
тьма и тьма,
и мертв наш хозяин.
А утро, как утро,
настанет, и будут
труд и утраты,
покуда мир не рухнет,
работа и битвы,
доколе земля пребудет.
Подвода раскачивается и подпрыгивает.
Вот, как на подводе,
то трясет, то качает.
Не гладкая дорога
да недолгий отдых —
так-то нам, британцам,
достанется при Этельреде.
Грохот подводы замирает вдали. Некоторое
время царит полная тишина. Затем слышатся,
постепенно приближаясь, поющие голоса. Вскоре
можно, хотя и с трудом, различить слова.
Dirige, Domine, in conspectu tuo viam meam.
Introibo in domum tuam: adorabo ad templum
Sanctum tuum in timore tuo.
Голос из темноты:
Элийских монахов печальное пенье
послушаем, люди, в час погребенья.
Пение звучит все громче. Катафалк,
сопровождаемый монахами, проезжает по сцене.
Dirige, Domine, in conspectu tuo viam meam.
Introibo in domum tuam: adorabo ad templum
sanctum tuum in timore tuo.
Domine, deduc me in iustitia tua:
propter: inimicos meos
dirige in conspectu tuo viam meam.
Gloria Patri et Filio et Spiritui Sancto:
sicut erat in
principio et nunc et semper et in saecula
saeculorum.
Dirige, Domine, in conspectu tuo viam meam.
Уходят; песнопение затихает.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
© В. Тихомиров, перевод, 2001
Написанная прежде всего ради стихотворной версификации[1], несколько более длинная, чем фрагмент древнеанглийского текста, вдохновивший ее, эта пьеса может быть одобрена или отвергнута как таковая. А чтобы занять свое место среди эссе и штудий, в послесловии к ней должен быть, я полагаю, заключен хоть какой-то критический анализ формы и содержания древнеанглийской поэмы (или критика оного).
С этой точки зрения ее можно считать расширенным комментарием к стихам 89 и 90 оригинала: dа se eorl ongan for his ofermode alyfan landes to fela lapere deode — «тогда эрл в своей гордыне уступил им землю, а не должен был». Сама же «Битва при Мэлдоне» обычно рассматривается как расширенный комментарий или иллюстрация к словам старого слуги, Беорхтвольда, — стихи 312 —313, процитированные выше и использованные в этой пьесе. Это, вероятно, самые известные строки из всей древнеанглийской поэзии. Но, несмотря на их великолепие, нас не меньше интересуют строки предыдущие; во всяком случае, поэма много теряет, если не рассматривать эти два пассажа в совокупности.
Слова Беорхтвольда считаются прекраснейшим выражением героического северного духа — и норвежского, и английского, яснейшим утверждением идеи наивысшей стойкости в служении неукротимой воле. Поэма в целом именуется «единственной вполне героической в древнеанглийской поэзии». Однако упомянутая идея явлена с такой ясностью и (предположительно) чистотой именно потому, что вложена в уста подчиненного, в уста человека, цели которого определялись не им самим, ответственность которого не распространялась на нижестоящих, верность которого обращена на вышестоящих. Поэтому личное достоинство в нем умаляется, а любовь и верность возрастают в высшей степени.
Вот почему «героический северный дух» никогда не бывал совершенно чист: это — золото с примесью. Беспримесный, он требовал от человека при необходимости бесстрашно встретить даже смерть, и сама смерть в таком случае служила для достижения желанной цели, а жизнь можно было бы купить только ценой отречения от убеждений. Но поскольку такое поведение почиталось наилучшим, то в нем как примесь неизбежно присутствовала забота о собственном добром имени. Леофсуну[2] в «Битве при Мэлдоне» изъявляет свою верность именно потому, что страшится укоров, коль скоро вернется домой живым. Разумеется, подобная мотивация едва ли стоит выше «совести»: самосуждение здесь обусловлено мнением равных, с которыми «герой» полностью согласен; точно так же он поступил бы и без свидетелей[3].
Однако желание чести и славы, как одно из составляющих чувства собственного достоинства, имеет тенденцию к возрастанию, чтобы стать основным мотивом, ведущим человека от суровой героической необходимости к избыточности — к рыцарству. А оно, конечно же, «избыточно», даже если одобрено обществом, поскольку не только выходит за пределы необходимого и обязательного, но и противоречит им.
Таким образом, Беовульф[4] (в полном согласии с мотивами, которые приписал ему сторонник героико-рыцарского направления, создавший о нем поэму) совершил нечто большее, чем было необходимо: он отказался от оружия в схватке с Гренделем, дабы схватка стала «состязанием». Это могло преумножить его славу, хотя не только его самого ставило в излишне опасное положение, но и уменьшало вероятность того, что даны избавятся от напасти. Однако Беовульф ничего не должен был данам, он все еще оставался подчиненным, не несущим ответственности за нижестоящих; его лее слава принадлежала его народу, геатам, и прежде всего, как он сам утверждал, упрочивала доброе имя его господина, Хигелака[5], которому он хранил верность.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
