Благие намерения - Лукина Любовь Александровна

- Шакалы эти погонщики, - неспешно рассказывал Илийза. - Что тот, что другой. Сижу в веселом доме, никого не трогаю. Разбойничек какой-то подходит, купленный, конечно… А может, даже и на службе он у них, у погонщиков… Ни слова не говоря, тресь меня в храп!.. Я, понятно, его… Вяжут нас обоих - и в подвал. А погонщики будто бы и не знали… Утром прибегает этот, тощенький… Аилша?.. Да, Аилша. Ах-ах, раскудахтался!.. Ошибка, мол, отпустить немедленно!.. Ничего себе ошибка: семь наших у него под замком всю ночь просидели… Прибегаем в порт, а там уже ни «Самума», ни «Скорпиона»…

- Обиделся? - сочувственно спросил Ар-Шарлахи.

- Ну, поначалу-то, конечно, да. А потом думаю: да не мог Шарлах просто так с места сорваться и своих бросить! Значит, причина была какая-то… Так и оказалось. - Илийза помолчал, кашлянул. - А что… правду говорят, будто Лако…

- Правду, - не дослушав, отрывисто сказал Ар-Шарлахи.

Они помолчали. Илийза покивал угрюмо.

- Жаль… - обронил он. - Говорят, под кивающий молот угодил?..

- Потом расскажу, - буркнул Ар-Шарлахи. - Что в Зибре-то?

- В Зибре?.. - Илийза помедлил. - Резня в Зибре. Там же и наших полно жителей, и голорылых. Ну вот, прошлой ночью шум, гам, факелы… Судейский дворец подпалили… Тут все и началось. А мы только-только из Турклы пришли. Порт еще горелый, черный… Слышу, кричат: «Шарлах, Шарлах!..» Я уж подумал: может, ты опять налет затеял?.. Хватаю одного, спрашиваю: «Где Шарлах? Здесь?» «Нет, - говорит. - Он сейчас Ар-Аяфу поднимает…»

- Что?!

Оба непонимающе уставились друг на друга.

- Прошлой ночью, - медленно проговорил Ар-Шарлахи, - я только еще подходил к Ар-Аяфе… И я не собирался ее поднимать… Что происходит, Илийза?

Илийза неопределенно хмыкнул и повел широким плечом.

- Слух о тебе прошел… - скорее предположил, чем ответил он. - А слухи, знаешь, такая штука…

- Да, но откуда они узнали, что я иду именно в Ар-Аяфу?

Илийза бросил на главаря долгий испытующий взгляд, потом насупился и отвел глаза. Сам он был уверен, что жители Зибры узнали все от самого Шарлаха. Но если Шарлах решил почему-либо в этом не признаваться - что ж, ему виднее. На то он и главарь.

Снаружи за глинобитными стенами давно уже слышалось некое приглушенное клокотание, прорезаемое иногда громкими командами. Вне всякого сомнения, в оплетенном лозами дворике и на улице перед домом толпились, переговариваясь негромко и озабоченно, десятки, а то и сотни людей.

- Слушай, - не выдержав, сказал наконец Илийза. - Тебя там ждут, а ты тут со мной болтаешь… Ты бы вышел к ним, а то, знаешь, как-то…

Ар-Шарлахи хмуро взглянул на него исподлобья. Что его ждали, он и сам догадывался. Только вот выйти из маленькой этой комнатки туда, в толпу, было, честно говоря, страшновато. Однако податься было некуда. Ар-Шарлахи вздохнул обреченно и поднялся с подушек.

. Дальнейшее отложилось в памяти обрывками. Страшный ликующий вопль толпы на рыночной площади. «Шарлах! Шарлах!..» Кидались в ноги какие-то старцы в развевающихся белых отрепьях. Сияли злыми лунами голые черепа жрецов, возносились на шестах увенчанные рогом верблюжьи морды. Какие-то рослые угрюмые люди, увешанные оружием, бросали растопыренную пятерню на сердце и рычали слова присяги. Потом жутко выкатывали глаза и, повернувшись на север, грозили кулаком Харве. А совсем рядом с Ар-Шарлахи мрачно и нежно сияли неотрывно на него устремленные глаза Алият.

Это сумасшествие продолжалось чуть ли не до полудня. Потом он снова оказался в той же комнатке, только на сей раз в ней негде было повернуться. Из рассевшихся на ковре людей Ар-Шарлахи знал только Алият да Илийзу. В центре помещения расстелили карту, и стало совсем тесно. Возникла тоскливая мысль о добром кувшинчике вина, поскольку ясно было, что от главаря сейчас ждут решений, в голове же гудела пустота, и только жилка на виске подергивалась зло и болезненно.

Все, однако, обошлось. Сразу же, испросив на то позволения, заговорил один из незнакомых: смуглый выпуклый лоб, карие округлые глаза, упрямые брови… То и дело почтительно поворачиваясь к Ар-Шарлахи, он как бы давал понять остальным, что сам-то он, темнолобый и кареглазый, лишь глашатай замыслов вождя, не более. А замыслы, насколько мог судить Ар-Шарлахи, были дерзки и тщательно продуманы: отступить в глубь Пальмовой Дороги, вынудив флот Улькара разбиться на несколько караванов, самим же, собрав силы в единый кулак, разгромить их поодиночке, после чего начать блокаду Харвы.

Сначала Ар-Шарлахи ощутил облегчение, когда неизвестный столь любезно избавил его от необходимости строить из себя стратега. Затем пришло беспокойство. Во-первых, незнакомец (узнать хотя бы, как его зовут!) живо напомнил ему Тианги; вскоре Ар-Шарлахи даже стало казаться, что он улавливает в речи нежданного спасителя некую напевность и склонность к ненужным придыханиям. А во-вторых… Что-то не нравилось Ар-Шарлахи в этих детально разработанных планах. Когда же он понял, что именно, ему и вовсе сделалось не по себе.

- Ты говоришь, отступить… - сказал он, и в комнате стало совсем тихо. - А что будет с тенью Ар-Аяфы?

Карие глаза поглядели на него со сдержанным любопытством.

- Ну, поскольку я не государь, - негромко произнес их обладатель, - то ответить точно затрудняюсь. Скорее всего ничего хорошего.

- То есть ты собираешься отдать взбунтовавшийся оазис на милость Улькара? - Слово «милость» Ар-Шарлахи подчеркнул особо, и присутствующие, до этого завороженно слушавшие кареглазого, переглянулись с тревогой. Всем ыло отлично известно, какой милости можно ожидать от властелина Харвы.

- Тень Ар-Аяфы нам не удержать в любом случае, - пояснил кареглазый. - Сдача ее неизбежна. Кроме того, все кто способен носить оружие, уйдут с нами.

- А кто не способен?

Прямые брови собеседника на секунду перестали быть прямыми и вспорхнули изумленно. Очевидно, вопрос показался странным и наивным.

-Продолжай, - буркнул Ар-Шарлахи.

Кареглазый продолжил, но теперь отношение присутствующих к тому, что он говорил, было другим. Они уже не ловили каждое слово, как некое откровение, но поглядывали то и дело на Шарлаха, пытаясь прочесть по его лицу, как он сам относится к услышанному. А лицо становилось все мрачнее и мрачнее. Кареглазый начал нервничать и, явно смяв заключительную часть своей речи, умолк.