Летняя практика - Демина Карина

И выпустила из ноздрей облачка пара.

— Не рады, стало быть. И говорить не желаете. — Марьяна Ивановна хлопнула себя по голой ляжке. — Дело ваше… силушкой? Пусть сила против силы…

И клюкой помеж рог тварь стукнула.

— Погодь, Фрол. — Архип Полуэктович рубаху через голову стянул. И портки снял, заставив Люциану Береславовну отвернуться. — Это уже тебе не по силам…

— Думаешь, ты управишься, сын ящерицы?

— А вот это ты зря. — Он плечами повел, позволяя крылам раскрыться. — Матушка моя человеком была… настоящим человеком… а вот отец, это да… ящер…

На что это походило? На облако, которое меняется и, меняясь, лепит из одное фигуры другую. Вот был человек, а вот…

…виверний — это и есть ящерка.

Только огроменная. Крылья распластались по всему двору. Тело узкой бурой чешуей покрыто. Лапы расставлены. Когти тонкие в землю вошли глубоко. Хвост с жалом по порожку постукивает, и от каждого стука дом, чудом еще не развалившийся, трещит да хрустит. Шея у виверния тонкая, гнуткая. На ней голова зубастая сидит. И хотя ж морда у виверния вовсе даже не человеческая, и близко не человеческая, а мнится в ней знакомое.

Глаза желтые глядят с насмешечкой.

Ухмыльнулась тварь.

Того и гляди, заговорит человеческим голосом.

Ан нет, промолчала… выползла сквозь ворота. И поди ж ты, протиснуться сумела, хоть и казалась калиточка такой, что Архип Полуэктович и в обычном своем человеческом обличье с трудом проходил.

— Ходь, дорогой, ходь. — Марьяна Ивановна со спины подгорной твари ловко сползла, будто всю жизнь свою аккурат на таких от спинах и тварях ездила. — Давно любопытственно было, на что ж ты годен… а то ни вашим, ни нашим…

Архип Полуэктович отвечать не стал.

Не захотел? Иль змеиная глотка для разговоров не больно годится? Рот раскрыл и дыхнул. Только не пламя выкатилось из горла, но зеленый клубковатый дым, от которого нежить, какая еще уцелела, тленом стала…

А девчонка-то совсем ослабела, на одном упрямстве держится.

Арей отыскал взглядом Емельяна и указал на девчонку. Благо тот без слов понял. Подошел и руку ее из Ареевой вытащил.

Контур покачнулся.

И едва не рассыпался. Хлынула чистым потоком Евстигнеева сила, затягивая раны. Струной натянулась Егорова, того и гляди лопнет, ударивши по пальцам. Но ничего, удалось подхватить, удержать.

Выровнять.

Емельянова сила была ясной, как… как солнце.

И чистой.

И от нее заломило зубы…

Он, зачарованный этой силой, пропустил многое… он только и оглянулся, когда виверний, отброшенный ударом узловатого хвоста, смел ближайший дом. Но, перекатившись через обломки, вновь встал на четыре ноги. Он отряхнулся и засвистел, а после выдохнул еще клубок дыма, на сей раз темно-желтого, с прожилочками, от которого тварь подгорная попятилась.

Арей вдруг увидел все и сразу.

Фрола Аксютовича, который тяжко оперся на столб, и видно было, что битва эта многих сил ему стоила. Люциану Береславовну, бледную, белую, что саван смертный, но не смевшую с места соступить. И губы ее сжались нитью, а из носа выползла черная струйка.

Но пальцы по-прежнему ловко цепляли нити, вплетая их в ткань щита, не позволяя оному рассыпаться.

Егор покачнулся.

И Арей спешно вытолкнул его, смыкая разрыв. Успел. Не дал разорваться.

Виверний, взобравшись на крышу дома, хлопал крыльями, и от каждого удара поднималась куча пыли, застилая твари глаза.

Прозрачная волна силы, прокатившись по улице, ударила в щит, и тот загудел…

Вспыхнула дальняя изба синим пламенем.

Знакомым пламенем.

В какой-то момент стало тихо, и тишина эта ударила по нервам куда сильней криков.

Еська покачнулся. Еще немного, и он не выдержит. Арей посмотрел ему в глаза, но бывший вор упрямо башкой мотнул. Стало быть, до последнего стоять будет, до пепла на остатках дара, пускай тот и невелик.

Подвиг?

Дурь?

Или необходимость… никого ведь не пощадят.

Еще одна изба загорелась, на сей раз ближняя… и вторая…

Он шел по улице не таясь, позволив огню вести себя, и оттого казался сущим безумцем. А может, безумцем он был, иначе как объяснить.

— Эй, чудище-идолище! — крикнул Кирей, остановившись позади твари подгорной, которая от этой наглости, не иначе, онемела. И про виверния забыла.

— Выходи сражаться!

Тут уж и виверний онемел.

Только хвостом щелкнул, разбивая остатки печи.

Ох, был бы он человеком, сказал бы герою… и мыслится, не все слова были б Арею знакомы.

Кирей же, вспыхнув костром, пустил пламя под копыта, заставивши тварь попятиться. Да только одного огня было слишком мало, чтобы напугать того, кто страху вовсе не ведал.

Тварь повернулась и ударила хвостом…

Кирей отскочил. А виверний, соскользнув с поломанной печной трубы, хлопнул крыльями. Узкое тело его поднялось в воздух, чтобы слететь на хребет зверя. Когти пробили шкуру подгорной твари, а зубастая пасть виверния сомкнулась на могучем затылке.

Была бы тварь живою, этого бы хватило.

Арей поморщился, почудилось ему, будто бы слышит, как трещат кости… и как хрустят крылья виверния под ударами скорпионьего хвоста… как воняет шкура, опаленная пламенем…

Не слышал.

Еська, глаза закативши, заваливаться стал, но ему Арей не был способен помочь, он только и успел, что замкнуть прерванный круг.

Трое осталось.

Евстигней смотрит исподлобья, мрачен и спокоен.

— Я их пустил, — сказал он, хотя ж об этом никто его не спрашивал. — Я виноват. Но я не мог иначе…

— Потом покаешься. — Отвлекаться еще на беседу душеспасительную Арей не мог.

Пламя гудело.

Тварь кричала, норовя увернуться и от одного, и от другого врага. И кажется, готова была бы отступить, да кто ж ей позволит. Вот крылья виверния полоснули по бокам, оставляя на них глубокие рваные раны, которые сочились дымом. Вот пламя обвило могучие ноги, дивным венцом легло на рога… ослепило глаза…

— Думаете, управились? — Марьяна Ивановна смела огонь, который посмел приблизиться к ней, тронуть грязное драное платье. — И на огонь сила есть… эй, Хозяин, поглянь, какие к тебе гости пожаловали… и дань платить не желают.

И клюкой оземь ударила.

Правда, девицей-раскрасавицей не обернулась, и вовсе никем не обернулась, так и осталась умертвием, но на зов ее откликнулись болота.

Арей услыхал, как загудели глубоко под землей ключи, набирая силу. И как вся ленивая, сонная громадина трясин да мхов встрепенулась.

Разлепила очи сонная топь.

Потянулась.

Пошла трещинами озер и озерец. И с нею очнулся от вековечного сна тот, кого именовали Хозяином вод.

— Задница, — мрачно произнес Еська.

И Арей мысленно согласился с ним. Как есть задница…

ГЛАВА 37

О воде да пламени

Дракон стоял, разглядывая нас огненными очами, а я не могла отделаться от мысли, что от сейчас меня сожрут. Или испепелят. Но нет, качнулась огромная морда, вздохнула, обдавши жаром, и отступила, отползла, взмахнула куцыми костистыми крылами. А ветер-то поднялся всамделишный, от этого ветру и я пригнулась, Лойко наклонился, Кирей же вовсе присел.

— Вот тебе, бабка… и пироги со смаком, — пробормотал он, глядя, как зверюга этая в небо взвилась. — Ничего не скажешь, провели обряд…

Дракон сделал круг по-над лесом, и в небесах он уже не гляделся костями, но будто бы успели обрасти они призрачною плотью. А я вспомнила, что та же Милослава сказывала, что истинные драконы были самою сутью магии.

И выходит, вправду ожил?

— Ну… — Кирей дракону вслед рученькой помахал, был бы платочек, и им бы сподобился. А ныне просто смахнул слезу с глаза, видать, ветром чегось надуло, и молвил: — Мне пора.

— Куда?

Отпускать Кирея я не желала, как и оставаться одна со своим мужем, который, супротив обещанного, помирать не спешил, но был живее всех живых.

— К героической гибели, если память мне не изменяет…