Путь рыцаря (СИ) - Белицкая Марго

Решив, что сейчас подходящий момент, Фриц со смирением проговорил:

— Боюсь, что воспоминания о сражениях в Святой земле пойдут мне скорее во вред, чем на пользу. Тогда произошло много страшного, что я предпочел бы забыть, но раны еще слишком свежи. Подозреваю, из меня выйдет скверный воин, поэтому я пришел к вам с нижайшей просьбой: позвольте мне служить во славу Господню не на поле брани, а в лазарете.

Прищурившись, Филипп пытливо взглянул на Фрица, и у того возникло ощущение, будто его взвешивают на невидимых весах.

— Признаюсь честно, ко мне впервые обращаются с подобной просьбой. По крайней мере, юноша. Иногда за молодого человека просят родители, надеясь, что, спрятавшись в лазарете, он сохранит жизнь…

Услышав в этих словах намек, Фриц поспешил заверить Филиппа:

— Прошу, не подумайте, что я трус. Если бы я знал, что моя жизнь остановит войну, то отдал бы ее, не задумываясь. Вовсе не гибель страшит меня, но грех убийства. Слишком много на моих руках осталось крови после похода в Аласакхину. Да, я убивал язычников, как предстоит сделать и сейчас, но все же их смерти висят на моей совести тяжелым грузом.

Фриц понимал, что ходит по тонкому льду: еще перед самым первым Крестовым походом собрание церковных иерархов во главе с тогдашним Повелителем постановило, что убийство язычников — не грех, а подвиг веры. После него воину не нужно исповедоваться и проходить очищающие обряды, как требовалось ранее после любого сражения. Своими словами Фриц ставил под сомнение утверждение наместника Бога на земле, поэтому старался больше упирать на собственные чувства, ничего не говоря о несогласии с новыми догматами. Хотя будь на месте Филиппа кто-то менее разумный и более фанатичный, Фриц бы уже получил клеймо еретика. Именно на здравомыслие Филиппа и была вся надежда.

Филипп же только молчал, постукивая кончиками ногтей по столешнице. Потом сказал раздумчиво:

— Я понял твою печаль, сын мой, и поддержу твое прошение. Стремление спасать жизни вместо того, чтобы отнимать их, заслуживает уважения. Однако…

Тут он подался вперед и пригвоздил Фрица к месту тяжелым взглядом.

— Ты должен понимать: война есть война. Может получиться так, что перед тобой встанет выбор: защищать ли с оружием в руках себя и товарищей, либо погибнуть, не нарушая принципов веры.

Фриц не дрогнул.

— Если не будет иного выхода, я готов сражаться. Вы всегда можете рассчитывать на мою святую силу и верный меч, Ваше Преосвященство.

Скорбные морщины, появившиеся на лице Филиппа, разгладились, он снова благодушно улыбнулся.

— Вот и замечательно. Сейчас же велю писцу с моей печатью сопроводить тебя к занимающему распределением чиновнику, и пусть тебя направят в тот из госпиталей, где не хватает людей.

Фриц рассыпался в благодарностях, и Филипп заверил его, что всегда готов помочь, ведь в радеющих о вере молодых людях сосредоточена вся надежда Церкви на будущее. И перемены к лучшему.

Расстались они вполне довольные друг другом.

Вернувшись в лагерь вместе с торопливым писцом, Фриц получил заветное назначение в лазарет: при виде человека епископа чиновник сразу стал сама предупредительность и выполнил все, что от него потребовали, несмотря на недавние жалобы на занятость.

Фриц поступил в лазарет, приписанный к одной из трех частей армии Крестоносцев. Раздавал приказы здесь пожилой иллириец из самого Сейнта — болтливый и вечно чем-то обеспокоенный. Фрица сразу же нагрузили работой по подготовке целебных отваров и порошков, так что время до выступления войска пролетело незаметно…

Не зря говорят восточные мудрецы, что все в нашей жизни повторяется, словно идет по кругу.

Глядя с холма, как по долине внизу растекается поток людей и нестерпимо сверкает на солнце оружие, Фриц переживал острое чувство дежавю. Он уже не раз видел такое в Аласакхине и надеялся, что больше не увидит никогда. Единственное, что утешало: теперь Фриц двигался не с воинами, а в обозе.

Сражение состоялось уже на следующий день. Из находящегося за рощей лагеря даже не видно было поля боя, только доносились крики, лязг оружия да грохот магических взрывов. В лазарете все чутко прислушивались к любым звукам и гадали, что же происходит на поле брани. Несколько молодых парней, которым не повезло попасть на службу в госпиталь, шумно возмущались и жаловались, мечтая блистать в сердце битвы.

Но вскоре каждому стало не до болтовни: начали приносить первых раненых.

И воцарился Ад.

Крики и стоны страдающих людей пронзали саму душу ржавыми гвоздями, распиная, словно Сына на кресте. От потока крови мир приобрел алые оттенки.

В какой-то момент Фриц поймал себя на том, что предпочел бы сейчас оказаться в самой гуще сражения. Все-таки на поле боя смерть воспринимается не так. Да кругом тоже кровь и надрывные вопли, но все происходит очень быстро: удар, парирование атаки, новый удар. Вот уже тело противника падает, а ты несешься дальше, лишь мельком отмечая гибель человека.

В лазарете же страдания длились словно бы целую вечность. Только Фриц успевал остановить кровотечение у одного воина, срастить поврежденные в распоротом животе внутренности, как слуги утаскивали раненого и клали на стол нового. И так без конца.

Могучие мужики, таскавшие на себе тяжеленные доспехи и поднимающие двуручные мечи в половину своего веса, сейчас смотрели на Фрица умоляющими взглядами щенков. В каждом — просьба о помощи.

«Спаси, святой отец!»

«Не отрезай руку, там ранка-то совсем небольшая».

«Как же больно! Больно, больно! Сделай что-нибудь с этой болью!»

Для каждого из раненых Фриц был последней надеждой, и самое страшное наступало, когда не получалось вырывать человека из лап Смерти. Когда стекленели глаза, в которых всего миг назад светились чувства. Когда прямо под руками Фрица переставало биться сердце. И было уже бесполезно призывать святую силу и бормотать молитвы. Бесполезно вливать в неподвижное тело собственную искру жизни.

Победить ту, кто равняет богача и бедняка, дано только Богу. Тем же, кто получает часть его силы, остается лишь утешение в мысли, что когда-нибудь все мертвые воскреснут. Не только праведники, но и грешники, искупившие свои проступки.

Да, когда-нибудь это случится. Пока же Фриц едва успевал закрыть глаза одному покойнику, как слуги уже несли пока еще живого воина.

Фриц устал так, как не уставал во время битв и осады обители святого Йохана мертвецами. Дело было даже не в том, что руки налились свинцом, а перед глазами все плыло. И не в магической силе, выливающейся их тела, как вода из дырявого корыта. В конце концов, дар восстанавливался во время перерывов, когда Фриц врачевал раны обычными методами. К тому же служки заботились о лекарях, поднося то кружку воды, то нюхательную соль, разминая плечи и обмахивая веерами.

Тяжело было от душевной усталости, от захлестывающего вала человеческой боли.

Молодые не выдерживали давления.

Какая-то юная монашка лишилась чувств при виде выпирающих из рваной раны костей. Другая просто застыла посреди палатки с горой бинтов в руках и несколько минут таращилась пустым взглядом в пространство, будто вдруг лишилась разума, пока ее не начал трясти, точно яблоню, проходивший мимо служка.

Некоторые бы сказали пренебрежительно «а, слабые женщины, сразу же шлепаются в обморок, чуть запахнет кровью». Однако мужчины тоже не выдерживали.

Один из рвавшихся на поле боя парней работал за столом рядом с Фрицем и внезапно отскочил от очередного воющего на одной ноте раненого. Забившись в угол палатки, стал верещать:

— Все, хватит! Больше не могу! Я хочу домой! Заберите меня отсюда!

И все в том же духе.

Сперва Фриц ощутил прилив раздражения: и так тяжело, а тут еще слушай истерику мальца, зовущего маменьку. Однако потом в сознании всплыл образ самого себя, позорно избавляющегося после первого боя от содержимого желудка. Фрицу тогда было столько же лет, сколько этому дрожащему юнцу.