Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117
Железнодорожные пути на Юго-Западе проложены большей частью по насыпям на метр, а то и больше, выше равнины. На таких поднятых путях пыли было меньше, и пассажирам было лучше видно запустение.
Юго-Запад был лишь одним из восьми Секторов Анарреса, в которых отсутствовали крупные водоемы. Летом на дальнем юге таяли полярные льды, образуя болота; ближе к экватору были только мелкие щелочные озера посреди необъятных солончаков. Гор не было, через каждую сотню километров, или около того, с севера на юг шла цепь холмов, иссохших, растрескавшихся, с выветренными отвесными обрывами и остроконечными вершинами. На них виднелись фиолетовые и красные полосы, а на отвесных поверхностях обрывов резкими серо-зелеными вертикальными полос ами рос скальный мох — растение, выживавшее при любой жаре, любой засухе, любом ветре; эти полосы пересекались с полосатым рисунком песчаника, образуя клетчатый узор. В ландшафте не было никаких других красок, кроме буровато-серой; там, где простирались наполовину заметенные песком солончаки, этот цвет переходил в беловатый. Над равнинами проплывали редкие грозовые тучи, ослепительно белые на лиловом небе. Дождя они не давали, только бросали тень. И позади товарного поезда, и впереди него, насколько хватало глаз, лежала прямая, без изгибов, насыпь, а на ней — сверкающие рель сы.
— С Юго-Западом только одно и можно сделать, — сказал машинист, — поскорее его проскочить.
Его попутчик ничего не ответил, потому что спал. Голова у него тряслась в такт вибрации мотора. Его руки, загрубевшие от тяжелой работы и почерневшие от обморожения, свободно лежали у него на коленях; его лицо, расслабленное сном, было морщинистым и печальным. Он попросил подвезти его еще в Медной Горе, а так как других пассажиров не было, машинист пригласил его в кабину, чтобы было веселее ехать. Пассажир сразу же заснул. Машинист время от времени поглядывал на него — разочарованно, но сочувственно. За последние годы он видел столько измотанных людей, что такое состояние стало казаться ему нормальным.
В конце длинного дня пассажир проснулся, некоторое время смотрел неподвижным взглядом в окно, на пустыню, потом спросил:
— Ты всегда ходишь в эти рейсы один?
— Последние три-четыре года.
— Когда-нибудь здесь ломался?
— Пару раз. В шкафчике продуктов и воды — в навал. А ты, кстати, не голодный?
— Пока нет.
— В тот же день или назавтра из Одинокого высылают ремонтную бригаду.
— Это следующий поселок?
— Ага. От Седепских рудников до Одинокого тысяча семьсот километров. Самый длинный перегон на Анарресе. Я уж одиннадцать лет тут езжу.
— Не надоело?
— Нет. Я свою работу люблю делать один.
Пассажир кивнул, соглашаясь.
— И здесь всегда одно и то же. Я люблю, когда все привычное; думать не мешает. Пятнадцать дней в рейсе, пятнадцать — свободных, с партнершей в Новой Надежде. Каждый год напролет — засуха ли, голод ли, еще там чего. Ничего не меняется, здесь и так всегда засуха. И маршрут мне нравится. Слышь, достань-ка воду. Охладитель там, под шкафчиком.
Каждый основательно хлебнул из бутылки. Вода была затхлая, с щелочным привкусом, но прохладная.
— Ах, хорошо! — благодарно сказал пассажир. Он убрал бутылку обратно и, вернувшись на свое место в передней части кабины, потянулся, упершись руками в потолок.
— Так ты, значит, в партнерстве состоишь, — сказал он с простодушием, которое понравилось машинисту, и тот ответил:
— Восемнадцать лет.
— Самое начало.
— Черт возьми, я с тобой согласен! А вот некоторые этого не понимают. Но я на это так смотрю: если ты молоденьким парнишкой или девчонкой вдоволь насовокуплялся, то ты тогда и получил больше всего удовольствия, а заодно и понял, что все это, в общем, одно и то же, хотя и здорово. Но все ж таки разница-то — не в самом совокуплении. А в человеке, с которым совокупляешься. А чтобы разобраться в этой разнице, восемнадцать лет как раз и есть самое начало, это точно. По крайней мере, если стараешься разобраться в женщине. Женщина-то виду не показывает, что не может разобраться в мужчине, да ведь, может, они притворяются… Во всяком случае, в этом-то все удовольствие и есть. В том, что не понимаешь, в притворстве в этом, во всем таком. Разнообразие. Разнообразие-то не в том, чтобы метаться с места на место. Я в молодости весь Анаррес объехал. В каждом секторе водил поезда и брал грузы. Девушек в разных городах знал, поди-ка, сотню. И стало мне скучно. Вернулся я сюда, и каждые три декады езжу по этому маршруту, весь год напролет, через эту самую пустыню, в которой один бархан от другого не отличишь, и возвращаюсь домой к той же самой партнерше — и ни разу мне не стало скучно. Человек не теряет интереса к жизни не оттого, что мотается с места на место. А в том штука, чтобы привлечь время на свою сторону. Работать вместе с ним, а не против него.
— То-то и есть, — сказал пассажир.
— У тебя-то партнерша где?
— На Северо-Востоке. Уже четыре года.
— Это слишком долго, — сказал машинист. — Они должны были направить вас вместе.
— Только не туда, где был я.
— Это где же?
— В Локте, потом в Большой Долине.
— Про Большую Долину я слыхал. — Теперь машинист смотрел на пассажира почтительно, как на выжившего в катастрофе. Он заметил, какой сухой кажется загорелая и обветренная кожа его попутчика, будто его до костей иссушило ветром; он видел это и у других, кто пережил годы голода в Пыли. — Не надо было нам стараться удержать этот комбинат на ходу.
— Фосфаты были нужны.
— Но ведь, говорят, когда продуктовый поезд остановили в Портале, комбинат все равно работал, и люди умирали от голода прямо в цехах. Просто отходили чуть в сторонку, ложились и умирали. Было так?
Пассажир молча кивнул. Машинист не стал больше расспрашивать, но через некоторое время сказал:
— Я вот думаю — что бы я стал делать, если бы на мой поезд вдруг напала толпа?
— До сих пор такого не случалось?
— Нет. Понимаешь, я ж продукты не вожу; ну, самое большее — одну платформу для Верхнего Седепа. Это рудный маршрут. А вдруг бы я попал на продуктовый маршрут, и меня бы остановили. Что бы я стал делать? Переехал бы их и доставил еду, куда положено? Но черт возьми, это ж бы пришлось ребятню давить да стариков? Они, конечно, неправильно делают, а ты их за это убиваешь, да? Не знаю!
