Алракцитовое сердце (СИ) - Годвер Екатерина

- Да не чародей я! Не знаю, Цвета, - сказал Деян, поняв, что девушка всерьез ждет, что он скажет. - Раньше я не очень-то верил во все это - ну, так, как все у нас. Как в приметы: вроде и ерунда, но нет-нет, а вспомнишь - и делаешь как положено. Вроде и не веришь, а все равно надеешься, что сбережет. Так у нас люди и в Господа верят, и в малые народцы - домовых, леших, кикимор болотных, и перед тем, как идти на молитву, ставят домовику блюдце молока... Терош, священник наш, пока не обвыкся - сердился на это очень; но народ у нас упрямый - не переучишь. А сам он - славный человек, и в то, что говорит, верит, хотя слова с делом у него расходятся порой; это за ним бывает... Он пытался учить меня своей священнической мудрости, но чем больше я слушал и читал - тем большей чушью мне казалось его учение; давно это было.

- А теперь иначе? Теперь ты веришь?

- Еще меньше, чем прежде. Но... Скажи, Цвета, а ты умеешь читать? - спросил он невпопад, разглядывая ее. Ему снова вспомнилось пепелище; и одинокая могила у тракта, у которой он окончательно разуверился в небесном милосердии; и та, что лежала в ней: Цвета и сестры Шинкви, какими он их запомнил, имели на лицо некоторое сходство, какую-то трогательную уязвимость, скрытую за здоровой, пышущей силой красотой.

- Умею... немного. - Цвета, отчего-то смутившись его взгляда, отвела глаза. - Охота лучше выучиться, чтоб, когда выберусь отсюда, дурочкой деревенской людям не казаться; да когда ж мне учиться? Тут жизнь такая - поспать не успеваешь... На жалованье не больно-то разгуляешься, а учить меня за просто так, книги давать - нету дураков. Священник есть тут один, добрый старик, учит бедняков бесплатно, но меня он к школе и близко не подпустит, разве только от Лэша уйду. Люди на меня посматривают косо... сам понимаешь почему.

- Не буду врать: их я тоже немного понимаю. Но все-таки зря это они, - мрачно сказал Деян. Сделалось грустно и горько, и невозможно было не думать, что вышло бы, будь все иначе. Родись Цвета в Орыжи, она не была бы брошена с малолетства семьей и не стала бы драить полы в чужом доме; и не было бы ей ни возможности торговать телом, ни нужды: не родные, так соседи не бросили бы ее в беде. А окажись честная и бесхитростная орыжская девица на ее месте здесь, в этом недружелюбном и небогатом городке, - ни к чему хорошему бы это не привело...

Эльма отыскала бы другой способ прожить; она скорее удавилась бы, чем пошла поперек себя и стала унижаться; или же ему просто-напросто нравилось так думать? Нет, она непременно нашла бы выход! Но другие? Как камень, прокатившись по телу, ломал кости, так жизнь подминала под себя и ломала человеческие судьбы. Кенек Пабал был первым, но наверняка не последним... Даже Голем - вот уж кто мог гору на плечи поднять! - и тот дал трещину и остервенело топил теперь горе в кувшине с вином и распутствовал, будто пытаясь доказать себе, что все еще жив и что жизнь все еще чего-то стоит.

Деян поморщился, поняв, что который раз за день вспоминает бывшего товарища. Почему все-таки Эльма желала сохранить Кенеку жизнь - из чувства вины, из жалости или, вопреки словам, из любви? Стала бы она так защищать кого-то другого? Его?

А Кенек, Кенек... Кенек Пабал был обычным парнем, который в другое время, не случись войны, прожил бы спокойно до старости. Не случись войны - и убитая его дружками Дармиша, и сестры Шинкви были бы живы, и Цвета, возможно, была бы счастлива с мужем и жила бы честной жизнью, а не обхаживала проезжих богачей.

Но Небеса не знали милосердия, как и грязные улицы Нелова.

- О чем задумался? - нарушила молчание Цвета.

- Да так. Дом вспомнил, - со вздохом сказал Деян. От выпитого шумело в голове и стоял во рту неприятный привкус; но хотелось еще, а потом еще дважды по столько же, чтобы вернуть хмельное веселье. От того ли, что перестал быть самим собой - пусть только на время и в шутку, - или отчего-то другого, но сейчас он чувствовал себя бесконечно одиноким.

Единственным не чужим человеком на сто верст вокруг был упившийся вдрызг и полусвихнувшийся от горя чародей, которому он и хотел бы, но никак не мог помочь; а еще был разругавшийся с чародеем и слишком человечный нечеловек Джибанд... Была симпатичная девчонка, говорящая с ним о своих несчастьях и назвавшаяся Цветой, - и больше никого. Дом остался далеко позади, отделенный сотнями верст, - да и знал ли он когда-нибудь этот дом по-настоящему, был ли у него дом? Эльма, какие бы благородные - в самом деле? - цели не преследовала, прямо заявила ему, чтобы он убирался прочь. Друзей и братьев забрала война. Семьи не стало, а с ней не стало и того единственного смысла человеческой жизни, какой он знал.

Что у него осталось в Орыжи? Примятые сорванным ставнем цветы - и те давно отцвели.

Пути в прежнюю жизнь не было, и все же он должен был вернуться назад. Но почему должен? Просто потому, что так решил: его долг следовал лишь из его упрямства. Эльма не желала его помощи, да он ей ничем и не мог помочь; как всегда...

- Я всегда могу распознать мужчину, который думает о женщине. - Цвета улыбнулась лукаво и чуточку грустно. - Кто она - та, кто тебя ждет дома? Невеста? Какая она из себя?

- Она замечательная. - Деян заставил себя улыбнуться в ответ. - Но мне она не невеста. И не думаю, чтобы она меня ждала.

- Почему?

Он вышел из-под навеса под дождь; холодные капли побежали по лицу, потекли за шиворот, вынуждая мыслями сосредоточиться на настоящем моменте; и все же это не вполне удавалось ему, потому как он не мог ясно сказать, кто он теперь и что есть его настоящее.

- Она так сказала. - Деян уставился в темноту.

Тяжелый и муторный сон, длящийся с самого утра, приближался к развязке.

Смутное предчувствие подсказывало, к чему все идет, и все же он вздрогнул, ощутив вдруг на шее теплое дыхание.

- Тогда она не осудит тебя. - Цвета, неслышно подошедшая сзади, обвила руками его грудь. - Но мы ей все равно не расскажем.

- Не надо. - Деян вяло дернулся, пытаясь отстраниться, но девушка обняла его крепче.

- Почему же не надо, неколдун Хемриз?

- Это... это будет неправильно, - пробормотал он, сам же чувствуя слабость такого аргумента. От чужого тепла за спиной отступало одиночество; с каждым мгновением ему все меньше хотелось произносить слова отказа. Все в этом городе было ненастоящим, и он сам сегодня не был настоящим. А раз так, какое значение имело, как завершится одна ненастоящая ночь?

От ласковых прикосновений бросало в жар. Цвета знала толк в своем ремесле; насколько бы он ни устал, ее невозможно было не желать.

- Нет правильного и неправильного. Я сегодня не я, и ты сегодня не ты, - прошептала она, лаская его грудь и будто читая мысли. - Утром ты уедешь, а я останусь, и мы не увидимся больше. Так почему бы и нет? Не думай, что это я из-за того, что Лэш велел. Ты странный. Но ты мне правда нравишься...

- И ты мне. Но...

- Тогда довольно разговоров!

Деян на мгновение потерял дар речи, когда ее рука опустилась ниже и скользнула под не туго затянутый пояс; а когда вновь обрел голос, то понял, что тоже больше не желает тратить время на слова.

- Ну что? - Цвета отступила; он, развернувшись, притянул ее к себе.

- Только не в дом, - задыхаясь, прошептал он и вновь жадно впился в ее губы. - Там люди...

- Так бы сразу!

Она вывернулась из его объятий, игриво улыбаясь, и повлекла за собой в темноту.

В пристройке, где они укрылись от дождя и любопытных глаз, капало с крыши, и к запаху сена примешивался сильный запах полыни. Но Деяну это было уже совершенно неинтересно.