Хождение Восвояси (СИ) - Багдерина Светлана Анатольевна

– Чтоб мне провалиться… Мой тип… – успела пролепетать О, прежде чем гнилушка, на которой она остановилась, проломилась, и красавица низверглась наземь в туче щепок, пыли и короедов.

Парень подскочил и, едва не снеся по пути Серафиму, кинулся на Лепестка, как мохнатый шмель на душистый хмель.

– Вы не пострадали? С вами всё в порядке? У вас что-нибудь болит?

– Ах… Нога моя… – пролепетала Лепесток, стрельнула глазками из-под опущенных ресниц – в яблочко, и застонала – контрольный в сердце.

– Мужайтесь! – вотвоясец выпрямился, держа пострадавшую на вытянутых руках [161].

– Она девица, – подсказала царевна.

– Дивитесь!

– Или женщина?..

– Ж-женитесь?.. Короче, держитесь!

Приняв последнюю фразу как руководство к действию, Ля Ля обвила руками шею незнакомца и сделала попытку положить голову ему на плечо. Глаза парня расширились в блаженном ошеломлении, руки дрогнули…

– Не поваляешь – не поешь, – философски заметила Сенька, когда, пылая щеками, ушами и прочими частями тела, заметными и не очень, вотвоясец во второй раз сгрёб с земли вместе с травой и сучками свой оглушенный идеал и понёс к дороге.

Если бы Ля Ля с визгом выскочила из кустов в пароксизме канкана, размахивая подолом халата над обнажёнными ногами и распахнув его в декольте до пупа, вряд ли реакция тётушек была бы более убийственной.

– Пожор!

– Это в высшей степени возмутительно!

Лепесток очнулась от любовного угара и побелела так, что было заметно даже под слоем белил. Задрожав, она быстро спрятала руки за спину, втянула голову в плечи, попыталась вывернуться из захвата ошарашенного парня – и снова хлопнулась в пыль.

– Рашпутнитша!

– Это огромное несмываемое пятно на белоснежном халате нашего высокого рода!

– Оно отчищается! – пискнула Лепесток, пытаясь одновременно подняться и отряхнуть свой наряд – но глас вопиющего был проигнорирован.

– Штыдоба!

– Это боль моей рыдающей души и харакири моего трепещущего сердца!

– Профуршетка!

– Причем тут фуршет, Ду Вань?! – прошипела Чу Мей. – Мы сейчас не про еду говорим, а про недозволительное, неслыханное, не…

– Во-первых, про еду говорить можно вшегда! А во-вторых, я шкажала не про фуршет, а… про-фур-шет… про… фур… Пропащая!

Чу Мей кивнула, засчитывая эпитет, и подхватила свою партию дуэта:

– Эта скверная, испорченная, распущенная…

Сенька заметила помрачневшее лицо Ивана, шевелящиеся губы – явно при подготовке отповеди – и поспешила вмешаться.

– Как посланница богини Сю Сю Сю и великих и грозных повелителей сторон света заявляю, что не вижу причин для такого сквернословия, позорящего почтенный до сей минуты род О.

Старые девы, застигнутые врасплох, забыли слова и проглотили языки.

– Благонравная девица О упала и повредила ногу, а этот услужливый человек вызвался не пройти мимо.

– И вообще. Завидовать надо молча, – хмыкнул тихонько его премудрие.

– А во избежание кривотолков вы положите пока девушку… – Иван растерянно оглянулся, озирая разгром на дороге, – …куда-нибудь. На обочину. В траву, где помягче. А мы сейчас перевернем кареты, и…

– Сейчас, ага, перевернём, чего не перевернуть-то, – загробным голосом подтвердил Демьян, выходя из-за фамильного дормеза.

Позади раздавался хор девушек-плакальщиц в исполнении Синеусовичей и Коневых-Тыгыдычных: рекогносцировка диспозиции, как выразился бы князь Грановитый, к оптимизму не располагала. Прислуга, с первой же попытки угадав, кому придется восстанавливать транспортное статус-кво, сбилась в кучку за своей каретой, прилегшей отдохнуть на телегу, обратившую к небу колёса, и задумалась о коллективном отгуле до конца недели.

– Сейчас гляну одно чудодейственное заклинание на переворачивание всего и сразу, и дело пойдет – только рот успевай разевать да глазеть, – убедившись, что Наташа его слышит, полез в заветный рукав Агафон.

– Сейчас набросаю чертежик системы рычагов… расчётики сделаю… и в три мгновения ока всё исправим безо всяких фокусов, – окатив соперника холодным презрением, Гена поднял щепку и устремился к ровному пыльному пятачку дороги.

Вотвоясец насторожился.

– Так вам эти ваши… колесницы… на колёса поставить надо?

– Неплохо было бы, – кивнул Иванушка. – Сможете нам оказать помощь, если потребуется?

– Нет, – покачал головой парень и осторожно опустил Лепесток Персика на обочину. – Я ведь сам.

– Сам? – не удержалась от смешка царевна. – Ну если тебя зовут Илья Муромец…

– Да нет же, – самодовольно усмехнулся абориген. – Меня зовут Сам.

– Сам с усам, – хихикнула Лариска, стрельнула глазками в засмущавшегося вотвоясьца, и заработала прожигающий взгляд от Лепестка.

– О, – округлила боярышня серые очи и громко добавила: – Не знала, что у вас уже всё так серьёзно!

Тётки побагровели. Если на дороге здесь и сейчас не пролилась кровь, то только оттого, что они не решили, начать им с племянницы или с посланницы богов. А спустя минуту стало поздно, потому что под взглядами изумлённых лукоморцев и не менее ошарашенных местных Сам подошел к карете Синеусовичей, ухватился за угол, поднатужился, поднапружился… и сантиметр за сантиметром, перехватываясь руками и переставляя плечо по мере продвижения транспортного средства в непривычном ему направлении, потолкал ее вверх. В опустившейся тишине было слышно каждое потрескивание осей, каждое похрустывание спиц, а пыхтение Сама казалось просто оглушительным. Зрители, упрямо не веря своим вытаращенным глазам, подались вперед и не заметили, как стали дышать в такт его усилиям. Еще… Еще… Еще…

Достигнув критической точки, карета застыла на ребрах двух колёс, покачнулась – и грузно опустилась на все четыре, раскачиваясь на рессорах, хлопая дверцами и сея вокруг недобитое стекло и недовывалившееся имущество.

– С дуба падали листья ясеня… – выразила всеобщее мнение царевна, и зевак прорвало. Они загомонили, заохали, заприсвистывали, принялись щупать карету, словно скептики в балагане – реквизит фокусника: не стала ли карета каким-то незаметным образом надувной или картонной, и вообще та ли это карета, или подмененная, из рукава втихушку вытащенная.

Вотвоясец в это время, невозмутимый, но с гордо горящими глазами, прошествовал к следующей цели.

– Ну ты, вьюнош, силё-он, – уважительно протянул боярин Демьян.

Сам неспешно кивнул, то ли признавая факт, то ли благодаря за комплимент, и снова ухватился за угол. Место на другом конце быстро занял Иван.

– Давайте, – кивнул он вотвоясьцу.

– Погодите, мужики, ваше высочество, то бишь, сейчас подмогнём! – поплёвывая на ладони, из толпы выскочил кучер Коневых-Тыгыдычных. За ним, закатывая рукава, поспешили Агафон, Гена, остальные возчики, и даже Демьян, хотя на физиономиях сопровождавших его дам было написано такими крупными буквами, что не боярское это дело, что перед тем, как занять место у крыши, боярин обернулся, свёл брови к переносице и строго изрёк: "Боярское!"

– Готовы? – согнувшись посредине в позе борца сумо и пытаясь отыскать, за что бы взяться, Геннадий выглянул из-за Ивана и Сама – видит ли его Наташа.

– Гена, вы настоящий молодец! – восхищено всплеснула руками боярышня.

– Держимся крепче! Не зеваем! Перехватись, Парадоксов, так ты пальцы отдавишь, и хорошо, если себе! – деловито принялся распоряжаться его премудрие, ибо не след было забывать [162], кто тут на самом деле командовал парадом.

– Без фокусников знаем! – огрызнулся учёный, с трудом вытащил пальцы из щели между каретой и землёй, увидел, что подъем начался, в панике вцепился в первое, что подвернулось под руки – геральдического гарцующего скакуна в середине крыши, успел крикнуть "Начинаем!"… И не понял, как взлетел.

Если бы не конь тыгыдычный, лететь бы светочу сабрумайской науки в канаву и кусты на той стороне дороги, но крепкая хватка прервала его траекторию в высшей точке. Едва не выпустив своего спасителя, Парадоксов врезался в него головой и остался лежать на крыше поднятой кареты.