Рыбак из Внутриморья (сборник) - Ле Гуин Урсула Кребер

Позднее появился врач с готовым для инъекции шприцем.

— Я не хочу, — заявил Шевек.

— Не будь эгоистом, — возразил врач, — нечего тут к себе всеобщее внимание привлекать! А ну-ка повернись на живот. — Шевек подчинился.

Еще чуть позже сиделка принесла ему напиться, но его так била дрожь, что бблыная часть воды пролилась на одеяло.

— Оставьте меня в покое, — внятно сказал он. — Кто вы такая? — Женщина сказала, но он не разобрал. И сказал, чтобы она уходила, что он чувствует себя прекрасно, а потом принялся объяснять ей, что гипотеза цикличности времени, хотя сама по себе непродуктивная, является основой его будущей теории Одновременности, ее краеугольным камнем. Он говорил то на правик, то на йотик и быстро писал формулы и уравнения в воздухе — ему казалось, что мелом на грифельной доске, — чтобы она и остальные члены семинарской группы как следует его поняли. Особенно его почему-то волновало, что они не совсем правильно поймут высказывание насчет краеугольного камня. Женщина коснулась его лица, убрала волосы назад и завязала тесемкой. Руки у нее были мягкие, прохладные. Он никогда не ощущал более приятного прикосновения. Он потянулся и хотел взять ее за руку. Но женщина уже ушла.

Проснулся он нескоро. Он мог довольно свободно дышать. Он чувствовал себя отлично. Все было в порядке! Вот только двигаться не хотелось. Казалось, что если начнешь двигаться, то нарушишь идеально-стабильное равновесие, воцарившееся в мире. Зимний свет на потолке был невыразимо прекрасен. Шевек бесконечно любовался его игрой. Старики, его соседи по палате, о чем-то беседовали и смеялись — старческими, глухими голосами, — и эти звуки тоже казались ему прекрасными. Та женщина, что уже приходила к нему, присела на краешек его кровати. Он улыбнулся ей.

— Ну, как ты себя чувствуешь?

— Точно заново родился! А вы кто?

Она тоже улыбнулась:

— Твоя мать.

— Значит, я действительно родился заново. И у меня должно быть новое тело, а это вроде бы то же самое.

— Господи, какую чушь ты несешь!

— Ничего подобного! Это здесь чушь, а на Уррасе Возрождение — существеннейшая часть их религиозных представлений.

— У тебя голова не болит? — Она коснулась его лба. — Температуры, кажется, нет. — Голосом своим она касалась в самой глубине души Шевека какой-то болевой точки, глубоко спрятанной ото всех, но сопротивляться он не мог, и боль проникала все глубже, глубже в душу... Он внимательно посмотрел на женщину и сказал с ужасом:

— Значит, ты — Рулаг!

— Я ведь уже сказала. Да, я Рулаг, твоя мать.

Странно, ей удавалось сохранять на лице выражение веселой беззаботности. Голос звучал весело. Но Шевек со своим лицом справиться не мог. И, хотя сил двигаться у него не было, он весь съежился и отполз от нее подальше с нескрываемым страхом, словно она была не его матерью, а его смертью. Если Рулаг и заметила это слабое движение, то виду не подала.

Она была красива — темноволосая, с тонким нежным, будто точеным лицом, на котором совсем не было заметно морщинок, хотя ей, наверно, было уже за сорок. Все вокруг этой женщины, казалось, пребывало в гармонии, подчиняясь ее воле. Голос у нее был грудной, мягкий.

— Я и не знала, что ты в Аббенае, — сказала она. — Я вообще ничего о тебе не знала. Просто случайно зашла в отдел публикаций — просмотреть новинки и отобрать литературу для библиотеки Инженерного факультета — и увидела книгу, где авторами значились Сабул и Шевек. Сабула я, разумеется, знаю. Но кто такой Шевек? Это имя показалось мне странно знакомым, но я по крайней мере минуты две никак не могла догадаться. Ты только представь себе! Мне это казалось невозможным. Ведь тому, маленькому Шевеку, которого я когда-то знача, могло быть не более двадцати — вряд ли Сабул стал бы писать совместные работы по метакосмологии с каким-то мальчишкой. Так что я пошла узнавать, и какой-то мальчик в общежитии сказал, что ты в больнице... Кстати, эта больница поразительно плохо укомплектована. Я не понимаю, почему представители Синдиката не запросят еще персонал из Медицинской Федерации или не сократят количество принятых на лечение больных? Некоторые из здешних сестер и врачей работают по восемь часов в день и больше! Разумеется, среди медиков встречаются люди, которые стремятся прежде всего к самопожертвованию... К сожалению, однако, это не всегда сопряжено с должной эффективностью... Странно было тебя увидеть. Я бы, видимо, так никогда и не познакомилась с тобой, если бы... Вы с Палатом поддерживаете отношения? Как он?

— Он умер.

— Да? — В голосе Рулаг не прозвучало ни притворного ужаса, ни искренней печали — только некая тоскливая привычность к этому слову, некая безжизненная пустота. Шевеку почему-то стало вдруг жаль ее — всего на мгновение.

— Давно он умер?

— Восемь лет назад.

— Ему ведь не больше тридцати пяти тогда было.

— В Широких Долинах случилось землетрясение... Мы там уже около пяти лет жили, он работал инженером-стро-ителем. Во время землетрясения рухнул учебный центр. Палат вместе с другими пытался вытащить из-под развалин детей. И тут произошел второй толчок... Все, кто там был, погибли. Тридцать два человека.

— Ты тоже там был?

— Нет. Я уже уехал в Региональный Институт — учиться. Всего за десять дней до землетрясения.

Она помолчала; лицо ее было нежным и печальным.

— Бедный Палат. Как это похоже на него — умереть вместе с другими... Тридцать два человека!

— Их могло быть значительно больше, если бы Палат туда не полез, — сказал Шевек.

Рулаг посмотрела на него. Невозможно было определить по этому взгляду, какие чувства испытывала она сейчас. Слова, которые она затем сказала, могли случайно вырваться у нее. А может, она, напротив, долго обдумывала их — кто знает?

— Ты очень любил Палата. — Это звучало как спокойное утверждение.

Он не ответил.

— Но ты на него не похож. Зато очень похож на меня — только я темная, а ты светлый. Я думала, ты будешь похож на Палата. Я всегда так считала... Странно, насколько воображение способно заставить тебя быть в чем-то абсолютно уверенной... Значит, он тогда остался с тобой?

Шевек кивнул.

— Ему повезло. — Она не вздохнула, однако он почувствовал этот ее сдержанный вздох сожаления.

— Мне тоже.

Помолчали. Потом Рулаг слабо улыбнулась и сказала:

— Да, разумеется. Я, наверное, тоже должна была поддерживать с тобой связь... Ты на меня обижен? Ведь я никак не пыталась тебя разыскать.

— Обижен? Я тебя никогда не знал. Я тебя даже не помнил.

— Неправда. Мы с Палатом держали тебя дома, пока жили вместе, даже когда я отняла тебя от груди... Мы оба этого хотели. В первые годы жизни тесный контакт с родителями для ребенка жизненно важен; психологи это давно доказали. Полная социализация личности должна осуществляться только через несколько лет после рождения, а первые годы ребенок должен прожить с матерью и отцом... Я очень хотела, чтобы мы так и жили — все вместе... Я пыталась устроить Палату вызов в Аббенай. Но по его специальности никогда не было вакансий, а без официального вызова он приезжать ни за что не хотел. Упрямства в нем всегда хватало... Сперва он, правда, писал мне, о тебе рассказывал, потом перестал...

— Это сейчас неважно, — сказал Шевек. Его лицо, осунувшееся после болезни, было покрыто испариной, отчего лоб и щеки казались серебристыми и блестящими.

Снова возникла неловкая пауза, и Рулаг прервала ее своим приятным ровным голосом:

— Да нет, пожалуй, все-таки важно. Хорошо, что именно Палат остался с тобой, что именно он заботился о тебе в те годы, когда ты входил в общество других людей. На него всегда можно было положиться, он был хорошим отцом. А я... я плохая мать. Для меня всегда на первом месте была работа. И все же я рада, что теперь ты здесь, Шевек! Возможно, теперь я тоже смогу быть чем-то для тебя полезной. Я знаю, Аббенай сперва производит отталкивающее впечатление. Чувствуешь себя потерянным, одиноким, не хватает того внимания, с которым к тебе относятся в маленьких городках. Ничего, я знаю здесь многих интересных людей, возможно, тебе захочется с ними познакомиться. И, возможно, они могут быть тебе весьма полезны. Я неплохо знаю Сабула и скорее всего представляю, что именно тебе в нем кажется неприемлемым. Мне известны также институтские нравы. Здесь, в Аббенае, вообще ценят собственное превосходство над другими и любят играть во многие подобные игры. Нужен некоторый опыт, чтобы понять, как можно переиграть противника. В общем, я рада твоему приезду. Ты это знай. Странно, я никогда к этому не стремилась, но мне так приятно... радостно... Между прочим, я прочла твою книгу. Это ведь твоя книга, верно? Иначе с какой стати Сабул взял в соавторы двадцатилетнего студента? Тема, правда, выше моего понимания, я ведь всего лишь инженер. Но кое-что я поняла и признаюсь: я горжусь тобой! Странно, не правда ли? Необъяснимо — ведь я не имею на это права. В моей гордости тобой даже есть нечто собственническое. Впрочем, когда становишься старше, требуются некоторые подтверждения... и они не всегда разумны. Но необходимы: чтобы просто продолжать жить.