Семь минут до весны (СИ) - Демина Карина

Если Райдо прав, тогда становится понятно, почему они ссорились.

Мама не хотела рисковать.

Договор? Его легко нарушить… и псам нет веры… война ведь… но отец верил им больше, чем королеве…

— Слушай, — Райдо вдруг остановился. — А в библиотеке есть книги по генеалогии? Что-то вроде наших родовых, чтобы понятно было, кто и кому…

— Есть. А зачем тебе?

— Понять хочу.

— Что понять?

Он не спешил с ответом, стоял, покачиваясь, перенося немалый вес своего тела с одной ноги на другую, но все-таки ответил:

— Талбот назвал имя твоего отца… и ты смутилась. Тебе ведь непривычно было называться им?

— Да.

— Почему?

— Не знаю, просто…

— Он сам его редко называл, верно? И вы все… поместье это принадлежало роду матери. И ты звалась ее именем… то есть, именем ее рода. Так?

— Д-да, — Ийлэ оставила кольца в покое.

Лоза первородная. Эти вопросы… все ведь очевидно. Все просто. А она не думала… люди… люди не знали, люди приняли то имя, которое им было названо… но почему матери?

— У нас женщина входит в род супруга, а не наоборот, — Райдо почесывал когтем подбородок. — Наоборот бывает, но редко, когда, допустим, берут кого-то сильного, чтобы укрепить позиции рода… ну а мужчине выгодно… например, он станет вожаком, тогда как в собственном роду не поднялся бы. У вас такое есть?

— Не знаю, — вынуждена была признать Ийлэ. — Я… я не думала об этом.

У нее было имя.

И какая разница, кому оно принадлежало, отцу или матери… они оба за этим именем… прятались? Пожалуй. Уже не спросить.

Гадать остается.

И Райдо гадает. Но для гадания ему нужны книги, и пожалуй, Ийлэ сама найдет в них ответы. Он позволит. Он уважает ее право и… и слишком много позволяет Ийлэ.

Зря.

Так она потеряет грань. Заблудится. Вновь решит, что она — хозяйка в этом доме… а потом Райдо выздоровеет и все изменится.

Он же, не догадываясь о ее мыслях, хмурился, пальцами шевелил, и пальцы постукивали по широкому подбородку, по шее его… неловкие?

Нежные.

Им Ийлэ доверяет, как доверяет самому псу, пусть и глупо это. Но она, наверное, никогда не научится делать умные вещи.

— Мама, — говорить было сложно. — Мама хотела уехать… знаешь, они прежде никогда ведь не ссорились, а тут… и поэтому я пряталась. Я ненавидела, когда они ссорятся. Мне от этого больно было. И еще страшно, что мы вправду уедем. То есть, и страшно, и я хотела, чтобы уехали, я ведь нигде не была… только не навсегда. Я не представляла, как бросить дом… и сейчас не представляю.

Райдо кивнул.

— И… и наверное, ты прав… если бы собирались уехать… нет, мама какие-то вещи собрала… белье там… и несессер дорожный… тоже смешно, она дальше города не выезжала, а несессер дорожный был…

— Предусмотрительная женщина.

Похвала?

Не насмешка. Он понимает. Он не станет смеяться над той, которая умерла.

— Она мне этот саквояж дала, когда… она сказала, что надо переждать несколько дней… что найо Арманди позаботится… у них есть маленький домик в лесу… а в домике — тайник… не тайник, но погреб старый, которым никто не пользуется. Нет, это уже не мама. Она про погреб не знала…

— Кто тебя отвез?

— Доктор.

Тогда он был другом. И надежным человеком, от которого пахло солодкой, наверное, он вновь сироп от кашля делал. Осенью многие кашлять начинают.

Доктор приехал верхом.

Он в седле держался неумело, и костюм коричневый охотничий, сшитый исключительно потому, что в городке у любого приличного мужчины должен был быть охотничий костюм, сидел плохо. Доктор все время одергивал короткую куртейку, вздыхал.

И лошади шли тряской рысью.

— А куда мы едем? — Ийлэ казалось, что они направляются в город, но у ручья доктор свернул, направив лошадь по едва заметной тропинке, и та сама перешла на шаг.

— В одно тихое место, — доктор держался обеими руками за луку седла. И все равно кренился то влево, то вправо, почти сползая, удерживаясь на конской спине разве что чудом. — Послушай, деточка…

Он всегда обращался к Ийлэ именно так, даже когда она стала взрослой.

А ей это обращение не нравилось.

И в тот раз она нахмурилась, хотя человек и не видел ее лица.

— …в городе для тебя не безопасно… у меня есть охотничий домик…

— У вас?

— Мой дед еще построил, — отмахнулся доктор. Сам он охоту не жаловал, и в ежегодной травле лис участия не принимал, не столько оттого, что лис было жалко, сколько из-за врожденной своей неловкости, которой супруга его стыдилась. — Я давненько там уже не бывал…

Лес смыкался за спиной Ийлэ.

Лес шептал, что осень в разгаре, и лещина, на радость сойкам, разродилась небывалым урожаем орехов. Что березы почти расстались с золотой своею листвой, а в старой лощине обжился пришлый медведь, тоже старый, сонный уже…

Лес рассказывал о нем и о зайцах, которых ныне расплодилось множество, но навряд ли все переживут зиму, потому как у волков тоже приплод имеется… он говорил о кабаньем семействе, которое отличалось воистину свинским характером и не столько желуди ело, сколько норовило подрыть корни старого дуба… а дуб стоял, он выдержал уже не одну осаду и готов был выдержать еще множество…

…лес говорил и о человеке, с неприязнью, но лес людей не любил в принципе.

Доктор же, спешившись, наклонился, он был нелеп, знаком и безопасен. И распрямлялся со стоном, упираясь ладонями в поясницу.

— Прости, деточка, стар я стал… никогда-то верхом ездить не умел, — он взял лошадь под уздцы и, подведя к огромному камню, забросил поводья на ветку. — Пусть тут постоит… и ты свою оставь. Пешком оно быстрей будет.

Доктор сам снял седельные сумки, закинул на плечо.

Вздохнул.

— Дом старый, — произнес он, извиняясь. — И я давно не заглядывал…

Дом Ийлэ увидела не сразу, настолько тот сроднился с лесом. Врос в землю, зарос толстым мхом, в котором протянулись бледные нити грибницы. Они прошивали старые бревна, цепляясь за них и одновременно скрепляя друг с другом.

Плоская крыша, не черная, не зеленая, но словно сшитая из лоскутов.

Слепые окна.

И ставни приходится выковыривать. Доктор сопит и пыхтит. Старается. А Ийлэ пытается понять, как она будет жить в подобном месте?

Здесь же грязно!

И паутина!

И мухи дохлые… сыростью воняет, плесенью. В принципе воняет! Она не хочет оставаться и уж лучше в город… не безопасно?

Это лишь слова.

Тогда Ийлэ относилась к словам не всерьез.

— Тут и погреб имеется, — доктор ногой убрал грязную тряпку, которая, надо полагать, некогда была ковром. — В погребе, если вдруг услышишь что, отсидишься.

Под тряпкой обнаружился пол.

Обыкновенный.

— Смотри. Сюда вот нажать надобно… — доктор надавил на доску, которая ничем-то среди иных не выделялась. — Посильней нажать… заедает слегка, но я смажу, я масло взял.

Он возился в этом доме до вечера.

Перестилал кровать, перетряхивал матрац, содержимое которого давным-давно превратилось в труху. И вновь вздыхал, а вздохи эти донельзя раздражали Ийлэ.

Она не останется в этом ужасном месте!

— По ночам уже прохладненько, но там шкуры есть… и одеяло… а печь разжигать не надо, дымить будет, еще внимание привлечет…

Доктор ушел, когда наступили сумерки. И тогда, пожалуй, именно тогда Ийлэ испугалась по-настоящему. До этого-то дня она никогда одна не оставалась.

В крохотном грязном доме.

В лесу.

Лес не пугал, в отличие от дома…

— У меня была еда, и одежда, и наверное, все было не так плохо, как мне казалось, — Ийлэ обняла себя. Она сидела, уставившись на столик, на кольца, брошки и цепочки, которых было как-то слишком уж много. И наверное, это правильно, девочкам положено, чтобы украшений было много.

Вот племяннице Райдо тоже покупали цепочки.

И колечки.

И еще какую-то ерунду, мелкую, но красивую… матушка сама выбирала, а у нее вкус идеальный, все говорят. Ей наверняка понравились бы кольца, возможно настолько понравились бы, что она захотела бы забрать их.