Татьяна Бердникова
Наследники магии. Проклятие рыжего оборотня
Он горел в своем собственном огне. Горела его плоть, его кровь, горели его мысли и его память. А самое страшное – плавилось, сгорало на его глазах его прошлое.
Прекрасное прошлое… Он смотрел, как огонь сжигает кровлю древнего поместья, постепенно охватывая все строение целиком. Как занимаются пламенем ветки садовых вишен, как горит трава под ногами играющих детей.
До их смерти он никогда не досматривал – просыпался раньше, тяжело дыша от ужаса, с бешено колотящимся сердцем и, пытаясь прийти в себя, спешил выглянуть в окно. Там все было по-прежнему: сияло солнце, согревало сочную зелень под ногами двух резвящихся мальчиков. Он переводил дыхание и, проведя ладонью по лицу, приходил в себя.
Сон. Это всего лишь очередной дурацкий сон. Что-то невозможное, невероятное – сон внутри сна, где он заперт!.. Безумие. Он сходит с ума? Или, что еще страшнее, не сходит.
Он знал причины происходящего. Знал, откуда берется это пламя, знал, что́ это за пламя.
Потому что пламя было его. Потому что оно принадлежало ему, пробуждалось в нем, и он не мог, никак не мог его побороть.
Больше полутора тысяч лет он взращивал в себе эту силу, разжигал в душе этот огонь. Он постигал новые знания с жадностью, впитывал их, как губка и – вольно или невольно, – менял самую свою сущность.
Благодаря этой силе он выжил когда-то на улице. Благодаря ей сумел помочь выжить названному брату, и даже почти помог тому совершить месть…
Да. Почти помог.
Застарелая горечь затопила его и, давя вновь разгорающийся пожар, он улыбнулся. Нет толку плакать над пролитым молоком… Брат предал его, брат отказался от мести и ненависти, брат отказался от привычной им некогда жизни. Только не подумал, что будет делать тот, кто был ему роднее родного и ближе близкого. Тот, кто полторы тысячи лет жил чужими целями и чужой ненавистью, кто всего себя положил на алтарь чужой мести.
Тот, кого теперь сжигает заживо собственный огонь.
Сила всегда должна иметь выход. Огромная сила – тем более, иначе она просто уничтожит того, кто осмелился ею владеть. Сейчас взращенная за полторы тысячи лет сила сжигает его изнутри, сейчас она убивает его сознание, уничтожает его прошлое… зачем? Чтобы в его душе не осталось ничего хорошего, ничего доброго, чтобы он вновь погрузился в жестокую ненависть? Но к кому?..
Тех, кто запер его в его собственных воспоминаниях, он ненавидеть больше не хотел. Он питал к ним благодарность – они обещали ему счастье и сделали все, чтобы он стал счастливым. Не их вина, что он настолько прогнил, что даже счастье теперь душит его.
Ненавидеть брата, самого близкого человека на свете, он тоже не мог. Брат первым понял, что эти люди не заслуживают ненависти, брат тоже желал ему счастья…
Значит, ненависть не будет иметь цели, останется ненаправленной и, в конечном итоге, сожрет его самого. Он сойдет с ума и его память станет для него палатой. Неизвестно, как это отразиться на реальности там… снаружи.
Если бы кто-то мог помочь ему!.. Если бы кто-то сумел избавить его от пробуждающегося пламени, сумел бы забрать, уничтожить эту проклятую силу!
Но кто? Он сам никогда не знал, как одолеть его, не знал способа, каким можно его победить. Как может знать это кто-то другой?
Он нахмурился и, сжав руки в кулаки, поднял голову к потолку. Есть… Есть один человек, который может оказаться хитрее и способнее него. Только он, он, больше спасти его и спасти весь мир от его ненависти некому!
– Венсен!.. – без особой надежды окликнул он, и тотчас возвысил голос, – ВЕНСЕН!!!
***
Лев лежал прямо посреди двора, опустив большую, гривастую голову на передние лапы. Морда его казалась умиротворенной, глаза были прикрыты, и только ухо изредка дергалось, будто реагируя на какой-то звук.
Рядом с ним, совершенно не опасаясь хищника, сидела молоденькая девушка со светло-каштановыми, вьющимися волосами ниже плеч; худенькая, хрупкая, как будто самая обычная, даже одетая вполне соответственно моде. В руке у нее была большая щетка-расческа, которой она старательно вычесывала лохматую львиную гриву.
Зверю это, видимо, нравилось – никаких признаков недовольства он не выказывал. Лишь один раз он чуть сильнее повел ухом, да немного повернул голову, будто на какой-то звук, но больше делать ничего не стал. Что побеспокоило зверя, осталось неизвестным.
Скрипнула калитка; послышались чьи-то шаги. Лев поднял опущенную голову и негромко, предупреждающе рыкнул. Но тотчас же и расслабился, глубоко вздыхая и вновь опуская голову. Пришедшего человека он знал.
Тот вошел спокойной, уверенной походкой хозяина и, обнаружив во дворе своего дома хищного зверя, на секунду остановился – скорее растерянный, чем испуганный, – а после, тяжело вздохнув, подошел к парочке.
Лев снова рыкнул, на сей раз приветственно.
– Привет, Винс, – легко усмехнулся вновь прибывший и, устремив взгляд на девушку, сдвинул брови, – Ада, я, кажется, просил не причесывать его во дворе. Вас в любую минуту могут увидеть!
Девушка недовольно сморщила носик, и демонстративно провела щеткой по львиной гриве.
– Дома мне запрещает его причесывать Марк, а на улице – ты! Что за братья такие!
– Уж какие есть, – буркнул молодой человек, и с неожиданным интересом вгляделся в сестру, – Почему Марк запрещает тебе причесывать его дома? Ему-то что?
– Не знаю, он говорит, что шерсть летит, – Ада пожала плечами и, вздохнув, поднялась с земли, – Кстати, его сегодня полдня не было дома.
– Марка? – брат девушки нахмурился, – Интересно… Не работает, не учится, друзей нет, девушки тоже нет… Где же он был? Не сказал?
– Спроси у него сам, Анри, – Ада недовольно дернула худеньким плечиком, – Он вредный, если я пытаюсь его воспитывать – сразу вспоминает, что он старше меня и начинает нарываться на скандал!
Лев по имени Винс тяжело вздохнул, будто понимая, о чем идет речь и, поднявшись на все четыре лапы, участливо толкнул девушку большой головой под локоть. Он был большим, даже можно сказать – огромным, и голова у него была соответственных размеров, поэтому от участливого толчка Ада едва не полетела на землю, в последнюю секунду уцепившись за брата. Тот, поддержав ее, только покачал головой.
– Винсент, мне казалось, что взрослый человек в твоем возрасте уже должен как-нибудь соразмерять свои размеры.
Лев фыркнул и, негодующе дернув хвостом, отвернулся, направляясь тяжелой поступью в дом. Анри проводил его взглядом, на секунду сжал губы, и вновь вернулся к нерешенному вопросу.
– А сейчас Марк дома?
– Сейчас – да, – Ада высвободилась из рук брата, и скрестила собственные на груди, – В гостиной сидит, кидает дротики.
– Опять?! – молодой человек гневно выдохнул и, не желая больше задерживаться во дворе, решительными быстрыми шагами направился следом за львом. Ада, вздохнув, пожала плечами, и тоже последовала за ними.
Дом, в котором проживали молодые люди, называть собственно домом казалось оскорбительным – это был большой, массивный особняк, скорее похожий на маленький замок, где помимо комнат самих хозяев, имелся еще десяток-другой помещений. Анри, как самый старший из проживающей здесь троицы, ревниво следил за тем, чтобы все эти помещения содержались если не в идеальном, то в близком к идеальному порядке, и стремление младшего брата этот порядок нарушить частенько выводило его из себя.
Дротики Марк кидал, как правило, не в специальную доску для дартса, нет, – он предпочитал делать это прямо в стену над камином, в сам камин, в картины, висящие по бокам от него, в мебель, стоящую неподалеку – во все, во что мог воткнуться острый край дротика. Анри ругался, негодовал, но юному неслуху все было по барабану – он делал то, что хотел, начисто игнорируя воспитательные порывы старшего брата.
Ада, самая младшая, иногда тщилась помогать Анри, однако, ее Марк слушался еще меньше, и все время ловко переключался на тему ее отношений с молодым человеком, к которому сам, с одной стороны, не благоволил, а с другой – даже питал дружеские чувства.
