Графиня с изъяном. Тайна живой стали - Лин Айлин

И… единственное письмо Розалинды. Его я получила через неделю после её отъёзда. Оно лежало на самом дне, бумага была затёрта от бесчисленных перечитываний.

Послание пришло из замка герцога Виндхольмского, перед тем как Розу отправили на земли её будущего мужа. В нём подруга описывала пиршество у отца, делилась переживаниями перед предстоящим путешествием.

«… герцог устроил приём в мою честь, – писала она своим размашистым почерком. – Представляешь, Гвен, меня, таверную девчонку, вдруг все называют 'леди Розалиндой' и кланяются. Но я вижу их взгляды: в их глубине я читается насмешка, все эти люди знают, кто я на самом деле. И что никогда не стану им ровней…

… Жена отца выглядит так, будто проглотила жабу, её лицо особенно кривится в жуткой гримасе, когда она вынуждена представлять меня своим высоким гостям. А сам герцог… Он словно делает одолжение короне, жертвуя 'ненужным довеском'. Все притворяются, лицемерят… будто этот брак – честь для меня. Есть у меня крепкое словцо для всех них… Но не стану. Ты верно тогда сказала, не стоит опускаться до их уровня.

Вот вроде и всё. Ах да, уже через три дня за мной приедет эскорт моего будущего мужа. Два десятка всадников, говорят, они даже днём не снимают своих костяных масок. Свадьбу проведут на территории варваров…

Гвен, мне страшно, но я не покажу им своего страха. Уроки, что ты давала мне, не пропадут даром, я буду держать спину прямо и говорить учтиво, как настоящая леди. Я напишу тебе ещё, как только представится такая возможность…, береги себя, ты необыкновенная, знай это и никогда не сомневайся в себе и своих силах».

Но письма из её нового дома так и не пришли. Ни единой строчки за три года. Мы с Мари часто говорили о Розе, строили предположения, почему она не пишет. Может, там нет гонцов? О самом страшном старались не думать.

Помню день нашего с Розой расставания, словно он был вчера.

За Розалиндой в аббатство прибыли лучшие рыцари её отца в сияющих доспехах. Они заявились ранним утром. Подругу нарядили в платье из дорогого шёлка, расшитое серебряной нитью. Её короткие волосы, отросшие за два года, убрали в элегантную причёску. Она стояла перед воротами монастыря бледная, такая хрупкая и прекрасная… Но с гордо поднятой головой.

– Не смотри так, словно провожаешь меня на казнь, – сказала она мне тогда, пытаясь улыбнуться дрожащими губами. – Варвары не кусаются, я думаю.

– Тебе должны были позволить хотя бы увидеть его портрет, – ответила я, сдерживая слёзы.

– Какой портрет? Эти варвары считают, что рисовать чьё-то лицо – значит, красть часть его души. По крайней мере, ходят такие слухи, – она попыталась рассмеяться, но смех вышел надломленным.

Нам дали всего несколько минут на прощание. Роза крепко обняла меня и прошептала:

– Не позволяй им загнать тебя в угол. Ты сильнее, чем думаешь, Гвен. Сильнее их всех.

С этими словами она уехала, оставив меня с пустотой в сердце. В тот день я словно потеряла часть себя.

Закрыв крышку шкатулки, отогнала грустные воспоминания. Встала и подошла к окну. Небо, как всегда, было затянуто пеленой, сквозь неё едва пробивался рассвет.

Сегодня ещё один грустный день – пришёл черёд Мари покинуть аббатство. Мы обе неделю назад закончили обучение. Ей пора отправляться в королевскую канцелярию, отрабатывать свой долг стране. Моя же судьба пока оставалась неизвестна.

После отъезда Розы наша дружба с Мари стала ещё крепче. Мы сплотились и преодолевали трудности вместе. Впрочем, к нам никто не лез, понимая, что мы не дадим себя в обиду и не станем молча терпеть издевательства.

Тут вспомнилась Беатрис. Блондинке пришлось задержаться в аббатстве ещё на год, поскольку её престарелый жених внезапно скончался.

– Видимо, Всевышний услышал её молитвы, – шепнула мне тогда Роза.

Но радость Беатрис была недолгой. Её отец, барон Оствик, быстро нашёл ей новую партию – ещё одного богатого старика, на сей раз лорда восточных границ. И этот старик по слухам являлся настоящим тираном и садистом. И это её сломило: из надменной, уверенной в своей власти стервочки, она превратилась в тихую, замкнутую девушку с вечной тенью страха в глазах.

Однажды я случайно увидела её в часовне, когда зашла туда перед сном. Беатрис стояла на коленях у алтаря и плакала, не сдерживая рыданий.

– Пожалуйста, не надо, – шептала она сквозь слёзы. – Не отправляй меня к нему. Пусть лучше я стану монахиней, чем его женой.

Я тихо отступила, не желая нарушать её уединение. В тот момент я ощутила странное сочувствие к своей бывшей мучительнице. Судьба играла с нами по-разному, но одинаково жестоко.

Вскоре за Беатрис приехала свита её нового жениха. Хмурые воины в тяжёлых доспехах, с гербом медведя на щитах. Она покинула аббатство, не попрощавшись даже с теми немногими подругами, что у неё остались. Просто села в карету и отбыла прямо в замок будущего супруга. Последнее, что я запомнила – её бледное лицо, напоминающее восковую маску.

В дверь постучали.

– Гвен? – Мари заглянула в мою комнату, прерывая поток воспоминаний. Её светлые волосы были аккуратно заплетены в косу, а в руках она держала небольшую сумку с вещами.

– Привет, – улыбнулась я ей, и, подхватив завёрнутый в тряпицу подарок, направилась на выход. Я приготовила для Мари картину – миниатюрный пейзаж Аббатства под лучами яркого тёплого солнца. За годы обучения мой талант к рисованию раскрылся полностью. Сестра Бертрада говорила, что такого дара она не видела ни у кого из учениц за все свои годы преподавания.

Мы медленно шли по коридорам, и каждый шаг отдавался эхом потери, где-то глубоко внутри меня. Вскоре ещё одна моя подруга уедет, и из тех, кто был мне дорог, не останется никого.

– Обещаешь писать? – спросила я, когда мы вышли во двор, где уже собирались остальные выпускницы.

– Клянусь, – Мари крепко сжала мою руку. – И я попытаюсь узнать что-нибудь о Розе. Уверена, у меня будет доступ к документам, возможно, там есть информация о землях её мужа.

– Спасибо, – благодарно прошептала я.

Мы остановились у пышного куста, в стороне от других девушек.

– Знаешь, я так боялась этого места, когда приехала сюда, – призналась Мари. – Полагала, благородные девицы съедят меня живьём. Кто бы мог представить, что именно здесь я найду настоящих друзей.

Помолчали, каждая думая о своём.

– А ты? – наконец спросила Мари. – Что будет с тобой после моего отъезда? Родные написали тебе ещё что-нибудь? – в её голосе слышалось нешуточное беспокойство о моей судьбе.

Я вздохнула, не пытаясь скрыть тоски:

– Последнее письмо из дома я получила полгода назад. Ты его читала.

– Ага. Сухие строчки вежливости от родного отца: «Надеюсь, ты здорова. Кевин вырос на два пальца. Абигейл талантлива во всём. Погода стоит хорошая». И ни слова о том как ты сама, и когда ты, его старший ребёнок, сможет вернуться домой. У меня до сих пор нет приличных слов, только плеваться хочется, – мигом нахмурилась подруга, её лицо забавно сморщилось, и я не, не выдержав, рассмеялась.

– А что говорит мать-настоятельница? – не отставала Мари.

– Намёки. Всё те же. Полагаю, сегодня-завтра они оформятся в конкретное предложение.

– Стать послушницей, а затем учительницей рисования? – проницательно хмыкнула девушка. – И ты согласишься?

– Не знаю. Нужно подумать, – я пожала плечами. – Но совершенно точно, я не готова провести всю жизнь в этих стенах.

– Всё будет хорошо, Гвен, – Мари не стала сдерживаться и порывисто меня обняла. – Ты талантливая, умная. И непременно найдёшь свой путь.

Раздался колокол, созывающий всех на утреннюю молитву перед отъездом выпускниц. Мы поспешили к часовне, где матушка Агата произнесла долгую речь о важности образования, смирения и служения высшим целям. Я слушала вполуха, продолжая думать о том, что опять останусь одна.

Официальная церемония завершилась и Мари, прежде чем забраться в скромную повозку, которая должна была доставить её и ещё трёх девушек в столицу, негромко меня попросила: