Кондотьер (СИ) - Мах Макс

— Ты ее знаешь? — спросила Натали, прерывая молчание и резко меняя тему.

— Прошу прощения? — обернулся к ней Генрих. Смотрел спокойно, ни обиды за то, что прервала, ни удивления. Одна только вежливость.

— Ты Ларису Ланскую знал… в молодости?

— Вопрос о том, спал ли я с нею? Ведь так?

— Допустим.

— Ты ревнуешь меня к прошлому?

— Я? Тебя? Что? — ей едва не снесло крышу. Генрих умел провоцировать. — Глупости! Мало ли кого ты там трахал! Мне-то какое дело! Подумаешь переспали, экая невидаль!

«Слишком много слов! — она понимала, что попалась, как ребенок, но ничего поделать с собой не могла и объяснить Генриху, с чего вдруг такая экспрессия, не могла тоже. — Слишком много слов. Слишком быстрый отклик. Слишком сильное чувство. Черт тебя подери, Генрих!»

— Да, мне кажется, мы были с ней близки какое-то время… — говорит осторожно, думает о чем-то своем, смотрит в спину извозчика, который от их разговора поменял цвет кожи с белого на бурый.

— Она была замужем?

— Да, похоже на то…

— Ольга думает, что это случилось еще до рождения Марго, ее старшей сестры.

— Да? И что? Это ее тревожит?

— Нет, просто любопытно.

— Давняя история.

— С Елизаветой Ростовцевой тоже давняя история?

— Я был молод, — прозвучало с ноткой грусти, — и весьма популярен.

«И это все, что ты готов сказать о двух женщинах, которые тебя любили? Сукин сын!»

Во всех хороших домах — а особняк на углу Мошкова переулка и Дворцовой набережной был из таких — есть свои приемные дни. Понедельники, скажем, вторники или среды — постоянные, словно религиозные праздники, и закрытые на манер английских клубов. Нелидовы традиционно принимали по четвергам. Это повелось еще со времен отца нынешнего главы семейства — Георгия Самсоновича, бывшего одно время даже вице-канцлером империи. В те времена Генрих бывал здесь часто, особенно в период увлечения младшей дочерью графа Нелидова Анастасией. Но случилось это давно, и не факт, что Павел Георгиевич знает об этом или все еще помнит. Да, если и вспомнит, это же история его сестры, а не жены. Есть разница, как говорится. Другое дело Софья. Ей много о чем есть вспомнить, и, слава Богу, если Павел об этом не осведомлен.

— Генрих, — Наталья приостановилась перед самой дверью, уже распахнутой перед ними вышколенным до полного автоматизма швейцаром, — а кто я сегодня?

— А сама, как думаешь?

— Наверное, баронесса Цеге…

— Я не спрашивал тебя, Тата, но, если ты носишь этот титул…

— Я сирота, Генрих. Титул принадлежит мне.

«Грустно, но этого следовало ожидать».

— Пойдем, — предложил он, — нас уже ждут.

И в самом деле, в вестибюле прогуливался, покуривая, генерал Бекмуратов.

— Добрый вечер, баронесса! Рад вас видеть, господин Шершнев!

«Ну, вот, все точки над „i“ расставлены, и не нужно гадать, кто есть кто, этим вечером в этом доме».

— Здравствуйте, генерал! Давно не виделись!

— Да, я тоже успел соскучиться, — холодная улыбка, благожелательный кивок. — Вечер в разгаре. Общество в сборе. Для многих ваш визит — из разряда полных неожиданностей, причем, даже не знаю, какого свойства. Приятных или напротив, однако надеюсь, никто глупостей не наделает, все-таки люди воспитанные. Вам стрессы тоже противопоказаны, как я слышал. От последней контузии, чаю, еще не отошли? Оно вам нужно?

— Ни в коем случае, но я ведь здесь не гусей дразнить и не буку показывать, я прав?

— Чуть позже подъедет Петр Андреевич…

— Варламов?

— Так точно, — кивнул Бекмуратов. — Вас, полковник, пригласят наверх, в кабинет Павла Георгиевича, там и поговорите.

— А Павел Георгиевич у нас нынче кто?

— Павел Георгиевич — губернатор Северо-Западного края.

— Губернатор? — не поверил Генрих, мысленно примеривая на Пашу Нелидова расшитый золотом мундир. Получалось нелепо.

— Не знали? — откровенно усмехнулся Бекмуратов. — Большой человек, не ссорьтесь с ним. Опасно.

— Спасибо! — кивнул Генрих. — Учту!

И, подхватив, Наталью под руку, увлек к лестнице.

— А как же профессор консерватории? — спросила она на половине подъема. Тихо спросила, заговорщицким шепотом, элегантно склонившись к невысокому своему спутнику.

Такими он их и увидел — себя и ее — в зеркале на вершине подъема. Натали казалась даже выше обычного.

«Смешно… — ему вспомнилось полотно одного мирискусника. Кажется, это был Николай Ульянов. А картина называлась, дай бог памяти, „Пушкин с женой перед зеркалом на придворном балу“. — Ну, я не Пушкин, да и Наташа — не Гончарова, так что…»

— Однако!

Генрих повернулся на голос, Слева на лестнице стоял мужчина в мундире дипломата. Седой, круглолицый, с нездоровым румянцем на белом рыхлом лице. Маленькие бесцветные глазки удивленно взирали на Генриха из-за поблескивающих в свете ламп стекол очков в тонкой золотой оправе.

— Прошу прощения, сударь?!

— Вы! — опешил мужчина. — Здесь?!

— Не знаю, право, о чем, вы! — пожал плечами Генрих, начиная, наконец, узнавать собеседника. — Разрешите представиться, Генрих Николаевич Шершнев.

— Генрих Ш…

— Баронесса Цеге фон Мантейфель, — продолжил между тем Генрих. — С кем имею честь?

— Пардон, месье! Как вы сказали? Шершнев?

— Полковник Шершнев недавно из-за границы, — холодно пояснила Натали, крепче сжимая руку Генриха. На его взгляд, несколько сильнее чем следовало.

— О, мой бог! Какой конфуз! — но, судя по всему, дипломат на столь откровенную ложь не купился. Просто отступил, чтобы не затеять ненароком скандал. — Разрешите представиться! Полонский, Эдуард Аркадиевич. Мадам, месье!

— Мадемуазель! — поправила Наталья.

— Миль пардон! — отступил Полонский, пропуская их наверх. — Прошу прощения! Обознался…

— Вашу карточку, сударь! — шагнул им навстречу мажордом в старорежимной ливрее.

— Я забыл наши карточки в машине, — процедил сквозь зубы Генрих, ему начинали надоедать неуклюжие маневры потенциальных нанимателей.

«Хуже китайцев, ей-богу!»

— Объявите просто… Полковник Шершнев и баронесса Цеге фон Мантейфель…

— … и баронесса Цеге фон Мантейфель! — объявил мажордом, и Генрих ввел ее в зал.

Общество на ее имя отреагировало довольно дружно. Она разом притянула все взгляды, кое-кто обернулся, другие повернули головы, и любопытство их случайным не назовешь: последний раз Натали выходила в свет, когда ей едва исполнилось восемнадцать, а сейчас…

«Почти двадцать четыре… Как быстро летит время!»

А ведь Мантейфели фамилия знатная. С историей и родственными связями, хотя и без денег, но это уже совсем другая история, поскольку происхождение и деньги не всегда идут рука об руку.

«И что теперь? Бить будете или обнимать?» — но мысль эта — всего лишь дань дурному настроению. Бить не стали бы, даже если бы узнали, кто она на самом деле. А вот обнять… Скорее всего, многие искренне рады тому, что она вернулась из небытия и безвестности. Другим — просто любопытно, но и любопытство — не порок.

— Натали!

— Екатерина Владимировна, милая!

«Ну, что мне стоит, в самом деле, пять минут побыть „душечкой“ и „лапушкой“!»

— Полковник! Баронесса!

— Рад вас видеть, дорогая! Душевно рад случаю познакомиться… полковник!

— Генерал!

К ним подходили. Им улыбались. Вокруг них вели хоровод. Заговаривали. Задавали вопросы. Ждали ответов.

— Как ты изменилась, милая! Тебя, Тата, просто не узнать! Красавица! — Нона Бернсторф говорит громко, без стеснения. На ухо шепчет тихо, обдавая жаром губ. — Блядствуешь? Он богат?

— Генрих! Вот так встреча! Вы по-прежнему увлекаетесь охотой? Присоединяйтесь! Я послезавтра на боровую дичь хочу выйти.

— У вас, граф, кажется, континентальные легавые?

— Хорошая у вас память… полковник. Точно так. Но я тут по случаю приобрел еще и ротвейлеров… Будет весело! И баронессу с собой берите! Ты же не обидишь, Натали, дядьку Федора отказом?