Плохая война - Конофальский Борис
– Вам нравится мое платье из зеленого бархата? – спросила у нее госпожа Ланге.
– Ваше платье из зеленого бархата? – Глаза Урсулы округлились. – Очень нравится. Но оно же мне велико.
– У нас есть ножницы, иголки, нитки и дворовые девки – и целая ночь впереди, мы перешьем его под вас, вы будете в нем так хороши, что жених влюбится в вас с первого взгляда. Согласны?
– Согласна, – сразу согласилась племянница. – Но, госпожа Ланге, разве вам не жалко такого хорошего платья?
– Не волнуйтесь, дорогая моя, завтра вы будете главной, а платье… – Бригитт с улыбкой взглянула на Волкова. – Думаю, что господин купит мне новое.
Господин, увидав, что все смотрят на него, молча кивнул и стал подсчитывать, что ему обошлось бы дешевле: три хороших платья для сестры и племянниц или еще одно роскошное платье для Бригитт.
А госпожа Ланге уже звала к себе Марию, велела ставить варить бульоны, кликнула мужиков, велела им забить свинью, а девке, умелой в шитье, объяснила, что надобно делать. Звала еще кого-то, распоряжаясь и распоряжаясь. И так она это умно делала, что Волкову ничего не оставалось, как сесть в свое кресло, налить пива и позвать монаха с новой книгой, которую тот купил недавно.
Все, что Бригитт задумала, все так и сделала. Придраться было не к чему. Тринадцатилетняя Урсула Видль была напомажена и нарумянена, ее волосы были помыты с яичными желтками для блеска, распущены и чуть завиты. Платье, как и ожидалось, оказалось великолепно, бархат есть бархат, и сидело на девочке изумительно. Волков хотел было сказать, что уж слишком взрослой она выглядит, но вспомнил, что девочке скоро ложиться на брачное ложе, и промолчал. Для нее посреди залы, чуть отодвинув стол к стене, поставили кресло, под ноги поместили скамеечку. Урсула все понимала и была не только на вид взрослой, но и не по годам серьезной.
– Матушка, дайте мне платок, лучше мне при платке быть. – И тут же отбросила платок, что давала ей мать. – Да нет же, что вы мне тряпку даете, мне кружевной надобно. Тетушка Элеонора, можете мне на время дать кружева? Как гости отъедут, так я вам верну.
Элеонора Августа молча отдала ей свой кружевной платок. Племянница, как и положено даме, тут же спрятала его в рукав платья, оставив небольшую часть его снаружи. Она делала все так же, как делали взрослые дамы. Девочки очень ловко перенимают все у взрослых женщин. И тут же она потребовала зеркало:
– Катарина, подай мне зеркало, хочу поглядеть на себя.
– Ты только что смотрела, – отвечала младшая племянница, которая не хотела отходить от кресла дяди, а хотела смотреть картинки в его книге.
– Глупая гусыня! Немедля неси мне зеркало! – кричала старшая таким тоном, который Волков за ней еще не замечал.
Тереза Рене, мать девочки и сестра господина, то и дело кривила губы и, с трудом сдерживая рыдания, промокала глаза от слез.
Урсула, видя это, говорила ей строго:
– Матушка, того не надобно сейчас. Ни к чему тут слезы ваши. Авось не хороните меня. И не за холопа меня дядюшка выдает.
Волков же, слыша это, и читать забывал, диву давался: «Вон как свадьба меняет женщин. Вчера еще тихой девочкой была, а сегодня строга уже даже с матерью».
Ротмистр Рене, которому Урсула была падчерицей, непонятно отчего грустил не меньше, чем ее мать. Лицо его полнилось печалью, он сидел у стены и вставал всякий раз, когда в его стакане кончалось вино, наливал и садился снова грустить и медленно напиваться.
– Дорогая моя, отнесите сестре зеркало, у нее сегодня очень важный день. – Волков чуть подтолкнул младшую, и та нехотя исполнила его просьбу.
А тут как раз влетела в залу девка дворовая и, разгоняя страсти, закричала:
– Приехали! Во двор въезжают!
Волков встал, закрыл книгу и пошел на двор встречать гостей. За ним отправились все его люди: жена (единственная из женщин, даже госпожа Ланге не пошла на двор), оба монаха, фон Клаузевиц, Максимилиан, Увалень, Гренер, братья Фейлинги, Бертье, Рене. Все в лучших одеждах, и только бесшабашный Бертье был с непокрытой головой.
Во дворе уже стояла карета, в точности такая же, какую Волков подарил госпоже Ланге, а помимо кареты было еще четверо вооруженных верховых – охрана.
… Людвиг Вольфганг Кёршнер оказался на удивление худ по сравнению со своим отцом. Был чуть прыщав и лопоух, что пытался, кажется, скрывать при помощи кокетливой бархатной шапочки с драгоценным заморским пером. Вся его другая одежда была тоже очень дорога: и шуба, подбитая синим атласом, и панталоны необыкновенно свободного кроя из яркого красного шелка с дивными узорами, и шоссы в цвет панталон, и синие до черноты сафьяновые сапоги, которые, хоть он и не приехал верхом, доходили ему до бедер. Перчатки, цепи, кольца – все, как и полагалось, на нем было. Небольшой меч-эспада с золоченым эфесом и отлично выделанными ножнами завершал его костюм. Любой молодой принц или первый сын графа не погнушался бы такой одежды.
Мать его Клара Кёршнер тоже была дорого одета, но все-таки не так вычурно, как ее сын.
Мальчик сразу подошел к Волкову и поклонился. Хорошо, низко поклонился, с уважением.
– От всего дома Кёршнеров передаю вам привет и благодарность за великодушное ваше приглашение, господин кавалер, и вас благодарю, госпожа фон Эшбахт. – Он поклонился и Элеоноре Августе.
Видимо, юноша заучивал эту речь наизусть, значит, готовился. Это Волкову понравилось.
– Мы вам тоже рады, молодой господин Кёршнер, – без всякой графской спеси отвечала госпожа Эшбахт.
Тут юный Кёршнер поклонился и всем людям кавалера:
– Приветствую вас, добрые господа.
И Увалень, и Максимилиан, и фон Клаузевиц, и все другие, включая стариков Брюнхвальда и Рене, – все ему кланялись в ответ весьма учтиво, хоть и смотрелся он ребенком даже на фоне таких молодых, но уже закаленных и обветренных людей, как Гренер и братья Фейлинги. А вот они-то, эти двое, хоть и поклонились как положено, но потом стали тихо переговариваться, и притом на их лицах были высокомерные ухмылки. И это кавалер для себя отметил.
– Рад вас видеть, друг мой, – сказал он весьма сердечно и тепло, что для него было необычно, и протянул юноше руку.
Волков был без перчаток, а Людвиг Вольфганг в перчатках. Хоть и позволял ему этикет пожать руку кавалера, не снимая перчатки, но он все-таки потрудился стянуть узкую перчатку перед рукопожатием. Это тоже понравилось кавалеру, и он, чуть улыбаясь, произнес:
– Прошу вас стать моим гостем и пройти в дом, сдается мне, что вас там кто-то с нетерпением дожидается.
Все заулыбались, даже мать юноши, а сам он заметно покраснел.
Глава 29
Урсула встретила жениха глубоким книксеном. Кажется, и вправду женщины переборщили с румянами и белилами – уж очень она была похожа на взрослую даму. А жених, чуть заикаясь от волнения, после долгого поклона стянул с головы своей шапку, стал говорить:
– Госпожа Урсула… Урсула Видль. Разрешите мне засвидетельствовать… Да, засвидетельствовать свое нижайшее почтение.
Любой молодой человек волновался бы, если на него смотрели бы три десятка глаз. Да и для девочки эта церемония была волнительна. Но она все-таки говорила ровно, без запинок то, что ей из-за спины нашептывала Бригитт:
– Рада видеть вас, добрый господин, и вашу матушку в доме нашем.
– Я привез подарки, – продолжал Людвиг Вольфганг, – будет ли вам угодно принять их?
– Будет, – сразу и без посторонних подсказок ответила Урсула. – Да, давайте ваши подарки.
Она опять же без всяких подсказок додумалась, что подарки следует принимать, сидя в кресле, и устроилась на подушке, замерла в ожидании.
А приехавшие с Кёршнером люди внесли в залу сундук, поставили его недалеко от кресла, в котором сидела девочка, распахнули и отошли. Людвиг Вольфганг склонился и достал из него… шубу! Вернее, легкую серую шубку из очень богатого меха неизвестного Волкову зверя.
Похожие книги на "Плохая война", Конофальский Борис
Конофальский Борис читать все книги автора по порядку
Конофальский Борис - все книги автора в одном месте читать по порядку полные версии на сайте онлайн библиотеки mir-knigi.info.