В здешних местах у цыган был известный интерес – рыба, копченная и вяленная по остяцким традициям, и, конечно же, пушнина. Интерес, само собой, опасный, поскольку шкурки и рыбу можно было купить или выменять только у браконьеров, а перевозка незаконно добытых сибирских мехов и деликатесов – риск еще тот. Потому и не частили сюда цыгане. Впрочем, была и еще одна причина их редких наездов в таежные селения: людская память. Зачастую табор оставлял после себя столько обид и обманов, столько не сбывшихся и при этом хорошо оплаченных предсказаний, столько обворованных домов и разрушенных семей, что требовалось значительное время, прежде чем воспоминания поблекнут.
Пожилой милиционер, проводив взглядом заспешившего председателя, вновь насторожился: в одной из кибиток распознавалось средоточие Силы. Колдунья. Как минимум третьего ранга. Скорее, Светлая, но исконная цыганская магия настолько своеобразна, что понятия Тьмы и Света в ней могут иметь вовсе не те значения, к которым привычны нынешние цивилизованные Иные. Колдунья также почувствовала Денисова и… поздоровалась, что ли? Будто ладошкой взмахнула, как приветствуют давнего знакомого – не слишком близкого, но и не совсем уж безразличного. Интересно.
Возможно, Светлый маг и вспомнил бы, где и когда пересекался с той, что путешествовала с цыганами, но внезапно оказался потрясен другой гостьей – с дальнего конца села, со стороны Подкатной горки, с чемоданчиком в руке по Светлому Клину шла Катерина.
* * *
Лиля, чей сон был прерван внезапным вниманием со стороны смутно знакомого мага, потянулась, оправила индыраку [15] и поползла к сидящему на вожжах Егору. Дно брички было завалено тюками, ползти было мягко и неудобно, к тому же захныкал кто-то из потревоженных детей.
– Тшшшш, тшшшш, тшшшш… – совершенно неосознанно, автоматически, баюкающим шепотом прошелестела Лиля и высунулась наружу. – Стой, рома [16]!
Егор натянул вожжи, бричка качнулась и остановилась. Девушка выбралась из мешанины тюков, спрыгнула на дорогу, огляделась и, заведя руки за голову, с наслаждением потянулась еще раз. На лице появилась улыбка, зазвенели мериклэ [17].
– Что? – грубовато осведомился возничий, уставший и отнюдь не разделявший радости молодой цыганки.
– Рисиям кхэрэ [18], – серьезно ответила она.
Бричку обогнал «Запорожец», затормозил рядом, с пассажирского места спросили:
– Здесь?
– Нет, чуть дальше. Видишь горку? Поднимемся, спустимся, по ту сторону еще одна деревенька будет.
– А эта деревня чем плоха?
– Там хороший мост, переедем на другой берег, потом разберемся.
– Темнеет! – озабоченно констатировали из машины.
– Аи, чячё [19]. Ничего, успеем.
– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
– Не-а! – легкомысленно ответила цыганка и засмеялась. – Постой-ка…
Улыбка сама собой угасла. Лиля еще раз огляделась, потом прикрыла глаза и будто бы вдохнула полной грудью. На лбу образовалась тревожная складка.
– Егор! – окликнула она возничего. – Отвяжи-ка верхового.
– Ты куда собралась, женщина?
– Не я. Но кое-кто соберется скоро. Надо помочь.
– Ты хочешь оставить здесь коня?!
– Так надо. Егор, что ты смотришь, будто кнутом меня охаживаешь? Ты же знаешь, мои кони всегда дорогу в табор находят. Отвяжи верхового, я ему на ушко слово шепну, да и поедем уже! Солнце вечно ждать тебя не станет.
* * *
Накапав жене успокоительного и уложив ее в постель не без помощи небольшого вмешательства, Денисов вернулся в переднюю, где обочь стола сидела Катерина, закинув ногу на ногу и небрежно покачивая в руке чашку с остатками чая. Она старалась казаться независимой и безразличной, но обида и стыд слишком явно проступали сквозь маску.
– Из-за чего поругались? – негромко уточнил Федор Кузьмич.
– Мне обязательно отчитываться, папа? – вздернула она бровь.
– Не перегибай, – с напевной мягкостью в голосе попросил он. – Врагов у тебя тут нету, и попрекать никто не станет, но ежели проблему как-то можно решить – давай вместе кумекать. Бывают же случаи, когда мне как мужчине проще произнесть претензию твоему супругу, хоть ты и жена его.
– Ах, папа, – сердито взмахнула свободной рукой Катя, – тут такая претензия, что ты уж точно не сможешь ее высказать!
– Это почему же? – удивился Денисов.
– Ты понимаешь… На самом деле накопилось много всего, о чем я молчала-молчала, а надо было сразу говорить. Но последней каплей стало его отношение к нам… к моей семье. Я ему уже две недели твержу, что надо бы тебе помочь покрыть сарай рубероидом! Он сначала хоть поддакивал, а потом вообще отвечать перестал – как будто так и надо!
– Катя…
– Ах, папа, я прекрасно знаю, что тебе здесь любой поможет – хоть сосед, хоть председатель. Но зачем просить чужих людей, если у своих руки на месте?
– Катя!
– В конце концов, он тебе кое-чем обязан, разве нет? – затараторила Катерина, распаляясь. – Я ведь знаю, что ты был… не очень доволен, когда я выбрала его. Но ты не запретил нам встречаться, ты даже оставил его здесь, когда он воспаление подхватил, чтобы я могла за ним ухаживать! Что ему стоило хотя бы из благодарности, из уважения к моей семье, из любви ко мне, в конце концов, уделить всего один вечер?! Я сегодня утром за завтраком ему еще раз сказала – давай, мол, после работы съездим в Светлый Клин? Он промычал что-то невразумительное, поулыбался. Я в обед снова – едем или нет? Он глазищами луп-луп, улыбается и снова мычит. Вечером приходит – я ему и ужин, и сорочку свежую, а он поел – и на тахту с книжкой! Ну, тут уж я…
– Катюх! – осторожно, но настойчиво перебил Денисов дочку. – Николай намедни приезжал – и коровник покрыл, и сарай.
Катя замолчала, будто в стену врезалась, отец с тревогой смотрел, как отливает кровь от ее щек. Она отставила чашку, тряхнула головой, села, словно школьница-первоклассница, положив руки на колени, посидела так, непонимающе глядя перед собой.
– Как же это? – спросила едва слышно то ли у отца, то ли у себя самой.
– Ты уверена, что правильно поняла Николая, когда он… мычал? Может, он как раз и объяснял тебе, что все уже сделал?
– Ах, папа, ну что ты такое придумываешь?! Я ему сцену закатила час назад – что ж он молчал-то? Ну, допустим, утром я его не поняла – а в обед? А вечером? Чего ж он улыбался, вместо того чтобы просто сказать?! А когда я вещи собирала, когда просила соседа, чтобы сюда подвез, – почему не остановил?! – Она схватилась ладонями за щеки. – Какой кошмар…
– Что ль капель тебе материных накапать? – с сомнением предложил Денисов.
Катерина, не слыша его, поднялась, зашагала по комнате, не отнимая ладоней от лица.
– Зачем ему понадобилось со мною ссориться? Он видел, как я из-за этого переживаю, но не успокоил, не сказал правду… Почему?
«О-хо-хонюшки, дочка, – думал Федор Кузьмич, не позволяя сердцу, скрученному жалостью в тугой жгут, окончательно сбиться с ритма, – у тебя сейчас в голове сплошное «любит – не любит», а ведь все наверняка гораздо проще. Николаю потребовалось нынче остаться одному. Может, к нему кто прийти должен, может, сам он куда-то сходить навострился. А ты мешала, вот и допустил он скандал, потому что иначе бы ты или гостя его увидала, или самого Кольку не пустила бы в ночь. Ведь ежели начать вспоминать, то наверняка обнаружится, что он тебе пару раз аккуратненько предлагал съездить домой, погостить день-другой у родителей. Ведь так, дочка? Точно предлагал. Но ты отмахнулась, отшутилась, не придала значения, вот и создал он конфликтную ситуевину. Куды ж тебе бежать после ссоры, как не в родительский дом?»
– Господи! – выдохнула Катерина, и ее ощутимо затрясло. – Да он же с Иркой хочет встретиться!
