Евангелие от смартфона (СИ) - Корсак Дмитрий

— Здравствуйте, меня интересует ваш студент…

— Все справки в деканате! — вновь рявкнула трубка и отключилась.

И этот университет борется за звание учреждения высокой культуры! — хмыкнула я и набрала номер деканата.

— Деканат! — уже другим голосом гаркнул телефон.

Я, было, хотела вежливо поздороваться, но передумала:

— Прокуратура. Следователь Уманская. Согласно распоряжению Министерства образования за номером 69 и Приказа Генеральной Прокуратуры номер 553 проводится выборочная проверка высших учебных заведений на предмет коррупции и злоупотреблений, — отчеканила я на едином дыхании, лихо ввернув первые пришедшие на ум цифры.

На том конце икнули и замолчали.

— С кем я говорю?

— Заместитель декана Домогацкая Алевтина Михайловна, — запинаясь, прошептала трубка.

Я не сбавляла темпа.

— В данный момент мы проверяем списочный состав учеников вашего учебного заведения. Э-э-э… Начнем со второго курса. Зачитайте мне состав группы 212.

Дождавшись фамилии Крылов, я рявкнула:

— Достаточно. Пожалуйста, полную информацию об этом студенте.

Через несколько минут я знала о студенте Крылове если не все, то очень многое. Но главным сюрпризом для меня стал тот факт, что университет считал второкурсника Крылова своим студентом и по сей день, и ни сном, ни духом не ведал, что парень уже второй месяц «чеканит плац».

Следующий звонок был в военкомат.

Так как трубку снял мужчина, я представилась заместителем декана университета Домогацкой Алевтиной Михайловной и, добавив голосу легкую эротичную хрипотцу и игривость, осведомилась о судьбе студента своего вуза. Но, то ли майор мне попался тертый калач, то ли действительно был не в курсе, но стоял он на своем, как кремень: забрали парня по всем правилам, ни в коей мере не нарушая ни сроков призыва, ни иной буквы закона. А если в военкомате отсутствует информация об отсрочке, то виноват в этом сам университет, и в частности лично мадам Домогацкая.

Возможно, действительно мать что-то напутала, подумала я, закончив разговор.

Пока я беседовала по телефону пришла новая порция вестей от Ганича.

Отец Крылова, как и говорил Демин, с новой семьей проживал в Америке и с сыном от первого брака не общался. Братьев-сестер у Андрея не было. Родственники — седьмая вода на киселе, да бабка по отцовской линии в Воронеже, так что и тут было глухо. Вряд ли, сбежав из части, парень отправится в Воронеж. Наиболее перспективными направлениями, по мнению Ганича, являлись девушка Вероника, которая сейчас находилась в Центральной клинической больнице, да лучший друг Роман.

Любимая девушка на больничной койке — достаточная ли это причина, чтобы сбежать из армии? Ну что ж, попробуем потянуть за эти ниточки.

* * *

Ни один нормальный человек не любит больницы, особенно старые. Стены с въевшимся запахом антисептика пополам с человеческими страданиями — не самое приятное место. Однако ситуация оказалась еще хуже — мне пришлось усмирять личных демонов. Вероника Иртеньева нашлась на отделении реанимации и интенсивной терапии, том самом, где пять лет назад после неудачной операции тяжело и долго умирал мой дед, а в прошлом году с большим трудом выходили двух наших ребят.

Вдохнув поглубже, я открыла дверь отделения. Но прежде чем я до него добралась, пришлось поплутать меж больничных корпусов — за год на территории больницы многое изменилось, в частности, нужное мне отделение переехало в новое здание, вклинившееся между двумя старыми домами и теперь бессовестно сверкающее на солнце застекленным фасадом.

В просторном холле больницы меня уже ждал Демин. Оставив двух агентов наблюдать за домом Крыловых, он решил присоединиться ко мне. «Чую, здесь перспективнее», — сказал Александр при встрече.

Хотя фасад и изменился, порядки в больнице остались прежними — бдительный до вредности вахтер, словно сфинкс, охраняюл больничные секреты и всем посетителям задавал один и тот же вопрос:

— К кому?

— К Иртеньевой на интенсивную терапию, — честно призналась я, собираясь пройти.

— На интенсивную не положено, — осадил меня дед.

Я оглядела вывески. В корпусе помимо реанимации расположились гинекологическое отделение и 1-ая и 2-я хирургии.

— А если бы я сказала, что к Ивановой на гинекологию, то пропустили бы?

— На гинекологию пропущу, — кивнул «сфинкс».

— Но вы же ничего не проверяете, — завелась я. — А если никакой Ивановой здесь нет, если я все придумала? Сказала на гинекологию, а сама пойду в реанимацию?

— Ф-ф-ф! — фыркнул вахтер. — Мне сказано пускать — пускаю, сказано не пускать — не пускаю. А сильно умные вроде тебя вообще сейчас домой пойдут.

Ситуацию разрядил Демин, авторитетно помахавший удостоверением. Но вахтер не успокаивался:

— А девушка?

— Девушка со мной, — отрезал Саша и туманно добавил: — В интересах следствия.

Отделение интенсивной терапии встретило нас белизной стен, сверкающим до блеска светло-серым линолеумом и шеренгой стеклянных боксов. Сразу за белой двустворчатой дверью находился сестринский пост с телефонами и солидным пультом, ныне пустой. Да и вообще в отделении почему-то не было ни души за исключением больных, мирно лежащих в своих боксах. Лишь навязчивая мелодия, раздающаяся из невидимых динамиков, говорила о том, что персонал где-то здесь. А иначе для кого звучит этот занудный мотив?

— Кто вас пропустил? Здесь нельзя находиться посторонним. Выйдите немедленно!

Кажется, насчет «ни души» я поторопилась: навстречу к нам спешил очень важный и очень сердитый доктор в светло-зеленой медицинской униформе. Весь его вид выражал негодование, даже куцая рыжая бороденка топорщилась от возмущения. Очки в тяжелой оправе гневно сверкали. Но и на этот раз Сашкино удостоверение оказало поистине магическое действие: доктор как-то сразу утратил важность, превратившись в молодого и очень усталого врача. Он на секунду застыл, переваривая наше превращение из нарушителей порядка в служителей закона, и затем уже обычным голосом предложил свою помощь. По счастливой случайности этот бородач и оказался лечащим врачом Вероники.

Вероника лежала в третьем от входа боксе. Мы остались снаружи, разглядывая девушку через стекло.

— Внутрь нельзя — стерильная зона, опасность инфекции, — строго сказал доктор.

И хотя объяснение, на мой взгляд, прозвучало несколько надуманно — ведь сам-то он туда заходил в обычной, не стерильной, одежде, но делиться своими сомнениями я не стала.

Белая простыня закрывала девушку до подмышек, тонкие исхудалые руки, еще хранившие едва заметный золотистый загар, безвольно покоились поверх нее. Я обратила внимание на изящные кисти с длинными пальцами. Не часто сейчас встретишь такие аристократические руки. Слева и справа от кровати мерно попискивали, усердно рисуя разноцветные графики, мониторы. Стойка с аппаратурой у стены, от которой к телу шли провода, штатив с капельницами, игла в вене — типичные атрибуты реанимации. Но больше всего меня поразило плотно забинтованное до самой шеи лицо девушки.

— Что с ней такое? — спросил Демин.

— Состояние комы. Вам знакомо такое понятие?

Мы дружно кивнули, а врач, почувствовав себя увереннее, принялся сыпать медицинскими терминами и диагнозами. При этом обращался он исключительно к Александру, считая его главным в нашей паре. Ох уж эта мужская солидарность!

Поняла я следующее. Девушка получила черепно-мозговую травму и огнестрельное ранение грудной клетки, перенесла сложную операцию. Безусловно удачную — больничный хирург постарался на славу, да и приглашенный затем из Германии нейрохирург сработал поистине виртуозно. И хотя все проблемы были устранены, из комы Вероника так и не вышла. Сердце работало нормально, дышала она сама, мозг функционировал, но в сознание девушка не приходила, несмотря на все усилия врачей. А усилия были приложены немалые — практически все, что могла предложить современная медицина, по словам доктора. Но самым необычным в этой истории было то, что в таком состоянии девушка находилась почти полтора месяца.