Еврейское счастье военлета Фрейдсона (СИ) - Старицкий Дмитрий

А я не тороплюсь. Хочется себя подольше лётчиком ощущать.

В машине сидел член Военного совета Сталинградского фронта товарищ Хрущёв. В военной форме генерала. Даже с лампасами. Только без петлиц.

— Товарищ член Военного совета, капитан Фрейдсон. Направляюсь для прохождения дальнейшей службы в Н-ский штурмовой авиаполк.

— Какая должность? — спросил Хрущёв.

— Комиссар полка, — отвечаю.

— А почему капитан?

Объяснил в трех словах создавшуюся ситуацию.

— Садись в машину, — приказал Хрущёв. — По дороге поговорим. Я хоть и не туда. Но крюк до твоего полка небольшой будет. Заодно своим глазом гляну, что там у вас. Тебя представлю народу, — засмеялся задорно. — Цени.

Залез в салон. Шофёр помог поставить в ноги мои вещи.

Оглянулся. Девочки-зенитчицы чистили свои пулемёты. И снаряжали в приёмные короба длинные тысячепатронные ленты к ним. Рогожина командовала, не обращая внимания на высокое начальство.

Хорошая девушка Валя. Красивая. Весёлая.

Жаль, не моя.

В полку меня не ждали.

Тем более, не ждали Хрущёва.

От этого разнос из уст члена Политбюро выглядел более впечатляющим. Особенно тем, что тот практически не употреблял матерных слов. Хотя в армии командный и матерный языки одно и то же.

Перестав нагибать командира полка, Хрущёв приказал построить весь личный состав.

Полк выстроился, как обычно в авиации, по синусоиде. Никакого единообразия в форме одежды. Кто в фуражках и гимнастёрках, кто в пилотках и комбинезонах — лётчики в голубых и серых, техники в черных. Их по жаре носили на голое тело. Оружейницы в пилотках, гимнастерках и юбках. Любого уставщика из пехоты инфаркт бы хватил.

— Разгильдяи! — рявкнул Никита Сергеевич. Ну, прям председатель колхоза на уборке картошки студентами. — Лодыри! Это, что такое? Всего два боевых вылета в день, когда ваши соседи делают по четыре.

То, что соседи истребители, он в расчёт не брал.

— В городе ожесточённые бои идут не то, что за каждый дом, за каждый бордюрный камень. Героизм показывают советские люди массовый. Была бы у меня такая возможность, наградил бы всех, кто на правом берегу воюет, не имея отдыха ни днём, ни ночью. А вот вам награждения я отменил. Не заслужили. В прошлый раз вообще по своим отбомбились. Вы, ''летающие танки'', должны по головам немцев ходить, а вы как ''сушки'' фанерные с высоты норовите всё сбросить и побыстрее удрать. Разве вы ''сталинские соколы''? Вы мокрые вороны! И не говорите мне, что вас мало. Все в таком положении. Все. У всех некомплект машин. Но, чтобы вы стали лучше воевать, Военный совет фронта о вас позаботился и выделил вам не просто комиссара в полк, а лётчика-героя, у которого два десятка сбитых самолётов врага на счету. Покажись народу. Да кожан свой сними.

Я снял кожаное пальто и встал рядом с членом Военного совета фронта, блестя на солнце орденами.

— Вот. Капитан ВВС Ариэль Львович Фрейдсон. Участник трёх войн. Герой Советского Союза. С сегодняшнего дня ваш комиссар полка. Он вас научит Родину любить! Разойдись!

Остались на плацу я, Хрущёв и командир полка майор Ворона Михаил Тарасович, длинный и носатый, как французский генерал Де Голль, глава ''Сражающейся Франции''. Его фото недавно в ''Правде'' публиковали.

Хрущёв говорил уже нормальным голосом.

— Ворона, введи комиссара в курс дела. И запомни: ему летать врачи запретили. Даже на У-2.

Язык мой — враг мой. Ну, зачем я ему рассказывал по дороге про врачебно-лётную комиссию?

— А ты, — уткнул Хрущёв в меня указательный палец. — Ты в первую очередь подтяни тут партийную и комсомольскую организации.

Повернулся к комполка.

— Парторга, взамен погибшего, уже назначили?

— Никак нет, товарищ Хрущёв, на следующий день у нас комиссар погиб, вы же знаете. А у следующего комиссара все коммунисты отказались от этой чести. Тут у нас просто бойкот коммунисты этому комиссару объявили. Хорошо, что вы у нас его забрали. Зряшный был человечишка.

Хрущёв смял лицо, потом разгладил. Крупные родинки у его носа как повскакивали. Хмыкнул.

— Теперь у тебя настоящий боевой комиссар. Мало того, что лётчик не из последних будет, так еще ВПШ закончил в Москве. На отличном счету у Мехлиса. Цени подарок.

Вот ведь политик, как говорится, всякое лыко вплетает в свою строку. Я этот полк еще в Москве сам выбрал, а вышло, что я хрущёвский подарок.

— Ужинать останетесь, Никита Сергеевич? — Ворона слегка подобострастно склонился.

— Нет, не останусь, Тарасыч. Не взыщи. Дела ещё есть в вашей стороне. А тут концы, сам знаешь — длинные.

Пожал нам руки, сел в ЗиС и умотал, поднимая колесами столбы мельчайшей земляной пудры. Такая пыль, вроде, прахом называется.

Ворона посмотрел на меня сверху вниз. Ему это легко с его почти двухметровым ростом. Как только в кабину самолёта влезает? Пригласил.

— Пошли, Львович, в столовую. Я пока прикажу в порядок привести комиссарскую землянку.

По дороге он старается вышагивать короче, вежливость ко мне — недомерку, проявляет.

Спросил, на меня не глядя. Точнее глядя поверх моей головы. Наверное, очень важный для себя вопрос.

— Как жить будем, комиссар?

Я ответил.

— Дружно.

— Тогда окороти своего особиста, — прозвучала неожиданная просьба.

— Почему моего?

— Он тебе подчинен. Не мне.

— Чем окоротить?

— Чем хочешь, только, чтобы он перестал терроризировать лётчиков. Ты водку пьешь?

— Когда наливают — пью, — усмехнулся.

— Тогда точно будем жить дружно. Сегодня двое не вернулись со второго вылета. Так что можем за знакомство выделить тебе четыреста грамм.

— Нам не надо девятьсот. Два по двести и пятьсот, — улыбаюсь.

— Что так?

— Да четыреста грамм в одно рыло за раз много будет. Но помянуть ребят надо. А может, еще выйдут?

— Нет. Я сам видел, как их самолеты горели и на землю упали. А парашютных куполов не видал.

Пришли. Столовая лётного состава — навес около летней кухоньки. Две стены и камышовая крыша на столбиках. Рядом с летней печкой полевая кухня дымится — кипяток греет. Женщины — поварихи вольнонаемные. Одеты — кто во что горазд, но передники белые и чистые.

Чуть в стороне — метров в двадцати, деревянная рама с умывальниками. И яма помойная за ней.

— А где техники питаются? — Спросил, усаживаясь за белую льняную скатерть.

— Вместе с БАО [43]. За мазанками. Мы там нечто вроде длинного дома викингов устроили, вроде как казарма. А то поначалу разговоры завистливые ходили про белый хлеб, колбасу, увеличенную мясную порцию. А им всё рыба, да рыба. Про всё, что нам по фронтовой лётной норме положено. У ''темной силы'' паёк пожиже будет, чем у лётчиков. Да что я тебе объясняю — сам всё знаешь.

— А рыба откуда? Сам видел, как Волгу бомбят.

— С Ахтубы. Там фрицев нет. И летать им туда нет интересу.

Сели за отдельный стол. Как понял — командирский. За ним харчевались командир полка, комиссар, начальник штаба и полковой инженер.

— А где ''молчи-молчу''? — спрашиваю.

— Он у нас отдельно от людей ест у себя в землянке, — пояснил Ворона. — Но нам же так лучше.

К столовой стали подтягиваться лётчики. Все двенадцать человек. Два лейтенанта, остальные сержанты. Лейтенанты, как я понял, командиры эскадрилий.

По штату в полку штурмовиков 22 летчика. Включая двух летающих с управления полка — командир и штурман полка. Итого: восемь человек некомплект.

— Давно такие потери? — спрашиваю Ворону.

— Недавно. А вообще с тех пор как сидим под Сталинградом, второй состав стачиваем. Что людей, что машин. Месяца не прошло, как полк пополнили до полного состава. Как сам живой — непонятно. Дырки на крыльях привожу регулярно. Мы тут хитрость одну придумали — пулемёт системы Оглоблина. Просто втыкаем крашеный дрын за кабиной. Поначалу ''мессеры'' пугались с хвоста заходить. Теперь раскусили нашу туфту, повадились опять хвосты нам отстреливать. Только кругом и держимся. Прикрываем друг дружке хвост, и каруселим так со сдвижением в нашу сторону. Сам пойми, что при таком построении и бензин летит как в трубу, и времени уходит больше, и радиус боевой сокращается. Какой тут кобыле в щель третий боевой вылет в день? Тут еще ''ястребки'' повадились счёт себе увеличивать — им ордена в соответствии со сбитыми фрицами теперь дают. С немцем в драку, в собачью свалку, сразу лезут, а нас бросают. А Фриц не дурак и самолётов у него больше. Он две группы истребителей пускает. Одну — расчистки неба — наших истребителей прикрытия боем связать. Другую — чуток позднее — по наши души. Зенитки с земли тоже не дремлют. Так, что не всегда удается нам боевую задачу выполнить. А тогда вылет боевым не считается. Ни водки за него, ни денег, ни наград.