Изъян (СИ) - Инк Анна

- А что вы хотите? – спрашиваю я. - Нас этому учат с самого детства: что вы не хотите работать, и не можете себя контролировать. Вы не готовы взять ответственность за свою жизнь на себя, и во всех неудачах вините инстинкты. К тому же вы отказались оставить право собственности и заработать капитал и статус своими личными усилиями. Вы хотите жить на то, что для вас заработали ваши предки.

- Нас этому тоже учат с детства, - спокойно говорит мужчина. – Иначе для чего наши предки самостоятельно зарабатывали капитал и вкладывали столько усилий в это? Затем, чтобы оставить заработанное своим детям, чтобы их детям было легче жить. К тому же лично у Вас (Вы ведь из элиты) как раз есть право собственности. Так что не надо говорить о самостоятельности: всё, что у Вас есть, этим Вы обязаны своим родителям.

- Я ничем не обязана своей матери. Жизнь загородом настолько дорого обходится, что если не работать, любой, даже самый большой капитал, будет истрачен за месяц-два. Чтобы остаться Зозо, недостаточно снизить планку, экономить. Человек из элиты должен стремиться к тому, чтобы стать лучше. Потому что любой человек должен к этому стремиться – к развитию. Ваши предки хотели, чтобы их дети могли не работать, могли ничего не делать, но не подумали о том, что отсутствие мотивации изничтожит их детей. Наша идея заключается в том, чтобы всегда была нужда в саморазвитии. Саморазвитие не как прихоть, и не как удовольствие, и не как возможный выбор. Ты либо делаешь это, либо ты не живёшь. Я ясно объяснила?

- Да. Вы просто Зозо, к которой подступила пустота.

Я отворачиваюсь. Снова смотрю на Инга. Его кожу покрывают мурашки. Светлые волоски топорщатся на руках и на животе. Слишком красивое и хрупкое тело для того, чтобы лежать здесь, в разрушенном здании, в холодном…

- Он чувствует холод! - я снова приподнимаюсь.

- Да что Вы делаете? – женщина подлетает ко мне.

Я зажмуриваюсь от головокружения и чеканю:

- Так не должно быть. Он под асенсорином.

- Господи, - женщина начинает метаться по комнате. – Он же цэрпер!

- Он потерял много крови, и вместе с этим необходимую дозу асенсорина, - говорит девушка. – Он умрёт от аллергии на чистый воздух.

- В машине есть ещё, - хриплю я, пытаясь встать на ноги.

- Вы не дойдёте, - мужчина, который говорил с Витой, смотрит на меня в упор и улыбается.

- Значит, доползу.

- Не успеете, - спокойно говорит он и ложится на пол, закидывая руки за голову.

Мужчина из поселения смотрит в окно и говорит:

- Там уже не опасно. Но я не пойду.

Я встаю на ноги, упираюсь руками в стену. Я смотрю на того, который совсем недавно ещё не ненавидел меня, и спрашиваю:

- Почему Ваше отношение ко мне так резко поменялось? Я ведь сказала правду. Да и что я? Вы несли его сюда на руках. И теперь дадите ему умереть? Он же мужчина, как и Вы. Где ваша хвалёная солидарность?

- А у одной Зозо есть привязанность к особи второго пола, - ухмыляется мужчина у окна.

- Я не пойду из принципа, - говорит тот, который разговаривал с Витой. – Вы же сами сказали, что мы не хотим ничего делать. И я не собираюсь доказывать Вам обратное. Вы, женщины, сказали, что мужчина больше не герой. Вот и живите в том мире, где всё можете сами.

Я выхожу из разрушенного здания. Я переступаю через кирпичи и не спотыкаюсь не об один из них. И иду к мосту. Подо мной журчит речка. За моей спиной смолкший гул вихря растворяется окончательно в свисте обычного загородного ветра. Тучи расходятся. Пахнет осенней ночью, хотя солнце ещё не село. Я вижу его мутные лучи сквозь рваные края облаков. Мой взгляд сфокусирован. Видно хорошо. Впереди дорога. Относительно ровная по сравнению с предыдущим путём. Я наступаю на её рыхлую поверхность. Мои шаги чёткие и уверенные, и я считаю каждый из них. До машины двадцать, не больше. Один. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Падаю.

21. Гиблое место

- Ты можешь снять очки, солнца уже не видно, - я отворачиваюсь от Инга, и снова смотрю на сизое небо над закатом. Если прищуриться, сквозь искривлённые прутья сухих деревьев можно различить самую кромку солнечного диска, уже не опасного для его зрения.

- Наконец-то Вы хоть что-то сказали, - Инг извинительно улыбается, и снимает очки с зажмуренными глазами. – Вы обиделись на меня за то, что теперь мы не успеем попасть в поселение Ы?

- Ты издеваешься?! Я испугалась за тебя больше, чем за собственную жизнь! – смотрю на него в упор. – Открой глаза уже!

Его неплотно прикрытые глаза блестят из-под подрагивающих ресниц, распахиваются широко, задавая горизонтальные изломы на лбу, сужаются зрачки.

- А я? Вы представляете, что было со мной, когда я увидел, как Вы погружаете ладонь в клубок психаров? Как Вы могли так опрометчиво поступить?

- Это было какое-то помутнение: началось в ту минуту и закончилось лишь сейчас. Как будто всё, что происходило в этот промежуток времени – не реальность,- меня передёргивает, - и как эти особи второго пола были равнодушны к твоей жизни только потому, что ты пришёл со мной.

- Друг моего врага – мой враг.

- Ты понимаешь, что если бы не примитивные эмоции этой женщины из поселения (жалость, милосердие, сочувствие, эмпатия – всё, с чем мы так активно боремся), ты бы погиб. Она сама принесла для тебя асенсорин. С какой целью она это сделала?

- Я уже не в первый раз замечаю, что помощь вызывает у Вас столько недоверия к человеку, что лучше Вам не помогать.

- Потому что это бесцельный поступок, - раздражённо говорю я. – Идём. Нам надо спешить.

- Мне кажется, у нас ещё есть свободные пять минут, - Инг смотрит на свою пустую от часов руку.

- Они в машине, на заднем сидении, вместе с останками твоей несчастной толстовки, с которой ты никак не можешь расстаться.

- В ней были отличные карманы, в которые всё помещалось.

Он что-то перекладывает в новую толстовку, которую ему почему-то соизволил отдать мужчина из поселения.

- Помогите застегнуть, пожалуйста. Замок погнулся, - Инг протягивает мне руку, накрытую часами, и, придерживая часы за циферблат, поворачивает руку запястьем вверх. Я пытаюсь застегнуть замок. Мои пальцы ногтями цепляют его голубеющие сквозь натянутую светлую кожу вены. Замок щёлкает, и он перехватывает мою руку, создавая на неё едва заметное давление. – Извините, что так сильно схватил Вас тогда, - тихо говорит он, закрывая от тусклого вечернего света мои продолговатые синяки.

- Не страшно, - я убираю руку. – Ты опять меня спас. Странно, что мужчинам жизнь сама предлагает ситуации, в которых он может побыть героем, - хмыкаю я, вспоминая слова вЫсела. – А они уже сами выбирают, как действовать.

- Скорее выбирают: действовать или нет.

Я делаю шаг к оврагу, залитому чёрной водой:

- Нам нужно найти подходящий склон. Помнишь, Феликс говорил, что контейнеры нужно осторожно погрузить в воду. Может, нужно отойти дальше от стены купола?

- Давайте попробуем.

Я иду вдоль оврага по грязно-бежевому песку, тропинка делает подъёмы и спуски словно окаменевшее море: гребень за гребнем. Инг немного позади. Он идёт молча. Я иногда смотрю на него в полоборота через левое плечо. Он держится ближе к деревьям по краю тропинки. Я вижу, как его пальцы хватаются за сухую колючую траву: высокую, выше пояса. Инг мнёт и рассыпает её из своих рук. Но он не чувствует, какая она ломкая, как её продолговатые семена липнут к его коже, застревают в трещинах его ладоней.

- Ты ведь никогда не видел пыль в луче солнца? - спрашиваю я, спускаясь к воде.

Инг хмыкает:

- Странно, что Вы об этом спросили. Видел. На экране, в одном видеофайле про женщину из вЫселов, которая стала Зозо. «ЗОП нашли её в виноградниках…»

- «В мёрзлых землях, в феврале».

- Тоже видели? Мне понравилась эта сцена знаете почему? Ведь автор видеофайла из элиты. И многие вещи, которые для неё привычны и незаметны, для человека из другой категории удивительны. Пыль: в поселении Ы, где родилась героиня, это неотъемлемая часть жизни – для неё это напоминание о доме; для Города, куда она попадает, это невозможное явление – Город стерилен; и особняк Зозо с прилегающим просторным садом, где всё цветёт, пачкается, пахнет, изменяется. Взгляд героини в этой сцене: она срывает ткань с высокого напольного зеркала, и смотрит сама на себя сквозь танцующую в луче солнца пыль. Пыль, которую занёс настоящий ветер, в которой смешиваются пыльца, крупинки песка, шерсть кошки; пыль, которую будет вычищать её аполло, пыль, которая будет не страшна её дочери. Понять это чувство, и передать его через такую мелочь…я не знаю, как автору, для которого пыль лишь ненужное вещество, подлежащее уничтожению, удалось это сделать.