Изъян (СИ) - Инк Анна

- Водитель привезёт мне Сталкер в двенадцать.

- Рена не успеет выспаться.

- Переложу её так.

- Мы посчитали… Представляешь, она умеет считать до ста! И знает все сотни до тысячи! Городские дети в её возрасте едва до двадцати считают – и это подают как ошеломительный успех инкубаторского воспитания.

- Инг…

- Я не пытаюсь вызвать в тебе к ней какие-либо чувства. Я выражаю свои чувства, - Инг забирает у меня пустую чашку, ставит её на поднос и возвращается ко мне. Он проскальзывает пальцами сквозь мои пальцы, поднимает мои руки к своей груди. – Погреешь меня?

- Я думала, ты не хочешь, чтобы я к тебе прикасалась.

- Хочу, - он раскрывает мои ладони и прижимает их к своей коже. – Вот так здорово, - улыбается. – Итак, септемсенсорин действует двенадцать часов. Мы посчитали, что капсул, которые дала тебе Альбина, и которые были у тебя в доме (с учётом растраченных на Себастьяна и на меня, плюс одна уже ушла на Рену) хватит на семьсот двадцать один день. Это довольно большой промежуток. Если убрать их из коробок, оставив только в индивидуальных упаковках, они легко поместятся в твой рюкзак, с которым ты приехала сюда вчера. Будешь давать одну капсулу утром, после завтрака, и одну вечером, после ужина. Так что ничего сложного.

- Тогда почему у тебя такое беспокойство во взгляде, раз всё так просто?

- Кира, я понятия не имею, что происходит за пределами нашего анклава. Предполагается, что там такая же культура, как и у вЫселов, но условия в несколько десятков раз лучше. Там тёплые дома, медицина и образование, хорошая пища. Но как всё обстоит на самом деле - я не знаю. И ты себе даже не представляешь, как мне страшно отпускать тебя одну; мне сейчас страшнее, чем в Гиблом месте, когда я понимал, что тебе одной придётся остаться там, и одной добираться до Города. Каждый раз, когда я знаю, что не могу о тебе позаботиться, мне страшно. А говорить тебе об этом неприятно.

- Но мне приятно это слышать… Альбина сказала, что медицина там развита в меньшей степени, чем у нас, конечно. Но стоит переговорить с врачами – возможно, мы попробуем снижать дозу постепенно, и жизнь в новых климатических условиях станет для Рены привычной со временем. Она молода, её организм ещё может перестроиться – ведь она дочь не только мокля, но и Зозо. А что касается неизвестности…прежде, чем пересечь топи, я отправлю беспилотник. Думаю, я смогу увидеть через камеру, что происходит за границей. Я поеду на юг. Альбина сказала, что там есть проходимые на Сталкере зоны.

- А если вы застрянете?

- Лучше застрять там, чем здесь. Альфа найдёт белую папку в полдень. И поедет сюда. Альбина пришлёт за тобой в двенадцать тридцать. Ты будешь работать в новом месте, под новым именем. Возможно, тебе даже придётся поменять внешность.

- Представляешь, встретимся с тобой через годик за пределами анклава, а ты даже не узнаешь меня, - хмыкает Инг.

- По манерам узнаю. Надеюсь, они не будут менять твой цвет глаз. И, конечно…

- Кира, ну ты чего, - Инг вытирает мои слёзы.

- Я всё это говорю и не верю, что вот так вот…что всё. Что мы расстаёмся.

- Никогда бы не подумал, что такая холодная и рациональная ты настолько окунёшься во все эти архаические переживания, - он утыкается лбом в мой лоб. – И мне обидно, что ты не позавтракала.

- Не могу.

- У тебя есть барбарис в саду?

- Он кислый.

- Он повышает аппетит, всё остальное меня не волнует. Так, где он? – Инг спускается с террасы и озирается по сторонам. – На экране эргосума ну всё по-другому.

- Я не буду есть барбарис.

- Кажется, нашёл, - Инг ринулся за куст ивы. – Не он, - доносится его разочарованный голос. – Он должен быть краснее же, чем рябина? А там что? – идёт в другую сторону.

- Там его точно нет.

- Специально меня путаешь.

- Нет, иди, конечно, если хочешь. Если ты так хочешь провести последний час нашего времени.

- Всё в порядке. Я уже нашёл, - доносится из-за угла дома.

- Инг, я не буду есть барбарис, - я иду в сторону входа в дом.

- Я не могу позволить тебе уехать с мыслью, что я не умею готовить.

- Я попробовала, и мне всё очень понравилось, - захожу в дом.

Инг перегибается через открытое окно. Тюль обтягивает его голову:

- Ты не распробовала. Я не отстану, пока ты не съешь целый блин. Иди сюда.

- Убери барбарис! – Инг погружает несколько ягод в рот, раскусывает, и его губы становятся красными. - Ты испачкаешь мои шторы, - бормочу я, и пытаюсь оттолкнуть его голову. – Выброси их, и иди сюда.

- Одну. А я тебе кое-что расскажу за это, - Инг просовывает сквозь ажур тюли ягоду. Его глаз лукаво заглядывает через крупный вырез вшитого в тюль цветка.

- Вот, уже красное пятно, - я подхожу ближе, вытаскиваю из его пальцев ягоду, и демонстративно раздавливаю её в руках.

- Эти шторы всё равно пора выбрасывать. Они все в дырках.

- Это кружево Шантильи. Антиквариат, между прочим.

- Заметно, - хмыкает Инг. – Съешь ягоду.

- У меня теперь грязные руки. И ты обещал мне что-то рассказать.

- Съешь ягоду, и я расскажу.

Я вздыхаю, приближаю лицо к тюли, захватываю ягоду из его пальцев губами.

- Доволен? Рассказывай.

- Я в тебя влюбился с самого начала. Я понимал, что ты – Зозо, но всё равно влюбился. С самой первой встречи.

- Ты издеваешься? Может хватит говорить про чувства?

- Это был март - когда мы встретились у входа на директивы. Я тогда ушёл из «Итера», из-за Саши. И вернулся в клининговую компанию.

- Я направлялась на аукцион, чтобы купить себе аполло. И не знала, по какой директиве мне идти.

- Я смотрел на тебя, такую растерянную, и посмел подойти. Я очень хотел позаботиться о тебе.

- Ты был в маске. Я, конечно, не могла запомнить тебя.

- У меня тогда сломались часы. Когда я это почувствовал – что хочу помочь тебе. Циферблат просто треснул.

- Странно.

- Мне кажется, у меня тогда был аффективный выброс. Наверное, впервые в жизни. А потом это стало повторяться. С тех пор, как я увидел тебя в коридоре «Итера».

- И всё время ломались твои часы? – хмыкаю я.

- Нет, - Инг улыбается. – Только когда впервые, на краю Города.

- Значит, то впечатление было самым сильным.

- Нет. Все были яркие. Просто, по-видимому, первый был именно тогда.

- А когда я поцеловала тебя?

- Не самый яркий, - Инг лукаво щурит глаза. – Так себе.

- Ты сказал это специально. Потому что хочешь, чтобы я опять тебя поцеловала.

- Хочу. Это было бы здорово.

- Тебе же не очень понравилось.

Инг обхватывает меня за талию, сжимает меня вместе с кружевной тканью; я слышу, как рвутся нити петлей. Он притягивает меня к себе. Запах барбарисового сока от его дыхания перекрывает запах сырости от тюли, пропитанной холодным ветром и влагой осеннего воздуха. Его ресницы вжимаются в ткань, загибаются и топорщатся. Я поднимаю голову чуть выше, сдвигая рисунок тюли, мешающий мне видеть его полузакрытые глаза, полуоткрытые губы. Я ощущаю, как его пальцы подрагивают, гладят мою спину, ползут медленно к моей шее, ищут прорехи в рисунке, находят, сквозь них пробираются, ложатся на мою кожу без помех, замирают спокойные; вздрагивают, когда я теряю равновесие, вцепляются в меня, давят на волосы. Я нахожу опору, вдавив руку в рельефный подоконник; грани его узоров режут мою ладонь; я стою на цыпочках, я сама тянусь к губам Инга. Он медлит, а мне так хочется прикоснуться к нему. Вытягиваю руку, ткань тюли не пускает меня дальше, пальцы не помещаются в частые узкие петли, только мизинцем, самым кончиком, я дотягиваюсь до его косточки, выпирающей над ремнём. Если он отпустит меня только на несколько секунд, я выпутаюсь, я сделаю лишь один шаг, я перегнусь через подоконник, и ничто не будет мешать ни мне, ни ему; прикасаться; или я сделаю два шага, и встречу его на пороге; целовать его. Но это невозможно, невыносимо увеличить расстояние между нами. Необратимость приближения. Он целует меня сквозь кружево. Он ищет меня в хаотично сплетённой паутине нитей, ищет мою кожу между перекрученных линий, ищет живое, обёрнутое в искусственное. Я могу лишь тянуться к нему. Я зову его дыханием. Только касаюсь, а жажду трогать. Инг поднимает меня, прижимает к себе, утягивает меня из дома через распахнутое окно; срывается штора, цепляется за карниз скрученным натянутым канатом, срывает и его за собой, и издаёт последний тканевый треск, когда оставшиеся петли разрываются, и летят, растрёпанные, по воздуху, и падают вслед за мной на деревянный пол, и приминаются вслед за мной под телом мужчины. Я свободна трогать его. Я вцепляюсь в его голую спину. Он стаскивает с меня ткань, останавливается, когда целует меня, и снова стаскивает, а она какая-то бесконечная во все стороны. Его губы трогают меня через одежду. Он дышит мной. Он запоминает тактильно каждый сантиметр моего тела. Останавливается там, где бьётся моё сердце.