Бог безвременья - Холланд Жаклин

Мерси, ее мать и брат заболели: они метались в жару лихорадки и бредили. Я ухаживала за ними, хотя мало чем могла помочь: смачивала им рот тряпочкой с вонючей водой и с трудом пробиралась на камбуз, чтобы сварить для них кашу. Готовила, когда штормило – тогда мне приходилось бороться только с непогодой и корабельной качкой, а не с другими пассажирами. Во время одного из таких штормов, посреди ночи, я готовила для Мерси и ее семьи. Котелок над огнем болтался из стороны в сторону, чудом не переворачиваясь, а фонарь на крюке раскачивался и отбрасывал дикие, злобные тени.

– Матерь Божья, мне бы не помешало поесть, – раздался голос от дверей камбуза, и я испуганно вскинула голову. – Мне всегда готовила жена. Не ел горячего с тех пор, как ее тело поглотила пучина.

Это был пьяница, жена которого умерла при родах. Мы все видели, как он на своей койке напивался до одури припасенным алкоголем, и поняли, что запас закончился, когда он начал охать, ворочаться и затевать ссоры.

– Сожалею о вашей утрате, сэр, но эта каша мне нужна, и с вами мне нечем поделиться.

Нос корабля нырнул вниз в глубокую ложбину между волнами. Я свалилась на пол и покатилась по полу кухни к мужчине, который уцепился за дверной косяк, чтобы не упасть. Он подхватил меня и помог подняться на ноги, но, прежде чем отпустить, медленно провел рукой по моей руке от плеча до локтя. Я с негодованием вырвалась и вернулась к каше.

– Я и другие мужские потребности не удовлетворял с тех пор, как умерла моя жена. Я видел, как ты ухаживаешь за другими. Ты такая заботливая и добрая.

– Забота о собственной семье – это не доброта, это долг.

– Это не твоя семья. Я видел раньше на тебе миленькую дорожную одежду. Ты из другого класса. Ты здесь одна. Что ты делаешь здесь одна?

Я не ответила, выкладывая кашу в большую миску, стараясь, чтобы он не заметил, как трясутся мои руки.

– Они плохо выглядят. Умрут, скорее всего. Если хочешь, я мог бы присмотреть за тобой. Мы могли бы позаботиться друг о друге.

Стиснув зубы, я взяла кашу и ложку.

– Можете выскрести остатки, – сказала я, проталкиваясь мимо него. – Больше я ничего не могу для вас сделать.

Я продолжала ухаживать за Мерси и ее семьей, но, поднимая глаза, видела, что тот мужчина лежит на койке напротив и наблюдает за мной. Он занял освободившееся место прямо перед моей койкой, и его назойливый взгляд неотступно преследовал меня. Наконец я подошла к двери Агостона и постучала в нее. Я не знала, поймет ли меня Агостон. А даже если и поймет, не будет ли ему все равно?

– Агостон, – прошептала я в шероховатую древесину. – Мне нужна помощь, Агостон. Я боюсь.

Изнутри не донеслось ни звука. Я топнула ногой.

– Агостон, дедушка сказал, что я могу тебе доверять, – сердито прошипела я. – Дедушка велел тебе заботиться обо мне. Он был бы недоволен.

Мои глаза горели от слез, но дверь не шелохнулась – и Агостон, похоже, тоже. Вытирая выступившие на глазах от ярости слезы, я повернулась и пошла обратно через кают-компанию, где капитан курил сигары с аккуратно одетыми и ухоженными пассажирами высшего класса из отдельных кают. Они шутили и смеялись, как будто в десяти футах от них не находилось пристанище смерти и отчаяния, зияющая бездна самого ада.

Когда я вернулась на нижнюю палубу, у меня перехватило дыхание. Мужчина с камбуза стоял у койки Мерси, прислонившись к балке, и, глядя сверху вниз, разговаривал с ней.

– Отойдите, пожалуйста, сэр, – сказала я дрожащим голосом. – Она только что пришла в себя, и ей вредно говорить.

Мужчина улыбнулся мне, с чрезмерной вежливостью желая Мерси на прощанье всего лучшего.

– У нее дифтерия, имейте в виду, – настаивала я.

Мужчина только снова улыбнулся мне и небрежно направился к своей койке.

– Мне очень жаль, правда, – он кивнул головой в сторону матери и брата Мерси, – но они не выживут. Две девочки одни на корабле, нужно, чтобы кто-то приглядел за вами.

– Как вы приглядели за своей женой и ребенком?

Пробежавшая по его лицу мрачная тень испугала меня, и я подумала, что, наверное, зашла слишком далеко.

– С нами все будет хорошо, – поспешно сказала я, забралась на койку рядом с Мерси и вытерла ей тряпкой мокрый от пота лоб, стараясь не смотреть на мужчину.

– Мерси, дорогая, я так рада, что ты очнулась. Ты такая сильная. Ты поправишься.

– Мама, – простонала она.

– Она просто спит, – солгала я. – Джонас тоже.

Я наклонилась и прошептала ей на ухо:

– Не разговаривай с этим человеком. Он плохой. Позови меня, если он снова тебя побеспокоит.

– Я так рада, что ты здорова, Анна, – задыхаясь, сказала Мерси. Слеза скатилась по ее лицу. – Ты заботилась о нас.

– Т-с-с. Я и дальше буду ухаживать за тобой. Я не брошу тебя и не заболею. Отдыхай. Больше никаких разговоров.

Брат Мерси начал поправляться, а ее матери стало хуже. Однажды утром я услышала рыдания Мерси и, забравшись к ней на койку, увидела, что она обнимает и целует холодное тело матери.

На палубе в мутных лучах просвечивавшего сквозь дымные облака солнца я стояла рядом с Мерси, Джонас извивался в моих руках – у сестры не было сил держать его. Когда тело понесли к борту, девочка повернулась и уткнулась головой мне в плечо, сотрясаясь от рыданий.

– Не смотри, Мерси, – сказала я. – В этих воспоминаниях нет никакой пользы. Пойдем.

Я отвела ее на другую сторону палубы, и мы прислонились к борту корабля. Порывистый ветер развевал наши волосы, а ее слезы лились ручьем. До нас доносился монотонный голос капитана, уставшего от повторения одинаковых фраз, а Джонас извивался и плакал у меня на руках.

– Давай представим, – сказала я, стараясь побороть першение в горле, – что твоя мама все еще в Америке.

Мерси подняла голову, глядя заплаканными глазами на воду.

– Ей пришлось отправить сначала вас, но она приедет на следующем корабле. Ей нужно, чтобы ты была сильной и умной и заботилась о своем брате, пока она к вам не приедет.

Я всхлипнула и вытерла рукавом глаза.

– Она думает о вас. О вас обоих. Прямо сейчас. Там, в Америке, она надеется, что с вами все хорошо. Она молится за вас.

Позади раздался всплеск. Мерси ахнула и повернулась, но я удержала ее и покачала головой.

– Нет, Мерси, нет. Ее там нет.

Я указала на волны, где чайки кружили над кильватерным следом корабля, уменьшающимся вдали.

– Она там. Она собирает вещи и надеется на тебя. Она так надеется, что у тебя все хорошо. Прислушайся, ты сможешь услышать, что она думает там, за океаном. Слышишь?

Мерси подняла на меня свои большие глаза.

– Мерси, думает она, у вас все хорошо? Вы не болеете? Вам хватает еды? Да? Ответь ей. Пусть она не беспокоится.

Мерси снова посмотрела на горизонт и вытерла глаза.

– У меня все хорошо, мама, – тихо сказала она. – Все хорошо. Я выздоровела, Джонас тоже.

– Скажи ей, что заботишься о Джонасе.

Из закрытых глаз Мерси, сквозь плотно прижатые к веснушчатым щекам бледные ресницы, скатилась слеза.

– Я присматриваю за ним, мама! Очень хорошо присматриваю! И с нами Анна. Она наш друг и заботится о нас, мама, так что тебе нечего бояться.

– Нет, Мерси, – сказала я, беря ее за плечо и глядя в ее широко раскрытые глаза. – Не я забочусь о тебе. Ты заботишься о себе сама, слышишь? Я только помогаю. И я не всегда буду с тобой, поэтому ты должна набраться сил и сама заботиться о себе и о Джонасе.

Глаза Мерси наполнились слезами. Она закрыла их и беспомощно заплакала, а я притянула ее к себе и сердито обняла, ненавидя слезы в ее глазах и в своих, ненавидя мир, в котором, как я знала, у нее не было шансов выжить одной.

– Ты сильная, Мерси, очень сильная, – прошептала я, уткнувшись в ее волосы, пытаясь заставить нас обеих поверить в это. – С тобой все будет хорошо.

Девочка просто продолжала рыдать.

Мужчина с камбуза не терял времени даром. После того как мать Мерси спустили за борт, я перебралась на ее койку, чтобы быть ближе к Мерси и Джонасу, а ночью проснулась, почувствовав, что кто-то гладит меня.