Навола - Бачигалупи Паоло

Я открыл замок ключом, который добыла Аллессана. Я чувствовал зов драконьей силы. Как только дверь распахнулась, она омыла меня пульсирующим теплом и голодом. Когда я приблизился и положил на драконий глаз руку, вся библиотека вспыхнула жизнью, и мы оба увидели ее как один. Снаружи еще было темно, однако я мог различить бледную полосу на востоке. Время утекало.

Но теперь тьма перестала быть для меня преградой. Было странно видеть себя со стороны. От этого разболелась голова, зато, воспользовавшись драконьим зрением, я взял сэгский кинжал, который хранил мой отец, и привязал ножны к предплечью. Я уже хотел забрать глаз и сбежать, но тут меня посетила новая мысль.

Я принялся обыскивать стол калларино. Стол моего отца. Я буквально слышал, как Каззетта называет меня самонадеянным идиотом. Будь я прежним собой, согласился бы с ним. Однако у меня нового имелась иная точка зрения. Через несколько мгновений я нашел, что искал: бумагу, чернила и перо.

Я писал быстро, сражаясь с нараставшей головной болью, затем поднес бумагу к драконьему глазу, чтобы перечитать написанное. Годится. Я проткнул себе руку пером и испачкал бумагу своей кровью, потом сломал перо и бросил сверху. Каззетта в моем мозгу бормотал проклятия, но дело было сделано.

Я взял в руки драконий глаз, в последний раз оглядел библиотеку — такую знакомую, такую чужую, такую мою, — вышел за дверь и спустился по лестнице.

С драконьими силами все стало проще. Мои чувства обострились. Я слышал далекое дыхание стражников. Слышал шаги и узнавал, каким путем они пойдут, задолго до того, как оказывался рядом. Я слышал, как слуги разводят огонь на кухне. Я даже чувствовал дым.

Так я незамеченным добрался до конюшни. Взял уздечку и даже смог притащить седло, несмотря на слабость. Дело шло медленно, ведь для того, чтобы хорошо видеть, я должен был держать драконий глаз, а чтобы оседлать коня, мне требовались обе руки. Я выбрал ближайшую лошадь, одного из рысаков калларино. Судя по табличке на стойле, ее звали Авалония. Я надеялся, что она любимица калларино.

Я отдыхал, переводил дух и вновь брался за дело. На ощупь затягивал подпругу, а потом неуклюже привязывал драконий глаз перед седлом. Я ощущал, как утекает время, и жалел, что задержался в библиотеке. Скоро проснутся новые слуги.

За спиной послышалось знакомое сопение.

— Ленивка?

Она постарела. На ее морде виднелась седина, но она узнала меня. Подошла, пыхтя, ухмыляясь и виляя хвостом. Я опустился на корточки и прижал ее к себе. Гладил шерсть, почесывал за ушами.

— Ай, я скучал по тебе, подруга.

— Хорошая собака, — произнес голос.

— Хергес. — Я выпрямился, и моя рука легла на кинжал. — Не пытайся остановить меня.

Я шагнул назад, чтобы коснуться драконьего глаза, и отчетливо увидел конюха, грозную фигуру в тенях.

Мое представление о нем оказалось верным. Крупный мужчина с широкой грудной клеткой. Лысый, с тяжелым лбом и выступающей челюстью, какая часто встречается в Чате. В огромной руке он держал топор, и я понял, что если он ударит, то мне будет непросто защититься, особенно в таком жалком состоянии. Я ждал, напрягая все чувства, наблюдая при помощи глаза, отслеживая малейшие движения конюха, пытаясь разгадать его намерения.

— Най, — сказал Хергес, качая головой. — Я не буду тебя останавливать. Я сразу увидел, что ты часть плетения Вирги. Мало кто так тесно с ним связан. Я не оскорблю Виргу.

Я удивился:

— Неужели жители Чата почитают старых амонских богов?

— Для нас они не амонские. И не старые. И не сломленные, как думают некоторые ваши люди. Они всегда были богами, и Амо — лишь один из них, причем не величайший в плетении. — Он кивнул на Ленивку. — Кроме того, ты нравишься Регне, а она ни разу не ошиблась в своих суждениях.

— Ты назвал ее Королевой?

— Конечно. А как еще?

— Я звал ее Ленивкой.

Он фыркнул:

— Ты оказал ей дурную услугу.

— Мне это говорили. — Я выпустил глаз и снова присел на корточки. Погладил Ленивку за ушами. — Ты ведь позаботишься о ней?

— Да.

Ленивка потерлась носом о мое лицо, виляя хвостом. Я прижал ее к себе. Своего последнего верного друга.

— Ты слишком стара для такого путешествия, — сказал я. — Оставайся здесь. Стереги палаццо для нашей семьи.

В последний раз обняв Ленивку, я выпустил ее.

Когда я выводил Авалонию из стойла, Хергес сказал:

— Эта штука. Глаз. Он полон злобы. И опасен.

Рассмеявшись, я обратил к Хергесу свое безглазое, покрытое шрамами лицо:

— Опасней меня?

Он пожал плечами:

— Да защитит тебя Вирга.

Больше он ничего не сказал, а Ленивка не последовала за мной. Копыта Авалонии гулко простучали по камням куадра. Впереди, у ворот, очнулся и выпрямился стражник.

— Кто идет?

— Акба, — проскулил я, направляя Авалонию к нему, держа руку на драконьем глазе. — Я должен отвезти письмо от калларино в Мераи.

— В такой час? — с сомнением спросил стражник. — Ты?

— Ай, — кивнул я, зная, что мое лицо скрыто в тени. — Этот матра феската не дает мне покоя. Почему я? Почему бедный Акба? — Я подошел еще ближе. — Но я исполню его волю, невзирая на ранний час...

Стражник ахнул. Он увидел мое лицо, но я уже был рядом и наготове, а он — нет. Я вогнал сэгский кинжал ему в живот и дернул клинок вверх, отыскивая сердце. Стражник тяжело, неуклюже рухнул, потому что мне не хватило сил удержать его, но он не вскрикнул и умер мгновенно. Кровь текла у него изо рта, когда я заталкивал его обратно в будку и прислонял к стене, будто спящего. Я не испытывал сожалений, убив его. Я ничего не испытывал. Однако иное дело — дракон. Я чувствовал, как он поднимается и кружит, дикий и жадный, высматривая и хватая человеческую душу. Он был голоден, и я его накормил. Как и обещал.

Я открыл калитку в воротах и вывел Авалонию на улицу. Город просыпался. Я слышал крики торговцев молоком и хлебом, грохот телег. Навола потягивалась.

Я вскарабкался в седло и направил Авалонию на запад. Она показалась мне хорошей лошадью. Не дераваши, но не всем же быть идеальными. Я пустил ее легким галопом по кривым улицам и переулкам. Торговцы рыбой везли свой улов. Фермеры прибывали с корзинами и телегами, полными овощей. Позади меня первые лучи солнца озарили город. Высокие защитные башни архиномо вспыхнули оранжевым огнем.

Я был в восторге от этого цвета. В восторге от рассвета. Я давным-давно его не видел.

Вскоре мы достигли ворот Андретты, за которыми раскинулись зеленые поля и холмы. Вдалеке солнце отражалось от пиков Глубокой Ромильи, высоких, острых, заснеженных, диких.

Однажды Соппрос сказал, что доверять можно лишь тому, что не является человеком. Он назвал это Фирмосом. Фирмос надежен. Сердцам волков и каменных медведей, теневых кошек, кроликов и оленей можно верить. Поцелуй ветра на белом тополе и сосне катреданто всегда искренен и никогда не лжив.

Фирмос.

Я стремился к нему.

Вскоре калларино хватится меня. Он впадет в яростное неистовство, но к тому моменту я уже буду в объятиях Фирмоса, в том месте, которое лучше всего понимаю и которому принадлежу. Хергес сказал, что я близок плетению Вирги, и это верные слова. Ромилья — место, которое я понимаю, быть может, единственное, — и там я найду убежище. Я буду отдыхать и исцеляться на берегах смеющихся ручьев, бродить под шелестящими кронами белых тополей. Буду рыть пальцами землю в поисках портолы, беллабраккьи и карнекапо. Буду собирать сладкую ежевику на теплых солнечных лугах. С помощью драконьего глаза я буду охотиться, как охотятся создания Вирги, и кормиться, как кормятся создания Вирги, и стану един с плетением. И если калларино найдет ко мне дорогу, ему придется бросить мне вызов в тенях и шорохах диких земель, где я буду Фирмосом, а он — всего лишь человеком.

Я миновал городские ворота и оказался среди зеленых полей. Кривые улицы Наволы остались позади.

В Мераи говорят, что наволанцы изворотливы, как косы в волосах наших женщин, и я не могу с этим спорить. Но Аган Хан сказал: когда мы находим то, чего желаем, наши сердца летят стремительно и прямо. Я бы еще добавил, что наши обязательства крепки, как льды Чьелофриго, и столь же холодны.