Аквилон. Трилогия (СИ) - Токсик Саша

Увидев, что уха пришлась мне по вкусу, чернобородый Кузьма принес от костра разложенную на деревянной доске рыбу.

Несколько окуней были нанизаны на ивовые прутья целиком, через рот до хвоста. Запечены над углями. Кожа с чешуей чёрная, обугленная, вся потрескалась. Из трещин проступал прозрачный сок, который блестел в свете костра как растопленное серебро.

– К ухе, ваше благородие. С вечернего улова. Самых крупных отобрал, на углях томил.

Я взял одного окуня, держа за кончик прута. Он был ещё тёплый, чуть обугленный с одной стороны. Снял кожу, она отошла целиком, как чулок, обнажив белое мясо. Присолил крупной чуть сероватой солью. Откусил свежайшего нежного мяса с привкусом дыма, особенным, который бывает только у рыбы, приготовленной на открытом огне.

– Самогоночки не желаете? – предложил Григорий, прикасаясь к фляжке. – Тоже на травах, по дедовскому рецепту.

– Благодарствую, но воздержусь, – улыбнулся я.

– Нашел что предложить! – шикнул на рыжего староста. – Лучше чаю отведайте, – это уже мне, – Горячий, крепкий.

– От чая не откажусь.

Чай был тёмный, как дёготь. Пахло мятой, резко, свежо. Другие травы не распознал.

– Бабка в деревне сбор делает, – пояснил Тимоха, всё ещё красный как рак. – Говорит, от всех хворей помогает.

Пятый мужик, Михей, всё это время сидел в стороне, молчал. Худой, жилистый, бородка клочковатая, неровная. В руках он держал маленький ножик и строгал им какую‑то палочку медленными, методичными движениями. Стружки падали в огонь, вспыхивали синим пламенем. Но смотрел Михей при этом не на палочку, а на меня. Глаза светлые, почти белёсые, как у полярного волка. Изучал, оценивал, думал о чём‑то своём.

Мужики ёрзали от любопытства, но дали поесть спокойно. Как только отодвинул от себя пустую кружку, как Степан чинно приступил к беседе.

– Ваше благородие, если не секрет, что вас в наши края привело? – поинтересовался он. – Места тут глухие, не всякий барин решится.

– На рыбалку еду. В городе надоело. Шум, суета. Захотелось тишины, настоящей природы.

– Понятное дело, – закивал Степан. – В городе, поди, житья нет. Мы вот раз в месяц рыбу вяленую продавать возим, день там побудешь, голова кругом. А у вас, ваше благородие, наверное, каждый день так?

– Примерно так.

Тимофей не выдержал, любопытство пересилило робость. Подался вперёд, чуть не опрокинул свою кружку:

– А правда, ваше благородие, что в городе и ночью светло, и народу как муравьёв?

Вопросы посыпались со всех сторон. Спрашивали и про автомобили и про трамваи. Хоть Синеозерск находился в нескольких часах пути от их деревни, но поводов на то, чтобы поехать туда у этих рыбаков не было. А даже если и приезжали, то редко бывали где‑то дальше рынка на пристани, сдавая свою рыбу ловким перекупщикам.

Так что я для них казался существом с другой планеты. Я отвечал на вопросы спокойно, размеренно, так что рыбаки и вовсе успокоились и расслабились. Им захотелось и самим произвести впечатление, мол и мы не лыком шиты. И в наших краях есть интересное.

– Ваше благородие, – Степан понизил голос. – Вы знаете, где мы находимся?

– Если карта не врёт, это Бабий затон.

Тишина установилась абсолютная. Даже огонь, кажется, тише затрещал. Все пятеро переглянулись.

– Знаете, стало быть, – медленно проговорил Степан. – И не побоялись приехать? Одни? Ночью?

– А чего бояться ночью? Вы же не боитесь. Сидите, рыбачите.

Степан чуть выпрямился, в голосе появилась гордость:

– Мы, ваше благородие, правила знаем. От дедов наших и прадедов. Когда можно, когда нельзя. Ночью тут как везде, обычная вода. Рыба даже лучше ловится, никто днём не рыбачит, она не пуганая. А вот днём…

Он замолчал, поежился, хотя у костра было жарко.

– Днём здесь смерть. Таким как мы, мужикам, смерть. Сказывают, что в воду идут сами, с улыбкой на лице.

– Как пьяные, – подсказал Тимоха.

– Как пьяные, только хуже, – продолжал Степан. – пьяного удержать можно, а эти рвутся, дерутся, только бы в воду попасть.

– Откуда знаете? – изображая небрежность спросил я.

– Да все знают! – встрял Гришка, отставив флягу, из которой периодически прикладывался. От него теперь пахло самогоном. Резко, сивушно. – Из поколения в поколение передаётся! Приехал сюда раз один купец, Мамонов его фамилия, богатый, гордый! Мельницу тут хотел ставить. А работников нанять не вышло, никто не пошел к нему в строители. Разозлился он тогда. Говорит: «Бабьи сказки всё это, суеверия тёмные!»

Он сделал паузу, для эффекта. Все смотрели на него, хотя историю эту видимо слышали сотню раз.

– Остался после рассвета. Специально остался! При свидетелях! Человек пять его уговаривали, не надо, мол, барин, уезжайте! А он смеётся – мол, докажу я вам, что никакой опасности нет!

– И что? – спросил я, хотя догадывался.

– А то! Приплыли сюда следующей ночью, вся его одежда стопочкой уложена. Ботинки стоят аккуратно, новые лаковые. А поверх стопки часы лежат золотые, с рубинами на крышке. Только самого купца нет. Искали его по всей округе, так и не нашли.

Тимоха дёрнулся, пролил чай на штаны:

– Дядь Гриш, хватит! Страшно же!

– А то! Потому и страшно, что правда!

Михей вдруг отложил ножик, посмотрел прямо на меня. При свете костра его светлые глаза казались совсем белыми, пустыми:

– А я знаю, откуда беда эта.

Все замолчали, повернулись к нему. Михей редко говорил, но если уж заговорил, слушали внимательно.

– Девка тут утопилась. Давным‑давно, может, сто лет назад. Красавица была, умница. Пелагея её звали. Любила парня из соседней деревни, бедного, но работящего. Родители против были – не пара, мол. А парень в город уехал, на заработки. Обещал вернуться, жениться. Девка ждала год, два, три. А на четвёртый приехал, с женой. Городской. Оказывается, там разбогател, лавку открыл, на купеческой дочке женился.

Он замолчал, покрутил палочку в руках. Все ждали продолжения.

– Девка как узнала, побежала к реке. В венчальном платье побежала, берегла его, в сундуке прятала к свадьбе ночами вышивала. Камней в подол наложила и в воду. Утонула. Стала русалкой. И теперь мстит всем мужчинам за того одного предателя.

«Глупости!» – возмутилась Капля. – «Дядька врет! Русалки не люди!»

– Сказки всё это, – буркнул Степан, но без уверенности. – Просто место такое. Нехорошее днём, хорошее ночью.

– А женщины? – спросил я. – Почему женщин не трогает?

– А вот это самое удивительное! – оживился Степан. – Бабы наши сюда каждую неделю с бельём ходят! Днём! При солнце! Говорят, вода мягкая, бельё белее становится. И ничего им! Хоть бы хны! Моя Марфа двадцать лет сюда ходит. Другие тоже. Стирают, полощут, купаются даже! А чего им? Мужиков‑то нет поблизости. Раздолье!

– Потому что русалка баб жалеет! – упрямо повторил Михей. – Страдают бабы от мужиков, она и мстит.

– Ну, моя Марфа точно не страдалица, – усмехнулся Степан. – Если б баб в солдаты брали, моя Марфа генералом бы была! Кого хочешь построит!

Мужики засмеялись сочувственно, видимо с Марфой сталкиваться приходилось. Даже угрюмый Михей улыбнулся криво.

– Барин, а вы где остановиться думаете? – спросил вдруг Кузьма. – Можете нашей болтовне не верить, но если здесь надумаете, советую вам с рассветом уйти. Так спокойнее будет.

– Запомню, – кивнул я. – Здесь собираюсь, поставлю палатку неподалёку.

– Тимоха! – рявкнул Степан. – Ты последнюю вахту несёшь! Смотри не засни! В прошлый раз чуть из‑за тебя не погибли!

– Не засну, дядь Степан! – парень вскочил, замахал руками. – Честное слово! Я чаю крепкого заварю! И песни буду петь!

– Песни он будет петь, – проворчал Степан. – Воешь ты, а не поёшь. Всю рыбу распугаешь.

– Мы вас разбудим, барин, коли не возражаете, – предложил Кузьма. – Сами мы перед рассветом уходить будем. Обычай такой.

Я поднялся, поправляя куртку

– Спасибо за гостеприимство, – ответил я. – За уху, за рассказы. Если разбудите, буду рад. На то обычаи и есть, чтобы их соблюдать.