Помедлив, он тихо спросил:
— Куньлунь, ты ли это?
Чжао Юньлань посмотрел на него снизу вверх, и слезинка прочертила тонкую дорожку по его щеке, затерялась в волосах. Он снова зажмурился, и кожа вокруг глаз у него покраснела, добавляя облику какой-то новой, невыносимой печали. Губы у него дрожали, и всё, что он мог сказать, было всё то же тихое и беспомощное:
— Прости…
— Прошло десять тысяч лет, на земле и под ней. Это всё, что ты можешь мне сказать? — мягко произнёс Шэнь Вэй и вздохнул. — Помнишь, что я сказал Ли Цянь во время дела Солнечных Часов? Лишь две вещи в этом мире стоят гибели: твоя страна, что означает смерть ради других, и твой любимый человек — что означает смерть ради себя самого. С начала времён люди находили любовь, за которую не страшно и умереть. А если я готов умереть за тебя, то готов и жить — ради тебя. И мне не о чем сожалеть. Я никогда не видел тебя плачущим, ну, что же ты? Не проливай слёз ради меня.
Шэнь Вэй мягко погладил Юньланя по лицу тыльной стороной ладони.
— Некоторым секретам лучше оставаться секретами. Но со временем они начинают душить тебя изнутри. Обоим мирам сейчас выгодно, чтобы владыка Куньлунь к нам вернулся. И моё эгоистичное сердце тоже этого желает. Ты достаточно умён, чтобы я не пытался обвести тебя вокруг пальца, так что скажу тебе прямо: те, кто жертвует собой ради других — даже по собственной воле и без их ведома, — никогда не перестают мечтать о том, что однажды всё это раскроется. И я не исключение.
Они неотрывно смотрели друг другу в глаза.
— Иногда я позволяю себе задуматься о том дне, когда ты всё вспомнишь. И тогда я смогу сказать тебе: посмотри, я выполнил своё обещание. Я не упустил ни одной детали, не отказался ни от одной клятвы. Каким бы было тогда твоё лицо? Никто не может быть абсолютно самоотверженным, а-Лань, и меня это тоже касается… Но оставаться в стороне тогда было попросту невыносимо. Жизнь определяется судьбой, и даже три великих правителя и пять императоров следовали проложенному ею пути. Паньгу исчез, и душа Нюйвы развеялась на ветру. Ты был всемогущим богом гор, но тебя ждала та же незавидная участь… Выбора не было. На плечах владыки Куньлуня лежала тяжесть всех гор этого мира, и я не мог с этим смириться. Не мог просто смотреть, когда тебе было больно. Быть простым человеком, счастливым и беззаботным… Гораздо лучше. Знаешь, когда все они обернулись против тебя на вершине горы Куньлунь, мне так хотелось… Хотелось уничтожить их, всех до единого.
Чжао Юньлань сглотнул и тихо спросил:
— Так значит, это ты лишил Да Цина его воспоминаний? И разорвал мою связь со священным древом? Быть простым человеком… И оставить всю тяжесть моих забот на твоих плечах? Кто дал тебе право?..
Его голос угасал с каждым мгновением и вскоре стал практически неразличимым, но Юньлань продолжал говорить, выталкивая из себя ободранный, хриплый шёпот:
— Давая это обещание, ты рассчитывал, что жизнь обычного человека не продлится дольше семидесяти-восьмидесяти лет? Промчится, не успеешь и глазом моргнуть? Ты хотел, чтобы я забыл тебя, хотел быть рядом со мной до конца, а затем последовать по стопам Нюйвы?
Шэнь Вэй промолчал.
Чжао Юньлань намертво вцепился побелевшими пальцами ему в воротник и яростно выдохнул, стуча зубами:
— Я никогда на это не соглашусь! Только через мой труп!
Подчиняясь бешеной хватке, Шэнь Вэй навалился на него сверху, и Юньлань судорожно огладил его плечи и осыпал горячечными поцелуями лицо. Его дрожащие пальцы дёрнули Шэнь Вэя за ворот, оторвав пару пуговиц, обнажили бледную кожу.
— Никогда… Я никогда на такое не соглашусь!
Эта всепоглощающая, обжигающая страсть отозвалась в теле Шэнь Вэя ярким пожаром, словно в тех бесчисленных сладких снах, что много раз будили его по ночам. Весь его мир перевернулся с ног на голову.
Никто не знает, где заканчивается сон и начинается реальность. Небо может обрушиться на землю, и новый день никогда не наступит… Подобные чувства никогда не всплывают под ярким дневным светом, и никогда не произносятся вслух: ни в жизни, ни в смерти. Но их невозможно забыть. Это пламя невозможно забыть.
Шэнь Вэй окончательно лишился контроля и порывисто развернул Юньланя лицом в подушку.
Любовь к этому человеку вырвалась наружу, захлестнула его с головой и проломила плотину.
***
На следующее утро Юньланя разбудило пробивающееся сквозь занавески солнце. В голове было пусто и глухо, и большая часть прошлой ночи была окутана размытой туманной дымкой. Сложно было понять, что среди этого было нелепым сном, а что — суровой реальностью.
Юньлань попытался разлепить глаза, но не смог поднять отяжелевшие веки. Ему кое-как удалось сесть, но у него тут же закружилась голова, и Юньлань тяжело осел обратно в постель.
Посмотри он сейчас в зеркало, Юньлань бы понял, что не просто вымотался: его лицо было серым от усталости, и от него веяло невероятным истощением. Однако пара тёплых рук вдруг бережно помогла ему сесть и поднесла к губам тёплый край какой-то посуды. Сложно было сказать, что там было налито, но пахло оно странно, и Юньлань невольно отвернулся от этой вони.
— Что это за…
— Травяной отвар. Я был неосторожен прошлой ночью, — мягко произнёс Шэнь Вэй, но его ладонь твёрдо развернула Юньланя обратно к чашке и практически влила лекарство ему в глотку.
Однако вместе с ним Юньлань ощутил прилив сил и оттолкнул его руку, закашлялся, чувствуя на языке мерзкий привкус, и едва справился с тошнотой. Шэнь Вэй поднёс ему стакан воды, и этого хватило, чтобы Юньлань окончательно проснулся: открыв глаза, он взглянул на Шэнь Вэя и послушно сомкнул пальцы на прохладном стекле.
Опустошив стакан, Юньлань сел прямо и осторожно опёрся спиной на изголовье кровати. Устроив локти на коленях, он зыркнул на Шэнь Вэя из-под ресниц и, помедлив, проворчал:
— Я, чёрт возьми, всегда и со всеми был сверху! Даже когда снизу! Ты… Ты не мог быть со мной понежнее?
