— Сорг! — закричал он, еще не осадив коня. — Беда! Аш... Целительница Аш... ей плохо! Очень плохо! Говорят, больна! И... — он перевел дух и посмотрел на меня, — ...и люди. Из города. Отряд во главе с капитаном стражи отправился к месту стоянки. Они скоро будут в лагере. Говорят, останутся ждать, пока мэрская дочь не объявится. Никого не выпустят. Это может нарушить хрупкий союз между нашими народами.
Ледяная рука сжала мое сердце. Аш... добрая, мудрая Аш, которая спасла меня в первый же день. И отец... он послал за мной не посольство, а военный отряд. Капитан Гаррет, фанатик, ненавидящий орков. Это будут не деловые переговоры, а начало конфликта.
Я посмотрела на Сорга. Его лицо было каменным.
— Собирайся, — сказал он мне, и в его голосе не было ни капли сомнения. — Мы возвращаемся в лагерь.
ГЛАВА 17
Возвращение в лагерь орков было похоже на попадание в разворошенный муравейник. Если, конечно, муравьи были двухметрового роста, зеленокожими и отчаянно ругались на хриплом наречии, больше напоминающем обвал камней. Мы с Соргом ехали на его гнедом великане, и я, сидя перед ним, вжалась в седло, стараясь стать невидимой. Бесполезно, конечно. На нас обрушился шквал взглядов – от любопытных до откровенно враждебных.
– Ага, вернулась наша беглянка, – проворчал кто-то из толпы. – И Сорг цел. Надо же, чудеса.
– Красотка на месте? – пронеслось с другого конца. – А то Казгар уже объяснительную речь репетировал.
Я почувствовала, как напряглись мышцы Сорга за моей спиной.
– Заткнитесь, болваны, – его голос прокатился над толпой, негромкий, но заставивший замолчать даже самых разговорчивых. – Где Аш?
Мне стало не по себе. Аш… Добрая, мудрая орчиха, которая спасла меня в первый же день. Мысли о том, что ей плохо, сжимали сердце холодными пальцами.
Нас проводили к ее палатке. Внутри пахло травами, дымом и… слабостью. Старая орчиха лежала на походной кровати, и ее обычно яркие, как янтарь, глаза потускнели и ввалились. Увидев меня, она слабо улыбнулась.
– Приползла, пташка? – ее голос был хриплым шепотом. – А я уж думала, ветер тебя унес в лучшие края.
– Тетушка Аш… – я подбежала к ней и опустилась на колени, беря ее иссохшую руку. Она была такой легкой и хрупкой. – Что с тобой?
– Старость, детка, – она кашлянула. – Не болезнь, а матушка-старость. Она приходит не одна, а с целым выводком болячек. А тут еще эти переговоры, нервы… Сердце пошаливает.
Я сглотнула комок в горле. Эта женщина, эта орчиха, проявила ко мне больше доброты, чем иные соплеменницы. А я даже не успела ее как следует поблагодарить.
– Ничего, ничего, – она потрепала меня по руке. – Не реви. У орков не принято плакать у постели умирающего. У нас принято… помнить. И петь песни. Хорошие песни.
Вечером лагерь замер в ожидании. Костры горели ярче обычного, но пламя казалось каким-то торжественным и печальным. Орки собрались вокруг центрального костра, где на импровизированных носилках лежала Аш. Ее укутали в теплые шкуры, а лицо ее, несмотря на слабость, было спокойным.
И тогда они запели.
Я ожидала чего-то воинственного, боевого клича. Но песня, которая полилась из сотни глоток, была медленной, глубокой, как сама земля. В ней не было слов, которые я могла бы понять, только звуки – низкое гудение мужчин, переходящее в хриплый рев, и более высокие, вибрирующие голоса женщин. Это был гимн горам, ветру и далеким звездам. Песнь о долгой жизни, пройденных путях и о том, что дух воина не умирает, а лишь возвращается к истокам, к каменному сердцу родных пиков.
Слезы текли по моим щекам, и я даже не пыталась их смахнуть. Я смотрела на этих громил, этих «варваров», и видела, как их суровые лица смягчаются, а в глазах, обычно полных боевого задора, светится тихая, глубокая печаль. Они пели о своей товарке, целительнице, хранительнице древних знаний. Пели о том, как она лечила раны, как давала мудрые советы, как смеялась своим хриплым смехом.
Сорг стоял рядом, его рука лежала на моем плече. Я чувствовала, как он напряжен, как он вторит песне своим низким, грудным голосом. Он не плакал. Орки не плачут. Но в его пении была вся боль прощания.
Аш лежала с закрытыми глазами, и на ее губах играла слабая улыбка. Она слушала свою прощальную песнь, и, казалось, была счастлива.
Когда песня стихла, наступила тишина, полная лишь потрескивания костра и далекого воя степного волка. Казалось, сама ночь замерла в почтительном молчании.
Старейшина Казгар вышел вперед. Он был тем самым орком, который хотел меня прикончить в первый день. Сейчас его лицо было не свирепым, а усталым и мудрым.
– Аш, сестра наша, – его голос пророкотал, нарушая тишину. – Ты уходишь к предкам с чистой душой и легким сердцем. Ты оставляешь нам свою мудрость в травах, которые собрала, и в умах, которые исцелила. Мы будем помнить тебя. Твоя песня спета, но эхо ее останется в этих горах навсегда.
Он подошел к носилкам и положил на грудь Аш небольшой, отполированный до блеска камень.
– Пусть он проведет тебя через темные ущелья к светлым долинам, – прошептал он.
Один за другим орки подходили и клали к ее ногам кто засушенную веточку целебной травы, кто отполированный временем амулет, кто просто горсть земли с родного порога. Это были их самые ценные дары – не золото, не оружие, а память и частичка дома.
Я стояла, не в силах пошевелиться. Что я могла ей дать? У меня не было ничего. Ни драгоценностей, ни магии. Лишь чувство бесконечной благодарности и горечи утраты.
И тут меня осенило. Я полезла в свой крошечный рюкзак и достала оттуда маленький, тщательно завернутый в вощеную бумагу сверточек. Это был последний из моих экспериментов – крошечный кусочек мыла, который я сварила из тех самых вонючих цветов, смешанных с мятой и полынью. Я назвала его «Упрямая надежда». Он пахнет… ну, пахнет мной. Им и этой степью.
Я подошла и осторожно положила свой скромный дар рядом с камнем Казгара.
– Чтобы… чтобы ты пахла чем-то приятным на том свете, – прошептала я, чувствуя себя полной дурой. – И чтобы напоминало о той глупой девчонке, которой ты помогла.
Аш открыла глаза. Ее янтарный взгляд был ясным и пронзительным. Она посмотрела на мой подарок, потом на меня, и ее улыбка стала шире.
– Спасибо, дитя, – прошептала она. – Буду благоухать, как молодая невеста. Предкам понравится.
Она закрыла глаза снова, и ее дыхание стало ровным и тихим. Она не умерла той ночью. Она просто уснула под песнь своего народа. А утром ее не стало.
Мы похоронили ее на рассвете, на высоком холме, с которого открывался вид на бескрайнюю степь и далекие синие горы. Могилу выложили камнями, а сверху поставили деревянный столб с вырезанным знаком ее клана – переплетенными змеей и целебным цветком.
Я стояла у свежей могилы, и ветер трепал мои вечно растрепанные кудри. Сердце болело так, словно я потеряла кого-то родного. А ведь я знала ее всего несколько дней. Но за эти дни она стала мне ближе, чем иные светские подруги за годы.
