Дом бурь - Маклауд Йен Р.

Очевидно, проблема была в трусах. Теперь, нацелившись на определенную часть каменного бортика и сильно оттолкнувшись от ступенек, Ральф обнаружил, что действительно плывет. Наслаждаясь невиданной прежде свободой, он некоторое время носился туда-сюда, при этом сознавая, что ночное небо светлеет, а луна меркнет; еще он понимал, что по-прежнему действовал шумно и неуклюже. Подплыв по-собачьи обратно к ступенькам, он присел на корточки, наполовину погрузившись в воду, и, переводя дыхание, стал наблюдать за Мэрион.

Уже почти рассвело. Как и в те дни, когда он просыпался очень рано, Ральф заметил, что мир будто завис, не до конца сформированный, серый и туманный, словно наполовину разобранный на части незримыми руками. Свет стал молочным, мягким. Звезды потускнели и отступили. Вода струилась вокруг плеч Мэрион, ее пальцы обрастали рябью, словно перьями. Поверхность вокруг нее искажалась и волновалась, но оставалась почти безупречным зеркалом. Словно сталь, подумал Ральф, или ртуть. Она была воплощением того и другого. Жидкая и твердая. Реальная и нереальная. Когда Мэрион нырнула, едва взмахнув ногами, и поверхность вновь сделалась гладкой, ему показалось, что девушка не вернется. Спустя долгое время это все же случилось, и ее взгляд скользнул по нему, по камням, по смутным очертаниям вокруг него, воспринимая все с одинаковым спокойствием. «Я тоже часть всего этого», – подумал Ральф, когда она откинула назад волосы, рассыпав брызги, и мысль доставила ему радость.

Он услышал какой-то звук. Что-то журчало и жужжало, и сперва показалось, что это первая птица приветствует новый день. Но песня была незнакомая, и она как будто исходила прямиком из бассейна. Ральф увидел источник звука в тот момент, когда к нему подплыла Мэрион. Один из жужуков мастера-садовника Уайетта, похоже, принял поверхность воды за нечто твердое и приземлился на нее. Мэрион взяла существо в ладони и понесла к ступенькам. А потом шаг за шагом вышла из пруда. Позже, вспоминая этот момент, Ральф самому себе признался, что как-то не подумал о решении трудной задачи – как им обоим выйти из воды голыми. Но вот он покинул мелководье и присел на корточки рядом с Мэрион, а она положила спасенного утопленника на траву, и все оказалось очень просто.

– Иногда их находят на берегу. Дети собирают крылышки.

У этого они оказались желтыми, с ярко-зелеными крапинками на кончиках и с шипами. Его фасеточные глаза были словно ляпис-лазурь. Усики напоминали страусиные перья. Весь он был большой и замысловатый, как жестяная игрушечная машинка – не хватало только заводного ключа, – но в целом потрепанный. Некоторое время Ральф смотрел на жужука с сочувствием. Затем он перевел взгляд на Мэрион. Правое колено было поднято, левое – прижато к траве; пятка и изогнутая стопа уверенно держали вес тела. Она вся покрылась стекающими капельками воды. Он изучил изменчивую текстуру ее кожи. Та была оливковой, от пребывания на солнце руки и шею испещрили мелкие, едва заметные веснушки. Остальное тело было куда бледнее, почти прозрачным, словно созданным из того же зыбкого серого вещества, что и утро. Вода стекала с волос. Капли смешивались друг с другом и очерчивали контур спины или проворно стекали по изгибу правой груди к тому месту, где кожа соска темнела и сморщивалась, а потом падали размеренно и точно. Гипотеза Ральфа о том, что Мэрион – венец творения, полностью подтвердилась, пока он смотрел на нее, а она – на жужука. Природа, наука, выживание – что бы ни управляло этим миром, оно многое вложило в облик женщины.

Ральф сосредоточился на абстрактных вещах отчасти потому, что так обычно работал его мозг, но еще ему было неприятно осознавать, как пенис сильно давит вверх, пытаясь вырваться из-под левого бедра. Ральф усилием воли приказал ему опуститься, но это не помогло. Через некоторое время наука тоже оказалась бессильна.

Мэрион вздрогнула, капелька воды скатилась по ее лбу и сорвалась с кончика носа. Вскоре еще одна капля сорвалась с правого соска, затем влага затрепетала и скопилась вновь в соответствии с законами поверхностного натяжения, трения и тяготения. Капли теперь стекали медленнее, на коже росли участки, казавшиеся почти сухими. Мэрион шмыгнула носом. Повернулась к нему и улыбнулась, и по этой улыбке Ральф понял, что она знала, всегда знала, что он ее разглядывает.

– Ты прекрасна, – пробормотал он.

– Нет, – ответила она. – Это ты прекрасен.

Ральф снова был поражен. Она изменила позу и дотронулась до его груди, рисуя сквозь капли нечто маленькое и холодное, какой-то потаенный иероглиф. Ральф затрепетал. Он едва мог дышать, и его пенис, окончательно потеряв терпение, весело подпрыгнул между ног, но она улыбнулась вновь, а затем положила руки ему на талию, как будто они все еще плыли, заставила встать и встала сама. Они были так близко, что вода, стекавшая с ее ключицы, попадала ему на пальцы ног. Затем ее груди легко коснулись его, а руки сомкнулись у него на спине. Их обоих охватила почти неудержимая дрожь, когда он ощутил ее длинное тело целиком, а после и губы, прижавшиеся к губам. На мгновение она была на вкус как морская вода и утренний холод, затем наполнилась человеческим теплом и жизнью. Их зубы лязгнули друг о друга. Дыхание участилось. Он услышал, как рождается в ее груди смех.

– Я еще ни разу…

– И я…

Ее рука стерла капли с его спины. А потом двинулась дальше. Так легко, что он чуть не вскрикнул, она провела кончиками пальцев по его пенису. Затем потянула вниз, на мокрую от росы траву, и Ральф ощутил форму их соприкасающихся бедер; они слишком долго изучали природу, чтобы не понимать, что происходит. Конечно, все получилось совсем не так, как они себе представляли, но все же весьма хорошо по меркам первого раза.

По всему Инверкомбу разыгрывались иные, но похожие сцены. Мастер-садовник Уайетт и его мистрис жадно совокуплялись в тепле разворошенной клумбы с пламемаками. Сисси Даннинг, пожелав метеоведу Эйрсу спокойной ночи, была уже на полпути вниз по склону холма, как вдруг повернула обратно. Вновь оказавшись у железной двери метеоворота, она шумно постучалась, не успев отдышаться. Она не успела осознать и собственные желания, однако метеовед Эйрс все понял и привлек ее к себе, в гудящий свет, запустил пальцы в волосы на затылке, прижался губами к ее губам так быстро, что тело откликнулось раньше, чем она успела подумать об отказе. На другом берегу, в семейном коттедже Прайсов и посреди дюн, где Оуэну больше не нужна была форма, а Дениз и думать забыла о том, чтобы беречь себя для Бристоля, тела двигались в едином ритме. Береговые жители, мужчины и женщины, рыбаки, гильдейщики, мореходы, портнихи, медсестры, трактирщики, матроны и мизеры – все покорились любви. Даже в особняке, куда хозяева вернулись рука об руку, опьяненные событиями дня, вельграндмистрис Элис Мейнелл оседлала своего мужа на разбросанной постели, и ее неподвластное времени тело мерцало, пока она с улыбкой подводила Тома к последнему пику наслаждения в его жизни.

Ральф проснулся. Было совершенно удивительно, что ему удалось заснуть. Дневной свет струился над плюсовыми деревьями. Он приподнялся на локтях. Мэрион тоже спала. Она спала крепко, и маргаритки колыхались в ее волосах, обрамляя лицо. Насладившись видом от души, он встал. Оглядев себя, заметил немного крови на бедре. Природа была так противоречива. Он подошел к бассейну с морской водой. Оттолкнулся и поплыл, стараясь как можно меньше разбивать своими гребками отражение утреннего неба. Теперь это получалось без труда. Вода подхватила его точно так же, как это делали ее руки. Он вышел на место, уже озаренное солнцем, отряхнулся и позволил солнцу согреть себя. Мэрион слегка повернулась, ее левая рука скользнула по лицу, открывая приподнятую грудь и гнездышко волос в ложбинке рядом. Она продолжала спать.

Он заметил неподалеку что-то черное. Жужук, которого она спасла, умер, и его окраска поблекла. Эти создания жили недолго, и все-таки потеря опечалила Ральфа, когда он присел рядом на корточки. Даже в столь прекрасный момент смерть всегда таилась поблизости. На самом деле смерть являлась неотъемлемой частью всего, и она была прекрасна сама по себе, если ненадолго отрешиться от своего одержимого жизнью эго. У жужука не было шансов. Он умер, потому что был слишком большим и туповатым…