Дубль два. Книга вторая (СИ) - Дмитриев Олег

— Запей. Слипнется, — ну, точно от Болтуна заразился лаконичностью. — Знания будут волнами приходить. Слоями. Каждый последующий — чуть легче. Сколько их будет — представления не имею.

От этой информации легче не стало. От сурицы — ну разве что самую малость, и только после второго кубка. Руки со стола старался не поднимать, тщательно облизав правую от мёда — тряслись они отвратительно.

— Всегда так, — поддержал Сергия Степан, — мужам сложнее всего знания принимать. Старцам чуть легче — у них привычка есть, и опыта побольше. Жёнам да детям тем более — проще всего. У них ни отторжения, ни сомнения — как книжку прочитали или кино посмотрели. А мужики всегда пытаются критическим мышлением пользоваться. Даже когда не надо. Даже когда сами, вроде бы, не планировали. И не попишешь ничего — сам себе не скомандуешь: «принять как есть, на веру, без сомнений!». Давай-ка, Аспид, до койки тебя провожу. Внучка, хватай его под руку. А то глядеть на него — только аппетит перебивать.

— Я тоже прилягу пойду, — у лесника будто бы прыгала челюсть, как бывает, когда человек сильно напуган или очень взволнован. Но ничем прочим он себя не выдавал. Разве что чуть потускневшими стеклянными глазами. После второй порции спиртного, ухнувшей почти сразу вслед за первой.

— Во-во, давайте-ка оба на боковую, правильно, — согласно закивал епископ. — Ты, внучка, поглядывай на него, как в беспамятство впадёт. Все по-разному переносят, но лучше, чтоб родной человек поблизости был — чует душа, что ждут её, не уходит далеко и возвращается быстрее. Выше нос, от такого никто не помирал! Пока. Вроде, — последние слова звучали через долгие паузы, вовсе без уверенности и гораздо тише, чем начало фразы.

Мы с дедом встали «домиком», едва только перестал звенеть в ушах художественный свист Степана. Золотую калиточку и розовый мостик миновали без проблем, как и двойные белые двери.

— Не удивляйся. Переживи, — хрипло напомнил мне свою просьбу Сергий-Раж. Глаза его наливались кровью, руки и голова дрожали. Я бы на месте хозяина за таким гостем дверь бы чем-нибудь покрепче подпёр, чтоб не вышло чего.

В ответ на пожелание — только чуть веки опустил, прикрыв глаза. Кружилось всё вокруг так, что кивать не хотелось совсем. Вообще ничего не хотелось, кроме «лечь и лежать». Что и проделал, едва ввалившись в «нумера». Последнее, что запомнил — была прохладная ладонь Энджи на лбу.

Сном назвать это не поворачивался язык. Или не позволяла Речь. В общем, это было что угодно, только не сон. Беспрестанный кошмар. Концентрированная му́ка. Злая боль, что одновременно вытягивала и вязала в узел все нервы сразу. При этом все впечатления и эмоции были настолько яркими и реальными, каких, кажется, и наяву не всегда увидишь и не почувствуешь. Полное погружение, как писали в книжках про виртуальную реальность и компьютерные игры в ней. На максималках.

Как объяснить чувства, которые испытывает родитель, на глазах которого сгорают заживо, превращаясь в скрюченные обугленные останки и золу, все его дети? Или остаются стоять, но без разума, без искры в душе, без самой души — просто оболочки со стеклянными пустыми глазами и стекающей по подбородку слюной. Хотя какие там глаза и подбородки у деревьев. Но образ был похожим. И не сразу найдёшь ответ, что лучше — мучительная смерть или бессмысленная и не менее мучительная жизнь?

Белый чувствовал каждого из детей и дальнейших родственников, каждую почку, каждый побег, каждый листочек на генеалогическом древе, корнями и стволом которого был он сам. И помнил всё. Хуже не бывает, пожалуй.

С его памятью в меня волнами проникали скорбь и ярость, горестная му́ка и слепая полыхавшая злоба. И невозможная, нечеловеческая любовь к каждому из своих детей. Становившаяся лишь сильнее, когда их оставалось всё меньше и меньше с каждой эпохой. Зря мы переживали, что он мог бы навредить Осине. Скорее уж — нам. Потому что мелких двуногих, озверевших от самомнения или желания услужить Чёрному Дереву, убивавших и порабощавших Древа, он тоже помнил. Всех. Каждого. И живых, и мёртвых.

Вываливаясь из сумрачного выматывающего бреда, я будто со стороны видел своё тело, разметавшееся по кровати на сбитой в комок простыне. И Лину, что, плача, то держала меня за руку, то обтирала лоб и грудь мокрым полотенцем. Которого я не чувствовал. Видимо, всё-таки дальше отлетел, чем предрекал Степан. Но со временем «возвращения в нумера́» становились чаще, перемежая пласты и ворохи чужой памяти, грозившей вот-вот похоронить в себе мою собственную. Вместе со мной самим.

— Солнце. Дай попить, — казалось, что за этот экскурс в историю зла на планете, я разучился всему, что знал: и дышать, и разговаривать. И пить, как выяснилось, потому что бо́льшую часть прохладной воды разлил на грудь и на кровать, лязгая по кружке зубами так, будто хотел отгрызть от неё кусок побольше.

— Вернулся⁈ — в её зарёванных глазах плескалась затаённая радость.

— Пёс его знает. Но обратно точно больше не хочу. Неужели ты тоже чувствовала это? — ощущать себя бессильной мокрой тряпочкой рядом со своей женщиной — так себе удовольствие, конечно. Даже несмотря на все её заботу и любовь.

Оказалось, что она получила информационную бандероль как-то по-другому. Да, знание о том, что бесчисленное множество потомков Перводрева сгинуло в веках, было. Да, понятно, что подавляющее большинство сгубили люди. Но без той рвущей душу конкретики. Без образов полыхавших адовым пламенем ям на месте сожжённых детей. Дьявол, как кто-то умный говорил, крылся в деталях. Мне их досталось значительно больше.

Через час примерно, прошедший в неспешных разговорах и обмене информацией, в ходе которого я только что не руками себе рот зажимал, чтоб не вывалить на Энджи того, свидетелем чего оказался, реальность практически успокоилась. Перестала расползаться слоями на полуслове, чтобы снова утащить меня в тайгу или джунгли на казнь очередного Древа. На противно трясущихся ногах, по стенке, я добрёл до ванной, где попробовал привести себя в порядок. Вышло слабо. Получилось только помыть. Тот, кто смотрел на меня из зеркала, в порядке если и бывал, то когда-то очень давно. Тревожный блеск красных глаз, ввалившиеся щёки и заострившийся нос больше подошли бы одному из всадников Апокалипсиса, наверное.

В платяном шкафу «ну́мера» нашлась сменная одежда, которой утром там не было — те же самые домотканные штаны на пеньковом колючем шнурке и рубаха. Но на этот раз по вороту у неё шли узоры, напоминавшие те, что были по горлу, рукавам и подолам у стариков-разбойников после бани. От которой я, пожалуй, тоже не отказался бы. Каждый день париться привычки не было, конечно. Как и болтаться между жизнью и смертью, пугая любимую, пытаясь впитать память миллионов лет. Всё когда-нибудь бывает впервые. И есть такие вещи, повторять которые не хочется ни в коем случае.

По розовому мостику в «ресторан» я шёл уже почти нормально, хотя Лина и поддерживала меня под правую руку. За столом не хватало только Сергия, но он появился практически следом за нами — не успели чаю налить.

— Быстро вы, однако, — с непонятным чувством протянул Степан, стоило нам рассесться и выпить по стакану травяного отвара.

— Ну, меня, ты помнишь, ломом не перешибить, — самодовольно ответил дед. Избегая лишний раз поднимать руки, которые, как я видел, по-прежнему ходили ходуном. — А Аспиду вообще всё по барабану — ты бы знал, чего с ним Оська по дороге вытворял. Стальной парняга, достойная смена.

Не сказать, чтоб это был лучший в моей жизни комплимент, но хоть что-то. А про то, что вся сложная многоходовка со спасением Ража и Осины и последующей их транспортировкой сюда, была спланирована Белым, я уже знал. Как и про то, что сценарий пришлось рихтовать по ходу, когда выяснилось, что случайно подвернувшийся Странник, как и его малолетний племянник, способны к работе с концентрированной Ярью. У меня раньше часто бывало желание отключить самооценку, когда говоришь с людьми, значительно умнее тебя. В случае же с Древами, отключать надо было, наверное, вообще всё, от упомянутого уже критического мышления до здравого смысла в целом. Потому что в контексте новых данных, полученных только что, то, к чему я привык, не было ни здравым, ни смыслом. Например, понять, как именно Белый сплёл такое кружево, куда попали и Ося, и Сергий, и Вяз, оставаясь совершенно не замеченным Осиной, я не мог никак. На ум шло только всегдашнее «как в трёхмерном пространстве рассказать про пятое измерение?».