Основы человечности для чайников (СИ) - Шашкова Екатерина Владимировна

— Кажется, понимаю. И если понимаю правильно, то дело не в громкости крика, а в некотором эмоциональном резонансе. — Людвиг запустил пятерню в волосы Ксюхи и поворошил там, словно пытался нащупать антенну, которая этот самый резонанс улавливает. — А слышишь только знакомых или посторонних людей тоже? Про Тимура я понял.

— Ещё была девушка в косметическом салоне. И… — Ксюха замешкалась, вспоминая. — И всё, кажется. У твоей бабушки я точно мысли не читала, наоборот, она сама мне сказала, что я слишком громко думаю. Но я не умею по-другому! И не понимаю, почему это происходит и что с этим делать! Как это отключить?

— Во-первых, прекрати нервничать.

— Я не нервничаю! Ты же сам сказал: я непрошибаемая!

— Да, поэтому ты не просто нервничаешь, но и с совершенно непрошибаемым упрямством отказываешься это признавать. Серьёзно, Ксю, заканчивай. Ты не кукла, ты не компьютер, ты живой человек и имеешь полное право истерить, особенно учитывая, что вокруг творится.

— Так, погоди! Давай определимся: мне всё-таки можно истерить или нет?

— По жизни — как хочешь, а из-за чужих мыслей — не стоит. Лучше наслаждайся. Некоторые этот талант годами пытаются развить или усилить с помощью заклинаний, а у тебя само получается. Отлично же. Это, кстати, было во-вторых.

— А в-третьих? Отключить-то можно?

— Можно.

— И как?

— Я уже сказал — не нервничать. Или, по крайней мере, не нервничать в резонансе с кем-то другим. Дышать ровнее, следить за эмоциями, не впадать в панику. Иногда помогают самые банальные вещи, такие как закрыть глаза и сосчитать до десяти. Это не так сложно, хотя у Тимура никогда не получалось. Он всегда был немножко истеричкой, поэтому и… — Людвиг оборвал себя на полуслове. А потом вытащил из заднего кармана джинсов помятую сигаретную пачку, повертел её в руках и проникновенно посмотрел на Ксюху. — Принеси чаю горячего, а? И погрызть чего-нибудь сладенького. И себе тоже прихвати. Шоколад, кстати, настроение улучшает.

Ксюха беспрекословно встала и отправилась на кухню.

Вряд ли Людвигу сейчас требовалась именно шоколадка. С тем же успехом он мог сказать: «Проверь, не забыл ли я выдернуть утюг из розетки». Или (если бы захотел побыть честным): «Свали на пару минут и дай мне пострадать в одиночестве».

Страдал он, к сожалению, в другом эмоциональном диапазоне — Ксюха не слышала даже отголосков его эмоций. Но не замечать подрагивающие руки, обкусанные губы и усталый, загнанный взгляд она просто не могла. Она же не бесчувственное бревно, в конце концов!

Поэтому Ксюха не торопилась.

Да и куда торопиться? Ведь надо сначала вскипятить чайник, потом заварить чай, дать ему настояться, разлить по чашкам. Найти печенье (не мог же этот шерстяной страдалец всё сгрызть?) и шоколад (или мог?).

Дом, кажется, был с Ксюхой солидарен, и воду нагревал раза в три медленнее, чем обычно. Ещё и кухонную дверь заботливо прикрыл, чтобы дать Людвигу покурить. Запах, конечно, всё равно просачивался, но совсем слабый, едва ощутимый.

— Ничего, — пообещала Ксюха то ли себе, то ли Дому. — Всё будет нормально. Я придумаю, как его спасти. В крайнем случае помирю их с Тимуром, и тогда пусть спасает Тимур. Из меня же он эту гадость вытащить смог, значит — и из Людвига сможет. А Диане мы ничего не скажем, вот и всё.

Тень, затаившаяся под холодильником, согласно заурчала. А потом и чайник наконец-то забулькал. И даже печенье нашлось.

— Ксю, ты там поселиться решила? — раздалось из комнаты. — Так у тебя вроде своя спальня есть, зачем на кухне-то?

— Как зачем? Забаррикадируюсь здесь и буду тебе сладости выдавать по талонам или за особые заслуги. Иначе ты их слишком быстро съедаешь. Не хочешь на диете посидеть? — Ксюха подхватила кружки, убедилась, что обе руки теперь заняты, и цапнула пакет с печеньем зубами. Чтоб два раза не ходить.

— Спасибо, я уже посидел — и на диете, и в подвале, и в ошейнике. Не понравилось, в ближайшее время повторять не планирую.

Печенье не выпало только чудом. А вот с кружками чуда не случилось — левая дрогнула и кипяток плеснул на пол. Спасибо, что не на руку. Ксюха осторожно выдохнула сквозь сжатые зубы и, стараясь не делать лишних движений, донесла чай до столика.

Уселась в кресло.

И замерла в нём, закрыв лицо ладонями. Щёки пылали.

— Извини. Я нечаянно. Не подумала.

— Не драматизируй. — Людвиг дохромал до второго кресла, мимоходом дёрнув Ксюху за зелёную прядь волос. — Я не собираюсь носиться в обнимку со своим прошлым, совать его всем под нос и требовать особого отношения. Да, сидеть голодным в подвале было довольно неприятно. Да, мне не хотелось бы повторения. Ну и что теперь, не говорить об этом?

— Ну… хотя бы не шутить над этим?

— Если над болью и страхом не шутить, то как вообще жить?

Ксюха пожала плечами. Шутить над своей болью и над своим страхом у неё пока что не получалось, поэтому она просто избегала неприятных тем всеми возможными способами. Можно сказать, она была чемпионом по избеганию с пятнадцатилетним стажем. Но каждому чемпиону порой выпадают поединки с более сильными соперниками — школьным психологом, девушкой из паспортного стола, учителями, новыми соседями — которые обязательно спросят: «А где твои родители?», «Как зовут твоего папу?», «Почему ты стукнула одноклассницу?»

«Потому что она дура!» — ответила тогда Ксюха.

А могла бы ответить: «Потому что она подлетела сзади и закрыла мне глаза руками. Хотела устроить сюрприз, посмеяться, пошутить… Ничего плохого. Но дело было в туалете, рядом шумела вода, под ногами был мокрый кафель, я дёрнулась от неожиданности, поскользнулась, испугалась, попыталась вырваться — и нечаянно разбила ей губу».

Совершенно нормальное объяснение, ничего такого. Возможно, никто не стал бы смеяться над её испугом. Возможно, никто вообще не удивился бы — люди постоянно пугаются всего подряд, вздрагивают или неловко дёргаются. И, возможно, после этого в школе не говорили бы, что Фролова сумасшедшая и бросается на людей.

Но она так и не смогла сказать правду.

Не смогла вслух признать собственный страх. А как можно над ним смеяться — вообще не представляла.

Людвиг смотрел на Ксюху так, словно видел её насквозь безо всякого эмоционального резонанса и чтения мыслей. Смотрел без насмешки, спокойно и слегка сочувственно. Смотрел так, словно приглашал к разговору.

Поэтому Ксюха сделала то, что всегда делала в таких случаях, — сменила тему:

— То есть моя проблема с чужими мыслями — это реально талант такой? Не какое-то проклятье, побочный эффект от чужих чар или что-то типа того?

— Чаще всего — это врождённая особенность, частный случай эмпатии. — Людвиг цапнул со стола печеньку и послушно включился в игру, то есть сделал вид, что в разговоре не было перерыва и никто из собеседников не уходил на перекур, на кухню или слишком глубоко в себя. — То, что ты очень эмпатичная девочка, даже не обсуждается, это безо всякой магии видно. Ты отлично улавливаешь чувства других людей и находишь к ним подход. Так что вопрос исключительно в том, почему эта способность не прорезалась раньше. Но и это легко объяснить: обычно магические всплески случаются как раз в переходном возрасте, в который ты благополучно вошла несколько лет назад и из которого, судя по всему, до сих пор не вышла. Это работает примерно так же, как эмоциональные перепады при гормональной перестройке.

— То есть утром эйфория, вечером депрессия, и вообще непонятно, от чего это зависит.

— То есть проявляется весьма хаотично, да. Поздравляю, суть ты уловила.

Когда Людвиг начинал рассказывать, его голос звучал как-то по-особому: как у диктора или актёра. Или как у хорошего преподавателя, привыкшего объяснять сложные вещи простыми словами. Ксюха даже украдкой позавидовала Тимуру (тому Тимуру из прошлого, который когда-то учился магии). Зато понятно, чего его в учителя понесло — с таким-то примером перед глазами.

Пожалуй, Ксюха и сама не отказалась бы у Людвига поучиться, только вот…