Он замолчал, словно ему не хватало воздуха.
— Она продолжает умирать…
Поначалу я был просто взбешен от логики этого врача: мы тебя вылечили, а ты должен помочь вылечить! То есть, это они меня вылечили. Не я сам. А других вылечить они, как меня, они не могут. Сюр какой-то! Да еще он попытался наорать на меня. На меня ни maman, ни батя никогда голос не повышали!
Но вот после его сообщения о девочке я сразу сдулся. Просто представил её… Совершенно по инерции я попытался что-то возразить. Но перед лицом вдруг так отчетливо встал образ этой самой девочки.
— Захар Петрович, — я попытался привести последний аргумент. — Вы сегодня после работы пойдете домой. Так?
Завотделением, соглашаясь со мной, кивнул головой.
— А я куда пойду? — усмехнулся я. — Вы об этом подумали? В подвал или палату секретного научно-медицинского центра, где койка к полу прикручивается. Чтоб там надо мной всякие опыты ставили с целью узнать, как это у меня получается. Тогда я уже никаких детей лечить не буду. При благоприятном раскладе всяких чиновников… Или не так?
— А там на весах жизнь ребенка, — Захар Петрович встал, открыл окно, опять достал пачку сигарет. — Ей осталось жить всего 2–3 дня. Хочешь на неё посмотреть?
Он посмотрел на меня, кисло улыбнулся, отвернулся, закурил.
— Ей уже никто не поможет. Может, всё-таки попробуешь?
Я задумался. Хитрющий старикан бил, что называется, ниже пояса. Отказаться я уже не мог.
— Мне надо подумать, — сказал я. — Сосредоточиться. Вы можете меня оставить минут на 5–10? И не мешать мне?
— Здесь или где? — Захар Петрович с живостью обернулся. — Ты поможешь?
— Мне надо настроиться, — я говорил ровно, не поднимая глаз, уже приняв решение. — Побыть одному, чтобы никто не мешал. Лучше всего здесь.
Я встал, подошел к врачу вплотную:
— Выйдите, пожалуйста, постойте за дверью, чтобы никто сюда не зашел.
Врач пожал плечами.
— Это важно, — повторил я. Захар Петрович пожал плечами, подошел к двери, обернулся, спросил на всякий случай:
— Ну, я пошел?
Я кивнул ему. Дождавшись, когда он закроет дверь, пересел в кресло, откинулся, привычно вошел в астрал.
* * *
— Молодец, что догадался!
Я снова очутился в учебном классе с одной партой и учительским столом, за которым одетый в костюм-тройку, белую рубашку и темно-синий галстук (ну, вылитый наш учитель истории!) восседал Герис.
— Я думаю, что с этой болезнью ты не справишься, — сообщил он. — Поэтому правильно сделал, что обратился ко мне. Долго обсуждать не будем. Сделаем так: ты заходишь в палату к пациентке, входишь в астрал. Дальше всё сделаем вместе вдвоём. И для тебя лишний урок будет.
— Это ещё не всё.
Герис встал из-за стола, сунул руки в карманы (я снова вспомнил про нашего учителя истории — его стиль, его манеры — один к одному!).
— Мне категорически не нравится поведение этого Захара Петровича! — сообщил он, наклоняясь ко мне. — Лечение маленькой девочки, это не единственная цель, которую он преследует. Более того, я подозреваю, что это его не главная цель! Понял меня?
* * *
Я встал, открыл дверь. Заведующий отделением сидел на стуле прямо у порога.
— У вас есть белый халат, шапочка, маска? — поинтересовался я. — Пойдем с вами, но только вдвоём. Больше никого быть не должно. И никто не должен знать о моём участии!
Палата Оксанки — так звали эту маленькую пациентку — находилась в самом конце коридора, напротив грузового лифта. Кроме неё, в комнате лежала еще одна девчушка — кровать напротив была застелена, но измята. Соседка, которая лежала вместе с ней отсутствовала, очевидно, где-то гуляла. Но это было и к лучшему.
Маленькая, бледная, даже на вид, какая-то прозрачная Оксана полулежала-полусидела в кровати, накрытая до пояса простыней. Лицо, шея и верхняя часть груди были покрыты мелкими прыщами-гнойниками. Обе ноги ниже колен под тканью простыни выделялись неестественной толщиной.
— У неё перелом обеих голеней, — тихо шепотом пояснил Захар Петрович. — поэтому и определили к нам.
Рядом с кроватью стояла стойка под капельницу, на стуле у изголовья лежали детские книжки. Девочка посмотрела на Захара Петровича, на меня, наряженного в белый халат, колпак, похожий на поварской, марлевую маску-повязку, и едва слышно спокойно спросила:
— Я сегодня умру?
Я поперхнулся, а Захар Петрович нахмурился.
— Нет, ты сегодня поправишься! — твердо ответил я.
— Захар Петрович! — я повернулся к завотделением. — Надо подготовить капельницу с глюкозой, еды побольше, но такой, не тяжелой.
Он лихорадочно закивал головой.
— И никого в палату не пускайте, пока я не выйду.
— Хорошо! Мне в коридоре подождать?
— Да, лучше так…
Я дождался, когда Захар Петрович выйдет, плотно закрыл дверь палаты, сел на стул возле девчушки, смахнув книжки на соседнюю кровать, улыбнулся ей:
— Ну, Ксюшка, давай лечиться!
* * *
Я вышел из астрала, встал, пошатнулся, ухватился за спинку кровати, опасаясь упасть.
Меня колбасило не по-детски, всё тело била дрожь, рубашка под халатом промокла насквозь. Я, шатаясь, подошел к двери, сорвал марлевую повязку с лица, вытер пот, открыл дверь:
— Заходите!
Оксана по-прежнему лежала в кровати, бледная, худющая, но с блестящими глазёнками, и улыбалась. Улыбалась!
Захар Петрович первым прорвался к ней, выговорив только:
— Ты как?
— У меня ничего не болит, — сообщила девочка. — Кушать очень хочется…
— Кормите её! — сказал я, опираясь на стену. — Побольше! Сначала бульон.
Стоять было тяжеловато. Кружилась голова, ноги подгибались.
— Пошли! — скомандовал я заведующему. И он меня вдруг безропотно послушался. Мы дошли до кабинета. Я сразу же рухнул в кресло, прикрыл глаза.
— Можно чаю? Только очень сладкого.
— Ага! — Захар Петрович, несмотря на возраст, достаточно быстро выскочил из кабинета. — Сейчас!
Снова хлопнула дверь. Мне в руки сунули теплый стакан. Я автоматически сделал глоток, сморщился и открыл глаза. Напиток в стакане напоминал чай весьма отдаленно. Подкрашенная едва сладкая теплая водичка.
— Это чай? — саркастически хмыкнул я, протягивая стакан Захару Петровичу обратно. — Это помои! Вы сами-то его пробовали?
Захар Петрович взял стакан из моих рук, зачем-то взглянул через него на свет, потом чуть отхлебнул, поморщился.
— В столовой из общего чайника налил, — виновато сообщил он.
— Оксану кормить сегодня только бульоном, — сказал я. — Поставить капельницу с глюкозой. Завтра мясом до упора. Никакой манки, перловки, макарон, картошки. Куриное мясо, вареная рыба, яйца, хорошо бы холодец. Иначе она умрёт. И уже не из-за болезни. У её организма исчерпаны все резервы.
Захар Петрович снял очки, протёр их, близоруко щурясь в мою сторону:
— Так вы её вылечили?
Он стал меня называть на «вы»? Надо же!
— Теперь ей нужен уход и усиленное питание! — я не стал отвечать на вопрос. — Всё зависит только от вас.
Я встал. Тошнота и головокружение стали слабее. Я обратил внимание, что заведующий отделением почему-то стал прятать взгляд, избегая смотреть мне в глаза. Потом вдруг ни с того, ни с сего стал перекладывать бумаги на столе. Подозрения росли. Картинка стала складываться. Щелчок пальцами, и в Захара Петровича полетел конструкт-заклинание подчинения.
— Кому ты собрался сейчас звонить? — наугад спросил я.
— Моему куратору старшему лейтенанту КГБ Ершову. Захар Петрович вытянулся, глаза пугающе остекленели, голос стал равнодушно безжизненным. Честно говоря, я испугался — первый раз видел действие конструкта подчинения наяву. В Астрале, на занятиях всё же совсем не то. Но, несмотря ни на что, допрос продолжил:
— Ершов знает про меня?
— Нет. Это была его идея: проверить каждого путем эксперимента, предложить вылечить смертельно больного ребенка. Ты оказался первым.
