На золотом крыльце (СИ) - Капба Евгений Адгурович

Аристократы? Да ну, очередное быдло. И здесь — тоже. Пожевать они просят, скоты. Я знал, о чем они спрашивают. Не о ванильных сухариках, и не о свиной тушенке. Судя по заплеванному зеленой слюной тротуару, эти ребята-спорстмены из сборной по киле жевали хавру. Туповатые придурки, никогда не понимал спортсменов, которые жуют эту дрянь!

— Я не дерьмоед, — откликнулся я, поворачиваясь к ним. — Не имею привычки жевать говно.

— Что ты сказал, Титов? — кто-то из них стал вставать.

— ТитОв, — шмыгнул носом я. — Я сказал, что не имею привычки жевать говно. Хавра — это ни что иное, как переработанно дерьмо одной хтонической твари из Кара-кумской хтони, замешанное на сахалинском мумие. Кстати, никак оно на магию не влияет, и восстанавливаться после тренировок тоже не помогает. Вы просто суете себе в рот говно, вот и всё. Живите теперь с этим, пацаны.

Что характерно — эфир даже не дернулся. Никто из них и не думал применять магию. Эти киловцы — они все накачанные, здоровенные, как лоси. У них нет ограничения по весу, а мышечная масса во время прорыва в «город» с мячом реально может зарешать. Поэтому двое из этой компании и двигались ко мне весьма уверенно. Что им какой-то новичок?

Они были старшекурсниками, я и фамилий-то их не знал — видел пару раз на физкультуре, вот и все знакомство. Ребята пользовались послаблениями во время выпускного, занимались тут любимым делом — жевали остатки дерьма, хотели стрельнуть еще, а я вот начал выеживаться. Вторая отметка в личное дело? Да и пофиг. Мне хотелось сделать что-то нехорошее — и случай нашел меня сам.

Первый совершил богатырский замах и его кулак понесся к моей башке, но я успел нырнуть и врезать ему в печень — как в каменную стену! Крепкий киловец! Понятия не имею — пробил или нет! Второй ухватил меня за шиворот и потянул на себя, я крутанулся на месте — и влупил хороший бэкфист ему в зубы.

— Ах ты сволочь! — на секунду мы разорвали дистанцию.

Я увидел, как первый держится за бок. А второй — сплевывает красно-зеленую жижу изо рта. А потом мне прилетело ногой в спину и я полетел вперед, натыкаясь сначала на кулак парня с пробитой печенью а потом — на колено киловца с разбитыми губами. Я грянулся на тротуар, ударившись локтем и коленом.

— Придурок, ять, — сказал кто-то за моей спиной, и я узнал голос Вяземского. Он наклонился к самому моему уху и проговорил тихо, чтобы никто не слышал: — Титов, если Ермолова тебя тоже отшила, и ты весь такой страдаешь — иди, скрути петлю из удлинителя и повесься где-нибудь у нее под окнами. Но знаешь, я думаю — она не оценит.

Я пытался вдохнуть хоть капельку воздуха, но после удара коленом в солнечное сплетение вообще едва соображал, что происходит. Афанасий повысил голос, обращаясь к киловцам:

— Господа, у меня для вас есть отличное предложение: как насчет расписать «тысячу»? У меня есть кое-что из Пеллы для отличного продолжения вечера! Жду всех в моей комнате… Наш мальчик не будет никому ничего докладывать, у него отметка в личном деле, ему проблемы не нужны… Верно, Титов? Ты сам знаешь, что повел себя как придурок, и получил за дело. Нечего на этом акцентировать внимание. Да?

— Да-а, — просипел я.

Вяземский был кругом прав. Хоть он и сволочь.

— Вот и молодцом, — он похлопал меня по плечу. — Если решишь вешаться — сделаешь мне большое одолжение.

— Перебьешься, — наконец, отдышался я и встал на одно колено. — Пошло оно все нафиг.

— Вот! Вот — Титов, которого я знаю, — усмехнулся молодой ледяной маг. — Выше нос, кусок мяса! Во время военно-хтонической практики просись ко мне, слышишь? И не водись с нелюдями и с Ермоловой. Говенная политика, поверь.

Он зашагал по аллее — догонял своих, что-то насвистывая. А я, наконец, распрямился истоял, пытаясь отдышаться, чувствуя, как пульсируют болью спина, ребра и лицо, и смотрел на темную громаду нового корпуса, и в моей до звона пустой голове кое-что начало проясняться. Я, кажется, понял, где еще могу поискать Людвига Ароновича.

И это сейчас, пожалуй, было самым важным — ни смотря ни на что.

* * *

Окно цокольного этажа, того самого, которое при помощи отвертки Лейхенберг открыл когда-то, было приоткрыто. Там было темно — хоть глаз выколи, я ориентировался по эфирным нитям — они не обманывали. Там, внутри, находилась одежда, обувь, тюбетейка, термос и сумка с инструментами. Да, я не мог почуять живой организм, но сравнительно небольшие предметы находились в моей власти. Среди инструментов имелся и фонарик, который я мигом притянул к себе, и, ухватив его, включил.

Тело кхазада в изломанной позе лежало там, на бетонном полу подвала.

— Аронович, блин… Да что ж это такое?

Я спустился вниз, в два прыжка оказался рядом и склонился над гномом, ругаясь от боли в ребрах и спине. Столяр был жив, жив! Он едва дышал, и глаза его закатились черт знает куда, под самый лоб, а руки и ноги были абсолютно расслаблены, болтались как плети, и весь он выглядел — краше в гроб кладут, но… Дышал же! Что ему помогло в прошлый раз? Водка? Где мне взять водки-то теперь? В его каморке? Тащить полумертвого кхазада в каморку… Что за идиотская идея? Звать медиков? Но он ведь просил не говорить никому… А если помрет?

— Ненавижу выпускные! — я уселся рядом с гномом на пол, обхватил голову руками и на секунду закрыл глаза.

Я почти готов был бежать в медблок, просто — решил дать себе лишние пару секунд. Прикрыл глаза — и с помощью телекинеза стал собирать его вещи, рассыпанные по полу, в ящик. А потом Людвиг Аронович всхрапнул, и я увидел перед собой ту самую дверь: светящуюся, сплошь состоящую из рун, рисунков, звезд и древесного орнамента.

— А-а-а, гори оно всё! — рявкнул я, и потянулся к это двери, толкнув в каждую из рун эфирной нитью.

Вдруг вокруг меня сгустилась тьма, всякий свет померк, но потом вспыхнул снова — и я осознал себя в Библиотеке.

Не в моей, нет. Я сразу понял: это была Библиотека Людвига Ароновича Лейхенберга!

* * *

Дела здесь шли скверно. Это я сразу мог сказать, особенно не присматриваясь. Половина печатных изданий валялась на полу в полнейшем беспорядке, на полках вместо них стояли книги, брошюрки, фолианты и тетрадки с очень характерными надписями на форзацах и обложках. «Чай», «Чаек», «Надо попить», «Хлебнуть чайку», «Заварить покрепче», «Термос или заварочник — что лучше?» и множество других подобных. Многие десятки, если не сотни томов! Настоящее загромождение!

Между этим хламом находились книжки про работу: справочники по столярному делу, по электрике, сантехнике, монтажу, кладке камня, резьбе по дереву и электрогазосварке, плазменной резке, гравировке, чеканке, токарному и слесарному мастерству. Имелись инструкции на кучу всяких приборов, схемы сборки-разборки каких-то инструментов, и вообще — куча всего полезного. А еще — множество альбомов с семейными фотографиями, и, конечно, стеллаж с ежедневниками — огромный, полок на сто двадцать, не меньше! Пожил Людвиг Аронович на свете немало… Но даже среди этих поденных записей попадались дурацкие буклеты с рекламой скоморошьего чая, какие-то журнальчики с бодрыми старичками и старушками, прихлебывающими из чашек, и прочая всякая такая дичь.

— Так! — сказал я. — Нафиг это дерьмо.

Оглянувшись на дверь, я снова использовал свою силу — и распахнул ее настежь! И принялся хватать телекинезом все эти чертовы тома и буклетики про чай и выбрасывать за дверь. Я, честно говоря, даже не задумывался, что действую внутри чужого сознания, просто работал и все. Знал — так Людвигу Ароновичу будет лучше. Вышвыривал наружу макулатуру целыми стопками, работал прицельно, стараясь не задеть ничего важного. Вообще ничего, кроме засравшей ему голову чайной темы.

Не знаю, сколько это заняло — час, полтора? Я потерял счет времени, да и вообще не очень представлял себе, как именно это работает — внутри чужой памяти, сознания, или что визуализировала собой эта Библиотека? Ясно как Божий день — это только я видел Библиотеку. Другой менталист наверняка видит по-своему, и я понятия не имею — как. Но я — книжный мальчик, и именно поэтому вижу книгохранилище… Книгохранилище в беспорядке.