Как приручить дракона 5 (СИ) - Капба Евгений Адгурович

— Однако! — я смотрел на него неверяще. — Вот так — по щелчку пальцев?

— Ты с кем разговариваешь, дракон⁈ — он глянул на меня так, что я затылком почувствовал всю стужу Арктики и Антарктики сразу. — Я — Грозный! Мы здесь хозяева! От Белостока до Владивостока, от Колывани до Эривани! Здесь — наше Слово и наше Дело! Осознал, Георгий Серафимович? А теперь давай — иди. Говори и делай что задумал. И не теряй бдительности — у этой партии еще не случился эндшпиль. И я рассчитываю на тебя!

А потом глянул на солнце, стукнул каблуком о каблук — и исчез.

Наверное, я никогда не стану на Тверди своим окончательно. Магия — вот что сводит меня тут с ума! Разве можно было поверить во все, что он мне сказал? И разве можно было не поверить?

Яся кинулась мне на шею, обняла, уткнувшись носом мне в ухо, обхватила ногами талию и заявила:

— Всё! Все, Пепеляев, идем жениться после регистрации! Понял? — и гладила мне волосы и целовала лицо.

— Понял, понял! — я смеялся. — Отец Клаус одобрит, хотя и сильно удивится, увидев меня снова на пороге храма!

— Так ты там куковал? — она ткнула мне кулачком в грудь.

— И ничего не куковал! — возмутился я. — Я страдал о горькой судьбе своей, боялся, что ты не поедешь со мной в Паннонию! Ну и книжку читал… «Историю христианской церкви» Гонсалеса! Прочел два тома.

— Значит, пока я тут рыдала и готовилась утопить всех Солтанов в смрадном болоте, ты книжечки почитывал⁈

— Да там Солтаны, похоже, с боку припека… — дернул плечами я. — Если уж Феодор Иоаннович лично визит в Вышемир нанес, то…

— А! — сказала она. — Вот в чем дело! Ну, это многое объясняет. То-то я удивилась как у всех мозги на место резко встали…

Очень точно сказала. Точнее не придумаешь. Страшно дело!

Пыхтя и переругиваясь, в дверь Дома культуры, где мы с Ясей и встретились, ввалились Табачников с Комиссаровым. Они тащили два стола — один поверх другого. Зверолюды ударялись об углы и дверные косяки, но не сдавались. Следом за ними зашел Валентин Александрович — бывший начальник уездного просвещения. Оказывается, он уволился к бесовой матери после случая с Олечкой Тан, даже не дожидаясь окончания этого резонансного дела — и теперь решительно направлялся ко мне.

— Доброго денечка, Георгий Серафимович, — он левой рукой подкрутил усы, а правую протянул мне для рукопожатия. — Я к вам — должок стребовать.

— Беру, — сказал я, пожимая ему руку. — Заместителем директора партизанского лагеря по воспитательной работе и общим вопросам. Четыре тысячи денег за заезд. Питание, проживание, медицинская страховка. Социальные гарантии.

— Матерь Божья! — хлопнул себя по ляжкам Валентин Александрович. — И чего я раньше не уволился?

— Потому что такого лагеря не было. И потому что никогда раньше вашего учителя с дерьмом не пытались смешать на великокняжеском уровне, — пожал плечами я.

— Действительно! — кивнул теперешний мой зам по воспитательной работе. — Ну, командуйте!

— А что командовать? — Садитесь, будете парней регистрировать, а Ядвига Сигизмундовна — девчонок. А я стану между вами бегать и создавать рабочий вид, — предложил я. — И руки пожимать и улыбаться.

На самом деле я сильно нервничал. Мне казалось — никто не придет. Менталистика — менталистикой, но подставляться и доверять детей человеку с таким количеством врагов и таким грузом проблем на плечах вряд ли кто-то захочет. В конце концов, белорусы — народ осторожный, рассудительный. За каким бесом им такой риск? За меня они или нет — это дело такое, спорное. Они могут быть за меня, и даже подписи собирать и оружие чистить, но доверить чадо странному, пусть и честному-благородному типу — это совсем другой вопрос!

— Где тут в партизаны записывают? — раздался голос Холода. В одной руке он держал внучку, в другой — огромную розовую сумку. — Серафимыч, ну что за непорядок? Мы вокруг этого Дома культуры круги нарезаем-ищем, и ни таблички, ни указателя…

— Вы? — удивился я. — А…

— Здрасьте, Георгий Серафимович! — замахала руками Светикова, радостно подпрыгивая. — А это мы! Сейчас еще Невзоркин с Морковкиным подбегут, они с родителями на автобусе. А Жаркин — он пешком!

— О-о-о-о! — на душе моей стало тепло. — А таблички развесить поможете? Мол — регистрация в Горыньский партизанский лагерь — в вестибюле, вход со стороны сквера. Вот они, есть тут, просто действительно мы замотались и как-то не…

— Давайте-давайте! — и Светикова с Холодом, вооружившись скотчем и распечатками, отправились клеить объявления.

Только мы расставили столы и разложили по стопочкам бланки, и подготовили все папочки для приема документов, как от входа раздалось нервическое:

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа! — папаша-Белкин привел своих бельчат, и теперь размашисто, всем телом крестился и моргал — всем лицом!

— Мальчики — налево, девочки — направо! — замахал руками Валентин Александрович.

А потом — народ повалил потоком! Прибежали Невзоркин с Жаркиным и Морковкиным, волоча за собой родителей, и Кузьменок с Якубовским, и целая банда турникменов под командованием Белова — куда без них-то? К каждому я подходил, с каждым — здоровался, общался с родителями, и никто, ни одна живая душа и словом не намекнула про то дикарство, которое произошло три дня назад… Пришел Кравченко с внуком, и Элессаров — сам, чтобы вместе с нами ехать в лагерь, работать. Привела дочек та самая швея из Дома Быта. Мадам Шифериха — коренастых и деловитых племянников, орк Башка из десятого класса — младших братьев, числом четыре. Пришел Зборовский, держа за руку старшего сына. Я тут же глянул на ремень нашего предводителя: характерная пряжка выдавала в модном аксессуаре оружие Убийцы Драконов.

— Возьмешь моего старшего? — вместо приветствия спросил Женька. — Ему десять, ты вроде с двенадцати набираешь, но он парень самостоятельный, и очень просится к тебе. М?

Зборовский-младший смотрел на меня с надеждой. Он ведь и вправду был парень отличный, уж я-то знал!

— Доверяешь? — глянул я в глаза соседа.

— Пепеляев, не дури мне голову, — уездный предводитель широко улыбнулся и хлопнул меня по плечу. — Кому, как не тебе⁈ И вообще… Пс!

Он вправду сказал «пс!» и поманил меня пальцем. В большом удивлении я наклонился к нему, и Женя прошептал мне на ухо:

— У меня Феодор Иоаннович был. Сказал — Вышемир тебе в кормление отдавать будет, жалованная грамота на столе у Государя. Это — на твою задумку по учительской семинарии и школе при ней. Так что…

— Так что без тебя я черта с два справлюсь! — таким же драматическим шепотом поведал ему я. — Ты останешься при должности, так и знай! И вообще — все останется как и было, только еще больше! И лучше!

— Хо-хо! — усмехнулся сосед.

— Хе-хе! — не выдержал я.

Я был счастлив, честное слово! Не потому, что мне Вышемир вручить собирались, а потому что все эти люди, и не-люди, которые тоже самые человечные в мире человеки, привели ко мне своих детей! Есть ли что-то более ценное в этом мире?

— У тебя глаза светятся, — улыбнулась Ядвига, отрываясь от бумаг и глядя на меня. — Держи себя в руках, Геор-р-р-ргий!

— Держу, держу, душа моя! Сколько у нас уже записалось? — я понимал, что дела обстоят неплохо, и детишек в целом — много, но…

— Двадцать четыре девочки! — откликнулась Вишневецкая.

— И тридцать девять мальчиков! — вторил Валентин Александрович.

И это было очень, очень хорошо! Первому заезду — быть! Ура! Ура, чтоб меня!

— Судари и сударыни! — раздался мелодичный и очень властный голос от входа. — Где здесь проходит регистрация?

Весь холл мигом повернулся к дверям. Там стояла Лючиэнь Иллидановна в окружении группки аккуратненьких, красивеньких, очень изящных галадримских детишек. Их было не меньше дюжины!

— Это что — ее дети? — спросил я с удивлением.

Никогда бы не подумал, что директриса гимназии — многодетная мать!

— Какие дети, Серафимыч, побойтесь Эру нашего Илуватара! — драматическим шепотом проговорил Элессаров. — Это правнуки! О, Моргот меня задери, это все слышали, да? Я наверное, пойду в автобус тогда…