Дубль два. Книга вторая (СИ) - Дмитриев Олег

— Любовь бьёт прямо в сердце, стоит тебе раскрыться, — пронёсся над опустевшей дорогой голос молодого боксёра из колонок чёрной машины.

В груди, едва не выламывая рёбра наружу, билась Ярь. Много Яри. В ведре, что зажал коленом и локтями сгруппировавшийся Мастер, пронзительно, истошно визжал сошедший с ума от ужаса росток Чёрного Древа.

— И вот, лёжа на полу, / Первый раз в жизни / Тебе больше не хочется драться, — выдохнул Колчин из динамиков Гелендвагена.

Тут я бы, наверное, поспорил. Лежал я не впервые. А вот драться и вправду не хотелось. Хотелось побеждать. И моглось. Теперь в этом не было никаких сомнений. И я отпустил Ярь.

Когда вернулись слух и зрение, первое, что я увидел — были ярко-голубые глаза Николы. И в них была счастливая радость, наверняка посещавшая его вечно хмурое загорелое лицо нечасто. Второе — серые, как у Павлика, глаза на ошарашенном лице слева. Без бороды и чёрной островерхой шапочки, с короткой причёской и этим шрамом я признал его только сейчас. Сашка-слесарь. Внук Михалыча, ставшего Варфоломеем. Инок Серафим. Муж моей сестры и отец моего племянника.

Они помогли мне подняться и под руки довели до реанимобиля. Из стоявших ближе к тому месту, где полыхнула Ярь, машин, стёкла остались только у него и у чёрного Гелика. Только у «немца» потрескались так, будто по ним арматурой молотили. А вот «скорая» как-то спаслась.

Никола, морщась от вони палёной шерсти, осторожно выудил блестящим манипулятором из кучки золы, что осталась в закопчённом ведре, скукоженный, как солёный огурец, что провалялся в дальнем углу холодильника с месяц, остаток ростка. Он был жив. Слеп, глух, безумен, обездвижен, но жив. Болтун вытащил из внутреннего кармана куртки коробочку, похожую на портсигар, только чуть потолще. Открыл со щелчком крышку, нажав невидимую мне кнопочку, и разжал дуги. Обрубок упал внутрь, и крышка защёлкнулась. На ней я разглядел знакомый чешуйчатый узор. Он протянул контейнер мне. Молча. Я принял и тоже убрал во внутренний карман.

Гелик обещал пригнать в Каргополь Саша Ключник, когда его ребята починят. Высадив с третьего удара ногами изнутри лобовое стекло, сквозь которое всё равно ничего не было видно. «Скорую» тоже пообещал вернуть. Потом. Хотя, судя по лицу водителя, он вполне готов был подарить служебный автомобиль с концами, только чтоб не видеть никого из нас больше никогда. Особенно после того, как Константин Сергеевич хорошо поставленным голосом согнал к капоту Мерседеса всех, и полицейских, и медицинских, показал неуловимым жестом какую-то красную книжечку и велел расписаться в каких-то бумагах с грифами, глядя на которые прожжённые работники свистка и жезла бледнели, как школьницы. Хотя, я не удивился бы, пожалуй, даже надень он чёрные очки и достань блестящую штуковину, похожую на цветную ручку с кучей стержней, только металлическую. Сообщив что-то, вроде: «это был взрыв болотного газа».

Саша, который не Ключник, а Алискин муж, сидел за рулём реанимобиля. Мы с Болтуном ехали в салоне. Он — сидя на удобном кресле, а я — лёжа на неудобных носилках. Пытаясь не съехать вниз, когда машина ускорялась, и вверх — когда оттормаживалась. Но это было нечасто. Впереди и позади нас неслись полицейские машины, крякая и завывая. А когда этого не хватало — объясняя необходимость срочно освободить дорогу простыми русскими словами. Отпустил их инок Серафим на покаяние только возле странной стелы при въезде в Каргополь. Бетонная хреновина символизировала не то маковку церкви, не то взлетающую ракету или самолёт. Или дерево. Судя по острой вершине — ель. В середине спорной композиции виднелся ствол. Белый.

Разглядеть это в наползавших сумерках, даже глазами молодого Мастера, получалось с трудом — фары на обочину не добивали, а света с каждой минутой становилось меньше и меньше. Представив, как мы переберёмся в Патруль и поползём по гравийке, а потом и по ночному лесу, я затосковал. Пока «скорая», и вправду не посрамив название, не въехала на территорию какого-то закрытого объекта в глухом лесу, так и не добравшись до города. Мы вышли на воздух, и я тут же закурил, потому что делать это лёжа не велели намертво вбитые в подкорку страшные плакаты пожарной безопасности, а в реанимобилях — здравый смысл и привитое родителями уважение к врачам.

Вокруг высились брёвна. Сложенные стопками, или как это правильно называется, лежали и свежие, одуряюще пахшие смолой, и какие-то, видимо, выдержанные, сухие — под навесами. Впотьмах виднелись и другие навесы, где белели доски, брус и кругляк без коры. Много. Подождав, пока я докурю и спрячу окурок в карман, Никола махнул рукой, веля идти следом. Саша шёл замыкающим. Людей на производстве, или пилораме, или лесном складе пиломатериалов, не было ни души.

Болтун уверенно, с поднятой головой, как белым днём по гладкому полу шагал там, где мы за его спиной спотыкались, хотя под ноги смотрели очень внимательно. Миновав два больших ангара и обогнув третий, остановились возле древней бытовки. Когда-то она, вероятно, была синей. Сейчас — серо-голубой, из-за времени и сумерек. Обшарпанный старый неприметный и неприглядный вагончик без окон. С единственной дверью. Стоявший на невысоком фундаменте из пеноблоков. Пират открыл дверь большим ключом и пропустил нас вперёд, ткнув пальцем, чтоб далеко не проходили. И закрыл за собой дверь, войдя вслед за нами. Погрузив всё вокруг в непроглядную тьму.

Когда вспыхнули лампы под потолком — я сперва ослеп. А потом присмотрелся — и охренел. Потому что справа от входа стояло рабочее место, больше похожее на центр управления полётами: десяток экранов, какие-то пульты, кнопки, рычаги. Слева — кушетка. А прямо перед нами — кабина лифта, один в один такая же модная, как в подземных чертогах епископа. Чувствовалось, что Саша тоже был не прочь поделиться эмоциями. Но облечь их в единственную соразмерную моменту оболочку и выпустить наружу что-то мешало. То ли духовный сан, то ли желание максимально походить на старого пирата. Который крепко взялся за обучение молодого Мастера. Двумя руками. Тьфу ты, одной то есть.

В кабину я заходил, как к себе домой. Чего я, изделий Щербинского лифтзавода в неожиданных местах не видал, что ли? А вот Сашка чуть только рот руками не зажимал, чтоб не сообщить лишнего. Но пока держался. Никола, поглядев на него с какой-то странной кривовато-хитроватой полуулыбкой, нажал на нижнюю кнопку. В отличие от подгорного лифта, тут их всего две и было. И поехали мы предсказуемо и скучно — просто вниз, без неожиданностей. Они начались позже.

Когда блестящие двери разошлись в разные стороны, я был готов увидеть, в принципе, что угодно. Ну, то есть это я так думал.

За створками открылось помещение, напомнившее, почему-то, станцию метро. Наверное, тем, что невысокий, метра три от силы, потолок поддерживали мощные колонны в два ряда. И справа за ними было видно, что пол обрывался. А до стены ещё оставалось расстояние. Как от края перрона. Туда-то нас, остолбеневших, и поманил старый пират, сияя, как начищенный бок медного самовара. И расцветая уж совсем, когда из тоннеля выкатил поезд.

— Ма-а-ать… — не выдержал-таки Сашка. Забавно у него получилось. Почти как у Павлика.

Мы вошли в разъехавшиеся двери. Вагон как вагон, метро как метро. Только старый, такие в Москве, кажется, только на нескольких линиях остались: синие, пучеглазые, с двумя фарами, дверцей посреди них и белыми вертикальными поручнями с обеих сторон от неё. А внутри — сплошные мягкие диваны со спинками, скучный линолеум и белые плафоны странной формы, будто стеклодув сперва выдул нормальную полусферу, а потом подумал, и ещё «додул». Ретро-поезд. Невозможный и совершенно неожиданный в этих краях. Как и всё, что касалось здешних Мастера, Хранителя и тем более Древа.

Сашка рухнул на скрипнувший диван, и поезд тут же тронулся, чуть качнувшись. Я сел рядом, глядя, как он с выпученными глазами изучает интерьер. И подумал, что прогресс — прогрессом, двадцать первый век и все дела, но в стране оставались люди, что ни разу не видели и не ездили на метро. И вполне нормально жили. Болтун, сидевший напротив, смотрел на молодого с каким-то благостным, почти отеческим выражением. Я дождался, пока он глянет на меня и поднял правый кулак. Из которого по очереди выставил сперва указательный палец, а потом средний. И чуть качнул на них головой. Пират расплылся в одобрительной улыбке и в ответ показал мне указательный на своей правой, на котором большим отметил примерно половину. Значит, до дома — полчаса. Поспать не успею, а изучать в этом вагоне мне было нечего. Чуть прищурившись, разглядел сферу Мастера. Красно-желтые узоры и переливающаяся белая лента посередине, экватором. Ни синего, ни зелёного. Значит, всё в норме, всё штатно. Приметив один участок, что почему-то заинтересовал больше других, потянулся к нему и спросил Речью: