Возвращение (СИ) - Гончарова Галина Дмитриевна

И без того хороша, бесовка!

И преотлично о том знает! Гордится даже.

Вот и сейчас, прошла, ровно мимо стенки, не поклонилась, благословения не попросила... как такое можно стерпеть? Царица ж! За кем боярыни с боярышнями потянутся? То-то и оно...

- Безлепие творишь, государыня!

Остановилась Марина, на патриарха посмотрела, словно на пакость какую.

- Наново ты мне свои глупости рассказывать будешь? Успокойся, отче.

- Государь на богомолье поехал, а ты, царица? Нет бы тоже в храм сходить, а ты...

Марина только рассмеялась, глухо, гортанно. Другой кто о грехе подумал бы, патриарх же... не тот у него возраст, чтобы в грех впадать. А вот посохом бы ее огреть поперек хребта! Да добавить!

- Господь меня отовсюду услышит. Ты-то чего, старче, с царем не поехал?

Макарий крепче посох стиснул.

Чего-чего!

Тебе-то, змее, и не понять! У тебя и кости по утрам не болят, и кашель не мучает, и... и... список-то можно бесконечно продолжать, восьмой десяток уж пошел! Так поедешь в эту пору, да и не вернешься. С болезнью сляжешь! А на кого Россу оставлять? Есть сменщики, да достойного никак не приглядеть! Нет в них силы душевной, огня нет! Не справятся они!

Зар-раза!

- Пойдем, государыня, помолимся. Ты о супруге, я о детях ваших, чтобы дождаться их успел, на руки взять...

Марина глазами сверкнула.

- Успеешь. Дождешься.

Развернулась, черная прядь взлетела, руку патриарха зацепила, тот ее сбросил, ровно змею - и ушла. Бедра крутые алой тканью обтянуты, зад такой, талия - пальцами рук сомкнутых обхватишь...

Как есть - змея.

Дождаться б царевича, окрестить. Там уж и помирать можно будет...

***

Апухтины.

Николка Апухтин гостьюшек не встречал, не по чину то боярину. А вот супруга его на крыльце ждала.

- Евдокиюшка, радость-то какая! А это старшенькая твоя, Устяша?

- Растут детки, Танюша. Мы не молодеем, а они растут. А твоя красавица где ж?

- Сейчас тоже выйдет, все уборы примеряет. Илюша с вами не приехал?

- В палатах он сегодня. На службе царской. И супруг туда ж поехал...

Татьяна Апухтина скривилась. Почти незаметно, но для Усти явственно. Словно досадой потянуло, как от кислого зеленого яблока, аж рот слюной наполнился.

А вот так оно...

Никола Апухтин хоть и боярин, а только не в Думе он. И советов у него государь не спросит, и в хоромы царские его отродясь не приглашали. Шубой не вышел. Или шапкой.

А вот Заболоцкого позвали.

И Таньку Апухтину досада разбирала. Где справедливость-то?

Чего в той Устинье такого? Что в ней царевич углядел, чего в ее дочке нет? Та, небось, и бела, и румяна, и... и вообще! Лучше она!

И сама Татьяна...

Хотя тут ей лишь зубами скрипеть оставалось. Боярыня Евдокия, хоть и старше возрастом, а выглядела куда как лучше. Пышная, статная, настоящая женщина, хоть спереди, хоть сзади поглядеть приятно. И обнять, и погладить.

Самой Татьяне приходилось и юбки нижние пододевать, и в рубаху кое-что подкладывать. И все одно - муж ворчал, что тоща, как высохший мосол. А он-де, не собака, костей не грызет.

А что Таньке делать, когда она всю жизнь такая? Ни сзади, ни спереди... дрожжи хлебные не помогали, заговоры не действовали. В юности тоща была, в старости костлява стала.

- Проходите, гостьи дорогие, мне из лавки винца принесли дорогого, франконского, сладенького. Можно себя побаловать. *

*- забавно, но водку особенно на Руси не пили. А вот легкое вино, медовуха - было. И женщины вполне могли выпить в компании подруг. Прим. авт.

- Благодарствую, - Евдокия лебедью проплыла, Татьяна наново зубами скрипнула, на Устинью поглядела.

- И ты проходи, боярышня. Сейчас моя Машенька спустится, найдется вам, о чем поговорить.

- Надеюсь на то, боярыня. Сестрами нам быть с ней, когда сговор состоится.

Боярыня кивнула.

А и то неплохо.

Сейчас Устинья так говорит, надобно, чтобы потом слова свои не позабыла. Да, ходили по столице сплетни, не удержишь. И что приглашали Заболоцкого к государю, и что царевич с Устиньей Алексеевной, вроде как, виделся. К отцу ее зачем-то приезжал...

Точно никто не знал, ну так сами сплетники чего захотят, додумают.

Устя потихоньку оглядывалась.

В той, прошлой жизни, никто ее сюда не приглашал. Да и к чему?

Сидит девица, шелками шьет, вот и пусть сидит себе. И хватит с нее.

А сейчас шла, думала, что глупа боярыня Татьяна. Понятно, мода всегда есть, на франконское, на лембергское, на джерманское.... Только моду сочетать надобно. Глупо ж!

Стена лебедями расписана, а на ней картина из Франконии. Баба на кушетке лежит, кавалер ей руку целует. Оба так изогнулись, словно и костей у них нет. Живому человеку так и не сподобиться-то!

Печь росская, изразцовая, а рядом с ней столик туалетный, перламутром отделанный. И уместен он тут, как седло на коровушке.

На столе набор столовый, джерманский, дорогущий, да боярыня половину не знает, куда приткнуть. Вот эти щипчики для торта, а она их в орехи колотые положила. Устинья ей про то не скажет, пусть ее. А только вещи мало покупать. Надобно вкус иметь и понимание.

А вот и Мария Апухтина.

Устя ее такой и помнила. Не в мать боярышня пошла, в отца. Статная, ширококостная, с пшеничной косой, с громадными карими глазами... у матери ее глаза тоже карие, но маленькие и острые, словно две иголки. А Мария смотрит на мир...

Мария смотрит на мир глазами раненого животного.

Нипочем бы Устя это раньше не заметила, не поняла. А вот поди ж ты! И дорогой летник, шитый речным жемчугом, и убор девичий - ничего не спасало. Не скрывало этой тоски.

Заныло в груди. Шевельнулся под сердцем горячий черный огонек.

Устя и сама не поняла, что с ней случилось.

Подошла к Марии, за руку ее взяла.

- Здравствуй, Машенька. Надеюсь, подружимся мы.

- Здравствуй, боярышня.

- Называй меня Устей, Машенька. А как породнимся, можешь сестрой звать.

- Хорошо, Устя.

- Вот и ладно, - боярыня Татьяна захлопотала над столом, ровно курица, ручками замахала. - Давайте, девочки, я вам винца налью, попробуете сладенького...

***

Пять минут, десять, полчаса, час...

Боярыни сплетничали.

Устя молчала и слушала. Вино она даже не пригубила. Под стол выплеснула. Знает она это франконское, Истерман с Федей делился. И рассказывал, что сладкое-то оно сладкое, да есть в нем подвох. Пьется, ровно водичка, а потом ноги не ходят. Перебьется Устя без такой радости.

И Мария вино не пила. Так, пригубливала для вида. Сначала боярыня Татьяна им за то пеняла, потом, после третьей рюмки, уже и внимания не обращала.

Устя до руки Марии дотронулась.

- Машенька, не вышиваешь ты?

- Бывает.

- Может, пройдемся, ноги разомнем, о вышивках поговорим?

Мария дурой не была, так что...

- Матушка, мы ненадолго.

- Куда?! - возмутилась боярыня.

Маша к ее уху наклонилась, пару слов шепнула, боярыня рукой махнула.

- А, ну идите тогда...

Устя и так знала, что боярышня сказала. До ветру им надобно. Как тут не отпустить?

Впрочем, туда они не дошли.

Устя на боярышню посмотрела строго. Научилась в монастыре, там и не так матушка-игуменья смотрела. Вроде и добрая, а как глянет - кровь в жилах стынет.

- Где мы побеседовать можем? Так, чтобы не услышали нас, не подслушали?

Мария оглянулась затравленно, но Устинья отказа не приняла.

- Я-то и здесь могу, да только у стен уши водятся. Тебе, боярышня, надобно, чтобы твои дела все холопы знали?

Не надобно. Так что Мария повернула в свою светелку. Внутрь прошла, дверь закрыла, к окну отошла. Отвернулась.

- Чего ты от меня хочешь, Устинья Алексеевна.

- Правды. Понятно, что мой брат не люб тебе. А кто - люб?

Спрашивала Устинья наугад, да угадала верно. Мария всхлипнула, руками всплеснула.