INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков - Казот Жак

Не успел я закончить эти рассуждения, как мой кредитор вошел в комнату в сопровождении двух слуг и двух гондольеров.

— В ожидании пока приедет Карло, вам нужны слуги, — сказал он. — В гостинице мне поручились за их честность и расторопность, а вот эти двое — самые смелые молодцы Венецианской республики.

— Я доволен твоим выбором, Бьондетто. Ты тоже устроился здесь?

— Я занял в апартаментах вашей милости самую отдаленную комнату, чтобы как можно меньше стеснять вас, — ответил паж, опустив глаза.

Я оценил эту деликатность, с которой она выбрала себе жилище на некотором расстоянии от меня, и был благодарен ей за это.

«В самом худшем случае, — подумал я, — я смогу прогнать ее, если ей вздумается незримо присутствовать в воздухе, чтобы искушать меня. Если она будет находиться в заранее известной мне комнате, я сумею рассчитать расстояние между нами и соответственно вести себя».

Удовлетворенный этими доводами, я вскользь одобрил все, что она сделала, и собрался идти к банкиру моей матери. Бьондетта отдала распоряжения относительно моего туалета; окончив его, я вышел из дому и направился в контору банкира.

Прием, оказанный мне, поразил меня. Он сидел за своей конторкой. Еще издалека, завидев меня, он приветливо улыбнулся и пошел мне навстречу.

— Я не знал, что вы здесь, дон Альвар! — воскликнул он. — Вы пришли как раз вовремя, а не то я чуть было не совершил промах: я как раз собирался отправить вам два письма и деньги.

— Мое трехмесячное жалованье?

— Да, и еще кое-что сверх того. Вот двести цехинов, прибывшие сегодня утром. Какой-то пожилой дворянин, которому я дал расписку, вручил их мне от имени доньи Менсии. Не получая от вас известий, она решила, что вы больны, и поручила одному испанцу, вашему знакомому, передать мне эти деньги, чтобы я переслал их вам.

— А он назвал вам свое имя?

— Я написал его на расписке; это дон Мигель Пимиентос, он говорит, что был у вас в доме конюшим. Не зная, что вы здесь, я не спросил его адреса.

Я взял деньги и вскрыл письма. Моя мать жаловалась на здоровье, на мое невнимание и ни словом не упоминала о посылаемых деньгах. Это заставило меня еще глубже почувствовать ее доброту.

Видя свой кошелек столь кстати и столь щедро наполненным, я вернулся в гостиницу в веселом настроении духа. Мне было нелегко разыскать Бьондетту в ее убежище: это было некое подобие квартиры с отдельным входом. Случайно заглянув туда, я увидел Бьондетту, склонившуюся у окна над остатками старого клавесина, которые она пыталась собрать и склеить.

— У меня теперь есть деньги, — сказал я, — возвращаю вам свой долг.

Она покраснела, как всегда перед тем, как заговорить. Разыскав мою расписку, она вернула ее мне, взяла деньги и сказала, что я слишком пунктуален и что она желала бы подольше иметь повод оказывать мне услуги.

— Но я должен тебе еще за почтовую карету, — возразил я. Счет лежал у нее на столе, я заплатил и с напускным хладнокровием направился к выходу. Она спросила, не будет ли у меня каких-нибудь распоряжений. Таковых не оказалось, и она спокойно принялась за свое занятие, повернувшись ко мне спиной. Некоторое время я наблюдал за нею. Казалось, она была целиком поглощена своей работой, которую делала ловко и энергично.

Я вернулся к себе в комнату и погрузился в размышления. «Вот достойная пара тому Кальдерону, который зажигал трубку Соберано, — говорил я себе. — И хотя внешность у него весьма изысканная, он, несомненно, того же поля ягода. Если он не будет чересчур назойливым, беспокойным и требовательным, почему бы мне не оставить его при себе? К тому же он уверяет, что достаточно с моей стороны простого усилия воли, чтобы удалить его. Для чего же мне торопиться желать сейчас того, что я могу пожелать в любую минуту?»

Мои размышления были прерваны сообщением, что обед подан. Я сел за стол. Бьондетта в парадной ливрее стояла за моим стулом, предупреждая на лету каждое мое желание. Мне не нужно было оборачиваться, чтобы видеть ее: три зеркала, висевшие в зале, повторяли все ее движения… Обед закончился, со стола убрали, она удалилась.

Пришел хозяин гостиницы, мой старый знакомый. Было как раз время карнавала, и мой приезд не удивил его. Он поздравил меня с тем, что я живу теперь на более широкую ногу, что заставляло предполагать улучшение моих финансов, и рассыпался в похвалах моему пажу, самому красивому, самому преданному и кроткому юноше из всех, каких он когда-либо видел. Он спросил, собираюсь ли я принять участие в карнавальных увеселениях. Я отвечал утвердительно, надел домино и маску и сел в свою гондолу. Я прошелся по площади, посетил театр, зашел в игорный дом, играл и выиграл сорок цехинов. Домой я вернулся довольно поздно, побывав в поисках развлечений всюду, где их можно было найти.

Мой паж поджидал меня с факелом в руке внизу у лестницы, передал меня попечениям слуги и удалился, предварительно осведомившись, в котором часу явиться ко мне завтра.

— Как обычно, — ответил я, не сознавая, что говорю, и не подумав, что никто здесь не знаком с моим образом жизни.

На следующее утро я проснулся поздно и сразу вскочил с постели. Взгляд мой случайно упал на письма моей матери, до сих пор лежавшие на столе.

— О, достойная женщина! — воскликнул я. — Что я здесь делаю? Почему не поспешу искать защиты у тебя, в твоих мудрых советах? Да, я уеду, я уеду. Это единственный выход, который мне остается.

Я говорил вслух и тем самым дал понять, что проснулся. Ко мне вошли, и я вновь увидел источник моего соблазна. Вид у него был равнодушный, скромный и покорный; от этого он показался мне еще более опасным. Он доложил мне, что портной принес материи; когда покупки были сделаны, он удалился вместе с ним и не появлялся до обеда.

Я ел мало и поспешил вновь окунуться в вихрь городских развлечений. Я заговаривал с масками, слушал, отпускал холодные шутки и закончил этот вечер оперой, а затем игрой — моей главной страстью. В этот второй раз я выиграл гораздо больше, чем в первый.

Десять дней прошли в таком же состоянии ума и сердца и примерно среди таких же развлечений. Я разыскал своих старых приятелей, завязал новые знакомства. Я был введен в самое избранное общество и принят в казино, где играла знать.

Все бы шло хорошо, если бы счастье в игре не изменило мне. Однажды вечером я проиграл в игорном доме 1300 цехинов, которые успел выиграть ранее. Никогда еще не было такой неудачной игры. В три часа ночи я ушел, проигравшись дотла и задолжав знакомым сто цехинов. Мое огорчение ясно было написано во взгляде и во всем внешнем виде. Бьондетта, казалось, была взволнована этим, но не произнесла ни слова.

На другой день я встал поздно и стал ходить большими шагами взад и вперед по комнате, нетерпеливо постукивая ногой. Подали на стол, но я не стал есть. Когда убрали со стола, Бьондетта, против обыкновения, осталась. Она пристально посмотрела на меня; несколько слезинок скатилось по ее щекам.

— Быть может, вы проиграли больше, чем можете заплатить, дон Альвар?

— А если бы и так, откуда мне взять деньги?

— Вы меня обижаете. Я по-прежнему к вашим услугам и на тех же условиях; но невелика была бы цена этим услугам, если бы вам приходилось расплачиваться за них немедленно. Позвольте мне сесть — я едва стою на ногах от волнения. К тому же мне нужно серьезно поговорить с вами. Вы хотите разориться? Почему вы играете с таким неистовством, когда не умеете играть?

— А разве все остальные не играют в азартные игры? Разве этому можно выучиться?

— Да, не говоря уже о благоразумии, можно научиться играть в эти игры, которые вы неправильно называете азартными, то есть построенными на одной случайности. На свете не бывает случайностей; все в мире было и будет всегда цепью неизбежных сочетаний, которые можно постигнуть лишь с помощью науки о числах. Основы этой науки столь отвлеченны и вместе с тем столь глубоки, что их нельзя понять без руководства учителя; но нужно уметь найти его и привязать к себе. Я могу пояснить вам это высшее познание лишь в образной форме. Равновесие вселенной зиждется на сцеплении чисел, которое управляет всеми событиями, как теми, которые мы зовем случайными, так и теми, которые считаются предопределенными. Невидимые маятники заставляют их совершаться в свой черед, начиная с важнейших явлений в отдаленных сферах и кончая ничтожными происшествиями, вроде того, которое сегодня лишило вас денег.