Поцелуй черной вдовы (СИ) - Бергер Евгения Александровна

Уилл удивился:

– Простите, кого убили разбойники?

Соланж выдохнула в сердцах.

– Отцовского лизоблюда. Так понятнее? Ему было велено сопроводить меня в Лондон в целости и сохранности. – Уильям в задумчивости молчал, и Соланж подсказала: – Почему ты не спросишь, почему меня отправили в Лондон?

– И почему же?

– Да потому, что нашли мне нового мужа. По крайней мере, так сказал мне отец!

– Так вот почему вы сбежали...

– Отчасти, как я уже и сказала.

Стоило вспомнить Сайласа Гримма и вообще произошедшее на дороге, как Соланж распалилась так сильно, как и сама от себя не ожидала. Закутавшись в одеяло, она вскочила с постели и заметалась из угла в угол мимо стоявшего у постели Шекспира... Лишь на минуту задержавшись у стула с одеждой, она, едва ли осознавая, что делает, торопливо натянула перчатки, и опять закружила по комнате...

– Эй, миссис Аллен, – в какой-то момент окликнул ее молодой человек, и она, резко остановившись, указала на него пальцем.

– Не надо, – сказала она, – не надо звать меня так. И мисс Дюбуа звать не нужно... И обращаться на «вы». Я ведь Роберт Доусон, паренек из... – она задумалась, пытаясь вспомнить мало-мальски знакомый ей городок.

– Из Амерсхейма? – подсказал Уилл.

– Из Амерсхейма. Все верно! А потому зови меня Робертом, как и прежде. И думать забудь, кто я есть, хорошо?

– Я постараюсь. – Молодой человек попытался остановить ее бег, коснувшись плеча, но Соланж резко отпрянула. Ее реакция смутила его. – Эм... я ничего такого не думал, – вскинул он руки ладонями вверх. – Просто твои глаза...

– Что с ними? – Соланж, остановившись на миг, кинулась к зеркальцу на подоконнике. Схватила его и тревожно вгляделась в свое отражение, как делала каждое утро перед уходом в театр.

– Они светятся, – в ужасе констатировала она. – Но почему? Действие бересклета еще не должно было пройти.

– Так они такие всегда, если вы не принимаете бересклет? – с любопытством осведомился Уилл. – Это тот яд, который нам предлагал на мосту тот пройдоха?

– Да. Без него глаза светятся в темноте, днем же желтые, как у кошек.

– Знаешь, это даже красиво.

Соланж фыркнула:

– Глупости. – И опять глянула в зеркальце.

Желтизна сделалась глуше, свет угасал, и она поняла вдруг, что должно быть, чрезмерно разволновалась, вот те и вспыхнули. Брат говорил как-то, что сильное возбуждение, переизбыток эмоций никаким бересклетом не скрыть...

Вот ведь досада.

Нужно быть осторожнее!

Сдержанней.

– Они тухнут, как странно, – услышала она голос Шекспира, и отозвалась:

– Я просто разволновалась. Извини, не хотела тебя напугать!

Он улыбнулся.

– По-твоему, я напуган? Нисколько. Ты первый мой перевертыш, и это даже волнительно!

Соланж, сильнее закутавшись в одеяло, удивленная больше, чем хотела бы показать, спросила с сомнением:

– Неужели совсем не боишься? Вдруг я сейчас обращусь и...

– Вряд ли ты вообще обращалась. – С извиняющейся улыбкой молвил Шекспир. И добавил, заметив, как помрачнело лицо собеседницы: – Просто ты всего несколько дней без браслета, вот я и предположил...

Соланж отвернулась к окну, за которым чернильная мгла поглотила улицы Доугейта, а казалось, сожрала их всех с потрохами, и все они бултыхаются в ее брюхе.

– Все верно, – сказала она, – браслет надежно удерживал меня в этом теле, и я, если честно, даже не знаю, кем являюсь по сути... В другом образе, понимаешь? – Обернулась она. – Может быть, я медведица, как тот Сэкерсон в Пэрис-Гарден, или... волчица. Или... Я просто не знаю. И это, если подумать, как лишиться половины души: ты будто не знаешь о себе нечто важное, тщательно скрытое ото всех. И от себя самого в первую очередь!

– А ты хочешь знать…

– Хочу! И боюсь, если честно, узнать. Вдруг я себе не понравлюсь? Вдруг я...

– Роберт, твои глаза снова светятся, – упреждающе произнес молодой человек. – Не стоит так волноваться по пустякам: уверен, тебе понравится твоя скрытая часть.

– Если когда-то я вообще увижу ее...

Когда она думала о своей звериной натуре, все в ней противилось признавать, что она не совсем человек, а существо непонятного толка, стоящее где-то между людьми и животными. Усредненное нечто...

Да еще с этим даром-проклятием, от которого ей, и без того отщепенке, и вовсе стоять где-то с париями.

Незавидная перспектива...

Глава 13

Явившись в театр на следующий день, Шекспир с «Робертом» застали Джеймса Бёрбеджа в крайней ажитации. Он метался по сцене, размахивая руками, и стеная время от времени сжимал ими голову, будто, треснув, голова эта вот-вот расколется на две части, и он эти части скреплял, не давая такому случиться.

– Подумать только, такая великая честь: сама королева выбрала нас усладить ее очи и слух новой пьесой в день Святого Иоанна Крестителя, а у нас этой пьесы и нет. Ни одной новой пьесы, разрази меня Мельпомена! – сверкал он глазами похлеще библейского левиафана. – Марло шляется по кабакам, забросив писательство, Деккер в тюрьме, Бомонт, заполучив богатую вдовушку, все туда же – не пишет. Что же нам представлять королеве?! Что, скажите мне, олухи?

Вопрос, наверное, был риторическим, но Соланж, видя, что сам Уильям скромно молчит, заметила между прочим:

– Почему бы вам не поставить Шекспира? Мой друг пишет отличные пьесы. Заезжий театр в нашем маленьком городке однажды играл его пьесу, и людям понравилось.

Бёрбедж, остановившийся в своем беге и внимательно ее слушавший с раздраженным лицом, теперь возмутился:

– Главное из всего этого «маленький городок», там еще может понравиться пьеска сына перчаточника, но здесь, в Лондоне, люди пресыщены лучшими постановками в лучших театрах, и какой-то там...

– Сэр, испытайте меня! – подался вперед молодой драматург. Не выдержал наконец-то! – Прочитайте хоть одну мою пьесу и, если сочтете ее хоть отчасти подходящей, поставьте ее здесь на сцене. Посмотрите, понравится она зрителям или нет! И если дадите мне шанс, обещаю, клянусь всем самым ценным, что есть в моей жизни, я напишу для королевы особую пьесу... Такую, что разом прославит этот театр! И вашу труппу, сэр. Только дайте мне шанс...

Речь получилась проникновенной и искренней, даже Бёрбедж, Соланж видела это, проникся ей. Для вида выдержал паузу, а потом с легкой небрежностью кинул, взмахивая рукой:

– Что ж, давай поглядим на твои пописульки. Есть что с собой?

– Да, сэр, конечно. – Уильям кинулся к своей сумке, с которой обычно не расставался, и вытащил кипу помятых листов. – Это «Генрих VI», сэр, про короля, который...

Бёрбедж презрительно отмахнулся:

– Я знаю, кто такой Генрих VI, не утруждайся рассказом. – И он начал просматривать текст.

Хмыкал, кривился, издавал прочие странные звуки, по большей части неблаговидные, и Соланж, переживая за друга, шепнула ему:

– Уверена, ему твоя пьеса понравится.

– Никуда не годится! – равно в этот момент громыхнул своим басом актер. И тут же добавил: – Но попробовать можно, разве что изменить кое-что здесь вот и здесь... А еще здесь. – Тыкал он пальцем в исписанные листы. – А королева, чтобы ты знал, обожает комедии.

– Я напишу ей комедию, сэр, самую лучшую, обещаю, – заверил антрепренера Уилл.

– Что ж, напиши, а я посмотрю, так ли она хороша, как ты уверяешь, – милостиво разрешил тот. – Но учти: это праздник, Уилл, день середины лета и все такое. Пусть это будет что-то по-летнему легкое и забавное... Цветочки там, козочки и любовь, а не мертвые короли и кровавые жертвы.

– Я учту, сэр.

– Вот и славненько. – Бёрбедж хлопнул в ладони. – Тогда хватит здесь прохлаждаться, лентяи, все за работу. Немедленно! Играем сегодня «Испанскую трагедию», а завтра «Генриха VI». Эй, ты, – поманил он Соланж, – писать можешь?

– Могу, сэр.

– Вот, возьми рукопись и держи ее у себя. Будешь нашим «хранителем книг»... Временно, ясное дело. Пока Генри не отоспится...