Программист в Сикстинской Капелле (СИ) - Буравсон Амантий

Марио Дури и Даша Фосфорина прекрасно справлялись с комическим дуэтом Фауны и Серены, которые спорили насчёт цвета платья для Авроры, а потом, по сюжету, осыпали друг друга красной и синей красками. Было очень забавно наблюдать за этими озорными мальчишкой и девчонкой, которые, поджав губки, кривлялись и гримасничали во время пения, а сидевшая в кресле Ефросинья не могла нарадоваться на своего ненаглядного неаполитанца, посылая ему из зала воздушные поцелуи и нескромные взгляды. Казалось, что эта пара — воплощение незримой связи между артистом и зрителем.

Только сейчас я понял, что моё первое впечатление о Ефросинье было неверным: я ошибочно принял её непривычный для женщины крутой характер за холодность и угрюмость. Но, как оказалось в дальнейшем, это была женщина редкой душевной теплоты, страстная и эмоциональная. В ней удивительным образом сочеталась типично русская прямолинейность и широта души с великолепным европейским образованием. В то же время ей сильно недоставало нежности и изящества, которые она нашла в Марио Дури.

Надо сказать, после свадьбы Ефросиньи и Марио Ирина Фёдоровна перестала сверлить взглядом нас с Доменикой, видимо, так не найдя подходящих слов, и перевела стрелки на младшую дочь, периодически «капая на мозги» и давя на совесть. «Муж господином быть должен, а твой Марк Николаич — кукла тряпичная!» или «Не пристало жене первой лезть с лобызаниями!» И вообще всё не то и не так. Только Домострой, только хардкор! В конце концов Ефросинья не выдержала и выдала такой трюк, что у всех сразу ковши захлопнулись. Во время чаепития они с Марио изобразили весьма гротескную сцену: сопранист, с видом супер-героического Primo Uomo, вывел супругу из-за стола и бросил на неё грозный взгляд. После чего Ефросинья опустилась перед ним на колени и поцеловала шёлковую подвязку на чулке. На этом представление окончилось и больше не повторялось.

Ефросинья заботилась о новоиспечённом супруге, словно о маленьком ребёнке, очень беспокоилась за него, следила, чтобы он вовремя обедал, а то ведь «исхудал совсем, бедненький!». Собственно, это и послужило причиной конфликта Ефросиньи с Доменикой, когда последняя задержала репетицию на час, а первая страшно возмутилась и сообщила, что «Маркушеньке-душеньке пора подкрепить силы». После чего последовала эмоциональная тирада Доменики о пользе аскетизма, на что княжна ещё больше разозлилась и посоветовала не пропагандировать здесь идеологию иезуитов. Честно, я в этот момент думал, что они сейчас подерутся, как несколько лет спустя всем известные примадонны Куццони и Бордони. Но ничего такого не произошло, видимо, у обеих сработали встроенные аристократические установки, поэтому обе дамы лишь фыркнули и разошлись по своим креслам, а Ефросинья при этом с вызовом обратилась ко мне по-русски: «Александр Петрович, угомоните свой «орден Доминиканский»!», — на что я несказанно обиделся и счёл это проявлением конфессиональной нетерпимости. Но вслух я сказал только: «Хорошо, Ефросинья Ивановна, я поговорю со своей невестой». К слову, Доменика всё-таки пошла на уступки и сократила дополнительное время до тридцати минут.

Но всё же, самой красивой и гармоничной парой в этом спектакле были Стефано и Степанида. Они лучше всех справлялись с партиями и, казалось, одним своим присутствием вдохновляли друг друга на пение и стремление к совершенству. Стефано очень изменился за это время, он казался более спокойным и одухотворённым, даже сам начал писать музыку, что не могло не порадовать Доменику. Однако в какой-то момент его вдохновенное настроение резко пошло на спад, уступая место депрессии и тоске. Я не понимал, то ли сказывалась разлука с домом и родными, то ли вновь наступила депрессивная фаза биполярного расстройства, как бы то ни было, я считал своим долгом поговорить с другом и поддержать его морально. Поэтому, после окончания репетиций, когда мы вновь закрылись в моей комнате с чертежами, я осторожно спросил его:

 — Стефано, у тебя всё в порядке? Ты кажешься расстроенным. Что-то случилось?

 — Эх, как сказал Сильвио, «Луна на Землю свалилась». Только я не ожидал, что эта Луна будет так прекрасна…

 — Твои чувства взаимны? — поинтересовался я и почувствовал в этот момент дежавю: точно такую же фразу несколько месяцев назад я слышал в Тоскане от Петра Ивановича.

 — Да, Алессандро. Мы любим друг друга с самого первого взгляда. Эта связь подобна колеблющейся струне: если придать ей возмущение посередине, то колебание дойдёт до обоих концов. Помнишь, ты отговаривал меня от женитьбы на Паолине? Помнишь, ты сказал, что я пока ещё не испытал того самого чувства? Так вот, теперь я испытал его, и чувствую, как оно возвращается ко мне в ответ.

 — Я понял тебя. Но почему ты не скажешь об этом Петру Ивановичу? Вон, он даже сестре позволил выйти замуж за сопраниста, а здесь всего-навсего крестьянка.

 — Ты не понимаешь! Я обсуждал этот вопрос с донной Софией, так она сказала, что свободный человек благородного происхождения не может жениться на крепостной девушке. Для этого он должен её выкупить и подписать вольную, а у меня денег на это нет!

 — Выкупить… Постой, у меня, кажется, есть идея, — в этот момент мне пришла в голову одна мысль, но я пока решил не говорить об этом Стефано, чтобы в случае чего не стать виновником разочарований. — Я потом тебе сообщу, а пока тебе лучше пойти выпить чаю и не волноваться о будущем. В любом случае что-нибудь придумаем.

Идея моя была такова. За день до нашего со Стефано разговора Пётр Иванович вновь позвал меня к себе в кабинет, где очень строго поинтересовался, какой подарок мы с Доменикой хотели бы получить на свадьбу.

— У вас и так для нас поистине драгоценный подарок, — усмехнулся я, на что Пётр Иванович на меня вновь прикрикнул:

— Не смей дерзить! Отвечай!

Что ж, я ответил, что подумаю и сообщу немного позже. И вот теперь я точно знал, что будем просить у князя. Да, для меня казалось мерзким попросить в подарок живую девушку, но таким образом мы могли решить проблему с несчастными неравными отношениями Стефано и Степаниды. Князь подарит Степаниду нам с Доменикой, а мы, в свою очередь, постараемся каким-то образом пожаловать ей вольную — а что, тоже теперь какие-никакие дворяне!  И выдать за Стефано. План отличный, осталось только воплотить его в жизнь.

Накануне свадебной церемонии решено было провести генеральную репетицию завтрашнего торжественного представления. Почти все участники собрались, не доставало только наших «орла и грифона». Мы ждали их где-то полчаса, после чего концертмейстер Павел Иванович велел слугам отправиться на поиски племянников. Увы, или к счастью, этого делать не пришлось, потому что в следующую минуту мы все узрели картину маслом «Юпитер в образе орла похищает Ганимеда». В хлам пьяного Гаврилу пытался втащить в зал чуть более трезвый Данила, но у него это плохо получалось. Выяснилось, что достопочтенные князья с утра пораньше устроили в бане мальчишник — с песнями, водкой и подневольными девками, а самого жениха на него не пригласили, объяснив тем, что «мал ещё для пирушек дружеских». В итоге нам пришлось обойтись без них, надеясь, что к самому мероприятию они просохнут и не забудут всё, что выучили.

С оркестром тоже были небольшие проблемы: князь Гольдберг обещал прислать своему старому корешу струнный квартет и флейтиста ещё в первой половине октября, но из-за каких-то трудностей они доехали до нас только к концу месяца. Пришлось репетировать с ними дополнительно, и я даже не представляю, сколько сил на это потратила Доменика, общаясь с немцами через переводчика — Настеньку. День приезда музыкантов совпал с её именинами, она была несказанно рада иностранным гостям и очень быстро нашла общий язык с флейтистом Кнутом, пожилым саксонцем, стаж преподавания у которого составлял почти двадцать пять лет. По словам Гольдберга, Кнут очень хорошо ладил с детьми, так как сам являлся дедушкой нескольких очаровательных девчушек. Настенька на первом же уроке флейты выложила ему всю информацию — о том, как мечтает научиться играть и как любит своего жениха Герберта.