Туманы Замка Бро. Трилогия (СИ) - Ветер Морвейн "Lady Morvein"

Тизон на секунду поджал губы, потом быстро произнёс:

– Нужно заключить договор с Элиотами.

На несколько секунд в зале воцарилась тишина. Тизон глубоко вдохнул и продолжил:

– Нужно разжечь войну между кланами. Зажмём Армстронгов в тиски. Если Элиоты ударят им в спину, то могут рассчитывать на обширные земли по ту сторону от границы…

– А если Элиоты вообще не захотят иметь с нами дела? Или, лучше того, объединятся со своими братьями по языку и направят войско против нас?

Тизон только пожал плечами.

– Ты спросил, я сказал, – ровно ответил он.

В тот день совет разошёлся, так ничего и не решив, а на следующее утро Генрих приказал послать гонца к Элиотам, чтобы предложить им мирный договор.

Ещё через неделю гонец вернулся и принёс оскорбительный отказ – что никак не могло улучшить настроения наместника. Набеги продолжались, крестьяне готовы были взбунтоваться, и в самом начале лета Генрих приказал начать сборы, рассчитывая до середины лета выдвинуться в поход.

Глава 16

Шло лето 1217 года, и Милдрет, дочери Брайнена Элиота и Элизабет Уоркли, уже исполнилось четырнадцать, когда жизнь её, во второй раз за то время, пока она помнила себя, и в третий с её рождения, сделала крутой поворот.

Первый поворот Милдрет не помнила, потому что тогда ей не исполнилось ещё и года. Об этих событиях ей рассказывала сестра Мартина много позже: о том, как её мать, довольно знатная саксонская дама и уже три года как вдова барона Уоркли, явилась в аббатство Дандренон под покровом ночи и слёзно просила взять на воспитание младенца, не спрашивая, кто его отец.

В таком визите ничего удивительного ни аббатисса, ни другие монахини не усмотрели – здесь много было тех, кто с младенчества находился под защитой монастыря. Милдрет взяли на воспитание, согласившись оставить при ней некоторое количество личных вещей, которые передала ей мать – резную шкатулку, в которой лежал амулет с незнакомым гербом, серебряный кинжал и письмо.

«Моя милая Милдрет, мне жаль, что я не могу остаться с тобой. Обстоятельства разлучают нас и вынуждают меня отказаться от тебя, но я всегда буду помнить, что ты моя дочь, и всегда буду тебя любить».

Только из письма девочка и узнала, что именем, данным ей при рождении, было имя Милдрет, потому как монахи с детства окрестили её именем Катрина, и на это имя она и отзывалась первые десять лет своей жизни.

Имя Катрина она никогда не считала своим. Его дали чужие люди, и имя это было чужим. Даже сестра Мартина, ставшая для неё ближайшей соратницей и наставницей, не была близка девочке настолько, чтобы та признала её право давать имена – и в мыслях воспитаница то и дело перекатывала чудесное, пахнущее диким ветром и запахом вереска саксонское имя Милдрет.

Этим именем она и назвалась, вопреки осуждающему взгляду сестры Мартины, когда жизнь её совершила второй крутой поворот: в году 1213, когда маленькой Катрине исполнилось десять лет, в монастырь прибыло несколько всадников. Они переговорили с аббатиссой, и вскоре после разговора в скрипторий к Милдрет вошла сестра Мартина.

– Собирайся, мы уезжаем отсюда, – сообщила она.

– Зачем? Куда? И когда мы вернёмся? – растерянно спросила Милдрет, по обыкновению коротавшая вечер за чтением писания – досуг в монастыре был не слишком разнообразен.

– К твоему отцу. Насовсем.

Несколько долгих секунд Милдрет смотрела перед собой, просто пытаясь осознать то, что услышала только что.

Всё внутри неё пело, и в то же время сердце объял страх. «На встречу с отцом», – повторила она про себя. Сердце стукнулось о рёбра и замерло. Не об этом ли она мечтала?

Здесь, в стенах аббатства, ей казалось, что она в плену. Хотелось плакать от мыслей о том, что так и пройдёт вся её жизнь – за чтением книг и работой в саду. Наибольшей радостью для неё было перечитывать единственное письмо, связывающее её с миром за стенами монастыря. И вот теперь её забирал к себе отец.

Милдрет бросилась в келью и, молниеносно собрав свои небогатые пожитки, направилась к условленному месту встречи – воротам монастыря. Она ожидала, что там уже увидит отца – но этого не произошло.

Трое суровых мужчин на сизых конях даже не взглянули на неё и не показали лиц из-под низко опущенных капюшонов – только брат Мартин, сидевший на ослике рядом с ними, махнул Милдрет рукой, призывая залезть на осла у себя за спиной.

Шёл дождь, и лошади месили копытами глину почти до утра, затем лишь на пару часов остановились на ночлег. С Милдрет по-прежнему никто не говорил – ей лишь молча протянули кусок мяса на кости за общим костром – что, конечно, было лучше того, чем кормили в монастыре, но всё равно не слишком её обрадовало.

Милдрет почему-то стало тоскливо – здесь она была так же не нужна никому, как и в стенах аббатства. Зачем бы она ни понадобилась отцу, тот явно не слишком-то жаждал её увидеть.

Они ехали три дня и три ночи, пока в рассветной дымке на горизонте не замаячили стены и башни замка, название которого Милдрет узнала лишь спустя несколько часов, когда услышал: «Добро пожаловать в Карлевелок!»

– Добро пожаловать в Карлевелок! – Брайнен Элиот, рыжебородый мужчина с сетью морщинок вокруг глаз секунду стоял, разглядывая девушку, прибывшую в замок из аббатства Дандренон в окружении трёх рыцарей и одной монахини, затем губы его расплылись в улыбке и он, не сдержавшись, обнял её при всех.

Брайнен в самом деле был рад. Было бы преувеличением сказать, что он заочно любил дочь, которую никогда не знал. Он отправлял гонцов не за дочерью – за наследниуей, потому что старший его сын, рождённый в браке с Иннис, урождённой Армстронг, не оправдывал никаких надежд.

Юный Брайс Элиот откровенно сочувствовал своей родне по матери куда больше, чем дому отца. Сочувствовало ей и окружение Брайса, которое на каждом пиру не забывало напомнить Брайнену о том, как много сделали Армстронги для его дома, и о том, что именно они удерживают границу с англами, чтобы он, Брайнен, мог пировать вволю, пока они, Армстронги, проливают за Шотландию свою кровь.

Разговоры эти раздражали Брайнена чем дальше, тем сильнее, в особенности потому, что сам Брайс был ещё слишком мал, чтобы судить о чужой крови, пролитой за него и ради него. Он откровенно повторял то, что напевали ему старшие друзья, многие из которых сами имели родню среди Армстронгов, но до поры до времени Брайнен Элиот лишь скрипел зубами, пока, в один прекрасный вечер монах, исповедовавший Брайса, не рассказал ему о заговоре, который готовится против тана.

Брайнен не был уверен, что стоит верить словам монаха, нарушившего таинство исповеди, и, тем не менее, известие о предательстве стало для него ударом.

Собрав для совещания нескольких приближённых, среди которых был его младший брат Кестер, бард Рамсей и всё тот же монах брат Маркус, Брайнен стал вспоминать, кто ещё мог бы претендовать на роль наследника титула Элиота из Элиотов. Однако сердце его по-прежнему было неспокойно – не только его клан и его жизнь оказались под угрозой, он остро ощущал, что потерял человека, которого до сих пор, несмотря ни на что, считал родным.

Так Брайнен Элиот вспомнил о леди Элизабет, проезжавшей дорогами Шотландии десять лет назад, остановленной его рыцарями и приглашённой в замок Карлевелок погостить несколько дней. Элизабет осталась на добрых полгода, она не слишком спешила, и только когда Брайнен стал замечать округлость её живота, приказал снарядить отряд рыцарей, которые помогли бы английской леди добраться до границы в целости и сохранности. Лорд Эллиот немедленно послал отряд рыцарей на поиски, и уже довольно скоро пришли вести о девочке, которую леди Элизабет отдала на воспитание в монастырь.

За те шесть дней, что Брайнен Элиот ждал появления в доме новой дочери, он много раз успел обдумать политическую часть своих планов, так что теперь разум его был свободен для семейных чувств. Он в самом деле был рад, что, потеряв сына, обрёл дочь, и почти уже готов всем сердцем полюбить юную Катрину так же, как любил Брайса до сих пор.