Во тьме окаянной - Строганов Михаил
Яков Аникиевич повернулся и пошел в терем, укрепленный толстыми, в два бревна, стенами с высокой, приспособленной под огневую стрельбу крытой башней.
– И впрямь суров! – подмигнул казак Савве. – Держи крепче подрясничек, а то задерет полы и за так от души всыплет!
От свежеструганных досок пахло хвоей, душистой смолой и лесом. В красном углу перед дорогими, выписанными из Москвы и Царьграда иконами, мерцает неугасимая лампада. Пол чисто выскоблен, без ковров, даже не прикрытый рогожею. Лавки также стоят голыми, без полавочников, и лишь на столе – скромный льняной подскатертник. Не купеческая горница – монастырская трапезная!
– Отужинаем, чем Бог послал. – Строганов не спеша подошел к столу, подавая знак нести снедь.
Проворный хлопец расставил по столу деревянные миски, подал ложки, из печи – горшок с пшеничной кашей, сдобренной конопляным маслом, да кувшин овсяного кваса; только затем выставил свежий каравай.
– Очи всех Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всяко животно благоволения! – Яков Аникиевич громко прочитал молитву, трижды перекрестился на образа и сел за стол.
Ели молча. Проголодавшийся казак уплетал-таки безвкусную, сваренную на воде пресную кашу, с тоской вспоминая обильный и разносольный харч у Григория Аникиевича в Орле.
«Вот кто на Чусовской землице настоящий упырь! – мелькнула у Васильки крамольная мысль. – Такой, знать, работает, деньги считает да постится. Оттого егонные мужики умом-то и повреждаются…»
Казак посмотрел на Строганова исподлобья:
«Ничего себе, вольная да хлебосольная православная землица. Хорошо здесь всякому, да не по Якову…»
Окончив ужин, Строганов встал, вновь прочитал молитву и приказал служившему холопу уложить казака и послушника почивать, а сам остался с Данилой наедине.
– Читал о тебе в письме у Григория, – неспешно, расставляя слова, произнес Яков. – Хорошо пишет, складно…
Купец испытующе посмотрел на Карего:
– Но ты и без того глянулся. На людей у меня нюх чуткий!
Данила усмехнулся.
– Что ж такого во мне учуял?
– Да хотя бы то, что не сбежал, а пришел ко мне, зная характер строгановский. Ведаешь, что могу, дабы твою гордыню смирить, высечь да поморить в яме. Или за то, что жену братову бесчестил, предать смерти. Знал про сие – и не убоялся…
– Так и я мог убить тебя. Прямо на пристани. Потом в реку – и поминай как звали. А ты впустил меня в дом, толкуешь наедине и тоже не убоялся…
Карего поселили в просторной избе, специально поставленной Строгановым для особых гостей. Большие, закрытые слюдой окна; высокие, в два человеческих роста, стены; покрытая изразцами печь; пол, заботливо обитый для тепла войлоком…
Данила скинул сапоги и не спеша прошелся по избе… Резной стол с парой литых подсвечников, над которым помещалась полка под книги или списки, массивное кресло для отдыха, вдоль стен – широкие удобные лавки с приголовниками, чтобы гостю было удобней вздремнуть, когда вздумается…
Тихонько скрипнула незапертая дверь – на пороге показалась молодая розовощекая баба, одетая в красную, расшитую узорами рубаху и в накинутый поверх опашень. Баба деловито перекрестилась на образа, скинула верхнюю одежду и неспешной походкой пошла к сундуку – стелить Карему постель.
Она ловко придвинула к стенной лавке широкою скамью, сверху положила перинку, заправив льняной простынью, а сверху накинула легкое беличье одеялко, положив к изголовью пару маленьких атласных подушечек.
Закончив с постелью, баба встала подле как вкопанная и стыдливо опустила глаза.
– Тебя как зовут? – спросил Данила.
– Марфуша…
– Чего же ты, Марфуша, еще ждешь?
Лицо бабы пунцово вспыхнуло, она улыбнулась и, скидывая на пол рубаху, открыла Карему свою жаркую, манящую наготу.
– Тебя, никак, Яков Аникиевич для дела прислал?
Марфуша, лукаво посмотрела на Данилу и нарочито смиренно поклонилась:
– Сама пришла… дабы плотью не томился… Небось по бабе-то соскучился?
– Соскучился, Марфуша, еще как соскучился… – Данила подал бабе лежавший у дверей охабень. – Смертельно устал я, Марфушенька. Завтра о сем потолкуем, утро вечера мудренее, а день ночки честнее…
Баба недовольно напялила рубаху и, не застегиваясь, накинула на плечи охабень:
– Как знаешь… Я бы хорошо приласкала…
– Ступай, Марфуша, – сухо ответил Карий, протягивая бабе деньги, – прими копеечку. Знатно мне постель постелила, надобно на ней и выспаться по-доброму…
Марфуша зажала серебряную чешуйку в кулачок, хмыкнула и поспешно вышла из избы.
«Ну, купец! Ай да Строганов! Решил меня хоромами заманить да через бабью ласку приручить!» – Данила заложил дверной засов и подумал, что судьба уже свела его с тремя купеческими братьями, только, в отличие от сказки, проведя его путь от младшего к старшему…
Сон не шел, но мучительная дремота одолела быстро, заставляя то забываться, проваливаясь в скользящую темноту, то, вздрагивая, возвращаться назад на бессонное ложе…
Вконец измучившись, Данила встал с постели и, недолго походя по теплому войлочному полу, присел к столу со свечой, ровно мерцающей в тяжелом медном шандале…
«Откуда начну плакати окаяннаго моего жития деяний? Кое ли положу начало, Христе, нынешнему рыданию?» – Данила посмотрел на образ Спаса, но вместо иконы зияла холодная, манящая звездная бездна…
– Все сокрушаешься да вопиешь? Не думал, что тебе грех не сладок! – Из темноты показался одетый в царские ризы работорговец Солейман. – Своего отца ты убивал со сладострастием, упиваясь грехом, как любовью…
– Лжешь! – закричал Карий. – Не отец ты мне вовсе, мучитель, убивец моей матери!
Солейман рассмеялся:
– Землей и Небом клянусь: я – отец, заботливый и нежный, у хладнокровного змееныша-отцеубийцы; я – ласковый и щедрый муж у недостойной потаскухи!
Солейман залез на стол, усаживаясь на нем по-турецки:
– Надо было давить гаденыша вместе с гадиной, но дрогнула отцовская рука, не поднялась на родное дитя, и сердце убоялось слова Пророка…
– Лжешь, Ирод!
Карий выхватил ятаган и вонзил его Солейману под сердце.
– Ятаган из лучшей во всем правоверном мире дамасской стали купил для своего первенца! – Солейман коснулся лезвия, пальцами стирая с него сочащуюся кровь. – Ждал, что вернется домой блудный сын сильным и мудрым мужчиною, станет защитою и отрадой дням моей старости. И настал день, и вернулся сын, и освежевал отца, как жертвенного барана…
– Ты лжешь, кровопийца проклятый! – Данила с силою потянул за рукоять ятагана, но клинок застрял намертво в пронзенном теле.
– Может, лгу, а может, и нет. Как знать, кто ведает… – Солейман лукаво скривил губы. – Только вот истинный кровопийца не я, а ты. Оттого и не тебе, пролившему реки крови, судить ни меня, ни этот мир!
Солейман поднес окровавленные пальцы к свече и с силою сжал горящий фитиль, впуская в очи бледную весеннюю тьму…
Открыв глаза под водой, Карий с трудом смог разглядеть только свои руки: река была мутной, почти не пропускающей света. Еще входя в Чусовую, удивился, что совсем не почувствовал ее вод, словно второпях выскочил неодетым из избы…
Холод настиг внезапно, внизу, уже возле дна. На поверхности спокойная и еще не пробудившаяся река внизу жила особенной жизнью с невидимыми глазу течениями и стремнинами, бьющими из неведомых глубин ледяными ключами…
«Из преисподни достать хочешь… Да лапы твои коротки! – Данила нырнул, хватая пальцами слизкое, ускользающее речное дно. – Нашелся обличитель. И диавола тоже можно назвать отцом любого грешника, так что, и его бить не должно?!»
Карий почувствовал, что, доведись ему встретить Солеймана сейчас, то сотворил бы над ним прежнее не задумавшись…
Он поднялся к поверхности реки, к воздуху и свету, повернулся на спину, широко раскидывая руки. Стало покойнее и теплее. Неспешно искрилась вода, зыблясь от малейшего дуновения ветра. Вдалеке еще цеплялось утреннее марево за крутой, почти отвесный берег, над которым поднималась зеленая полоса вздыбленных камнями елей.
Похожие книги на "Во тьме окаянной", Строганов Михаил
Строганов Михаил читать все книги автора по порядку
Строганов Михаил - все книги автора в одном месте читать по порядку полные версии на сайте онлайн библиотеки mir-knigi.info.