Вдовье счастье (СИ) - Брэйн Даниэль

Выла она так усердно и артистично, что я начала дергаться — на ее вопли сбежится вся улица, но при всем кривлянии боялась Палашка чего-то всерьез, и до меня никак не доходило, где я напортачила.

— Хватит, хватит реветь! — шипела я, тщетно пытаясь отодрать ее от юбки. — Да ты мне всех клиентов перепугаешь! — Хотя уже и не было никого. — Да перестань ты, а то высеку!

Услышав знакомую угрозу, Палашка вмиг успокоилась, а я расслышала тихое хихиканье из глубины магазина и повернулась.

— Что вы, ваша милость! — фыркнул Фома, выходя в зал. Не одна я подсматривала за дверью. — Девка-то, поди, ваша дворовая? Так пошто вы ей, ваша милость, деньги даете, она сочтет, что вы гоните ее. Я до вас с арендой пришел.

Мужик, как и купец, своего никогда не упустит. Я наконец вырвалась из хватки Палашки, оправляя изрядно помятую в схватке юбку, подошла к Фоме, и он скис, по выражению лица моего смекнув, что торговаться со мной стоило изначально. Теперь я уже была в курсе расценок, а сам Фома успел понять, что в бизнесе я человек ловкий, и неизвестно, как он себе это объяснял, но, возможно, он вовсе не задавался такими вопросами.

— Двадцать золотом магазин, — уныло объявил Фома. Это была средняя цена за такое помещение, но меня она не устраивала.

— Пятнадцать, — поправила я. — А поедят товар мыши, и того не дам. Мышей изведи, Фома. Гадость какая.

Как бы с мышами вместе не извели и меня… но выбора не было. Я подошла к Палашке, которая встала с колен, но деньги, которые я ей дала, положила на столик и подвывая раскладывала товар.

— Вольную, значит, не хочешь? — спросила я, смотря ей в спину и кусая губы.

— Да как же! — снова зашмыгала носом Палашка. — Воля, барыня, страшно! Я девица, меня тронуть никто не моги, кто барское добро портить будет! А на воле долго ли девкой побуду? Барыня, она и за мужика хорошего отдаст, и приданое даст, а высечь, да как еще холопов учить. Поди плохо мне? В тепле, сытая, работы немного, жаловаться мне, матушка, грех, а так лучше у вас поротой, чем без вас порченой…

Я шумно выдохнула сквозь зубы, не зная, что ей сказать. Насколько я уже понимала законы, это правда. Крепость для любой дворовой девки гарантия и защита — не без исключений, но в случае Палашки бесспорные. Не было ни охочих до юбок разудалых деревенских мужиков, ни похотливого всемогущего барина, а Фома, его сыновья или тот же Ефим рисковали бы очень многим, решись они покуситься на Палашкину честь, ведь она — чужое имущество, отвечать за которое придется сполна и по всей строгости.

— Эти деньги ты заработала, — негромко сказала я, — честным трудом. А будешь хорошо работать и считать научишься, заработаешь еще больше. Вольную я тебе не дам, пока сама не попросишь, а замуж… захочешь замуж, там и поговорим. Прибери тут все, проверь и домой иди. И не реви больше, бесишь.

Никакой ошибки я вроде бы совершить не могла, или мне, окрыленной успехами, так казалось. Все шло так, как должно, будь я менее опытна или фаталистична, усмотрела в этом паршивый знак, но я отдавала должное своим знаниям. Торговля была мне знакома лучше, чем извоз, неважно, что книги сменились на сэконд-хэнд, я была спокойна и воодушевлена, уснула быстро и спала как младенец, но посреди ночи проснулась от странного звука.

Дети спали. Я повернула голову, желая убедиться, что мне не померещилось, и мутная фигура с явственным белым пятном бросилась в приоткрытую дверь.

Первым желанием было вскочить, но я не хотела потревожить детей. Я не слышала, как хлопнула входная дверь, в квартире я, Палашка и Лукея, и кто-то из них вошел ко мне в спальню и пытался — снова пытался меня убить?

Я осторожно поднялась, вышла в прихожую, ловя каждый звук. Сердце мое билось ровно, адреналин не давал разогнаться истерике, а сил я чувствовала столько, что могла бы легко справиться даже с Фомой или Ефимом. Мать, чьи дети могут остаться сиротами, лучше не злить.

Но была тишина такая, что я слышала, как за окном стучит капель. Капли падали с крыши, отсчитывая мгновения пустоты, но жутко не было. Вера, которая боялась каждого шороха и впадала в выматывающую немую истерику, в эту ночь покинула меня навсегда.

Я наклонилась и подобрала с пола предмет, которому здесь было совершенно не место, и с его помощью любая из баб, будь то Лукея или Палашка, в два счета могли расправиться со мной.

Моя собственная подушка. Я едва избежала верной гибели, и у меня осталось двое подозреваемых.

Глава двадцать первая

Я не узнала, кто пытался меня убить, и не узнала, была ли это вторая попытка, или до того как Ефимка вытащил меня из отравленной комнаты, случилась еще не одна. Я поискала на подушке следы…

Тщетно. Я растолкала Палашку, распихала Лукею и не поняла, кто из них спал, кто ловко меня провел, но утром, ничего не объясняя, выселила обеих вниз, где Фома сдавал комнатки для прислуги, которую господа видеть в своих квартирах не желали.

Я запирала на ночь окна и дверь, устраивалась с детьми и рассказывала им сказки. Под матрасом прятался нож, который я купила в скобяной лавке, и иногда, когда Анфиса занималась с детьми, Палашка торчала в магазине, а Лукея возилась на кухне, я примеривала его к своей руке.

Она у меня не дрогнет. Мне есть что защищать.

Вторую комнату я превратила в кабинет — поставила стол и сейф. Денежные средства от населения банки не принимали, впрочем, кредитовать сомнительных дворян вроде меня тоже намерены не были. Хранить деньги в доме было откровенно страшно, вломись ко мне добры молодцы с кистенями, вроде тех, с кем якшался Ефим, мне не поздоровится и справиться я с ними не смогу. Поэтому часть денег я определила в несгораемый шкаф — небольшую часть, чтобы если что позволить забрать их без проблем, основную же сумму спрятала по-дурацки, среди дамских вещей. Светлая наивность, что я обману кого-то, но драгоценности, которые у меня еще оставались, я специально держала на виду.

С ночи покушения миновал без малого месяц, и с каждым днем я все увереннее смотрела в будущее. Оно уже не было мутным, лапы неведомых чудовищ не тянулись ко мне из мглы, готовые сцапать и утащить в преисподнюю, где-то там, в новом дне, не поджидали меня кредиторы и городовые, не спешили явить свои лики Голод и Раздор, а Смерть и Чума затаились…

Гешефт по продаже подержанной одежды возымел успех, и я объясняла это тем, что я крайне вовремя удовлетворила потребность продавцов, а затем уже покупателей. Ношеных вещей у обеспеченных людей оказалось много, несмотря на то что одежда стоила огромных денег, мода требовала крупных финансовых жертв. Дворянки, отдававшие последнее за пошив платьев к балу, были вынуждены выбирать, перешивать продемонстрированный однажды наряд или где-то искать деньги на новый. Второй вариант предпочитали чаще, и я столкнулась с проблемой: у меня накопилось столько вышедших в тираж бальных платьев, что я подумывала их не принимать, потому что спрос на них был невелик.

Приносили вещи детские и взрослые, я избегала думать, что сталось с их владельцами, но сняла на соседней улице комнатку, где выложили кирпичную печь и соорудили подобие автоклава. Стерилизацию товара я поручила Лукее, убив этим сразу двух зайцев — она была при важном для меня деле и не маячила перед глазами, хотя за догляд за ленивой старухой пришлось платить супруге купца. Помимо золотника в неделю я выдала кузнечихе полный карт-бланш на мотивирование Лукеи к работе, что бы в итоге в понимании грузной, суровой, под стать мужу, женщины под этим политкорректным словом ни крылось, и результат меня устраивал.

Палашка обладала относительным вкусом, умела и польстить, и умаслить покупательницу, и навязать ей под шумок залежавшийся товар, но в арифметике оказалась настолько слаба, что я наняла приказчика. В обязаннности сухонького, похожего на сверчка занудного старичка входило вести бухгалтерию и расчеты, а вскоре я поняла, что одного помещения недостаточно, как и не хватает двоих людей в магазине, и сняла склад, где принимали товар, и два новых магазинчика. В первом продолжали продавать дамские радости, во втором можно было приобрести все для детей, от колыбелек до одежды, и в третьем я, больше рассчитывая на то, что Всевидящая, как и купец Аксентьев, должна из чистого интереса мне благоволить, открыла пункт проката бальной одежды.