Римская карусель (СИ) - Дельта Марк

   Спурий прыснул.

   - Не задавайся, "умный раб" это не про тебя, - сказал ему тихо Иберий голосом, лишенным, однако, какой-либо строгости. Затем акробат обратился к мимографу: - Нельзя ли сделать так, чтобы герой был не рабом, а мимом?

   - Мимов люди уважают не намного больше, чем рабов, - ответила за мужа Лаодика.

   - Смотря каких, - возразил акробат. - Латин был во времена Домициана вторым человеком после императора. Его боялись больше, чем префекта преторианцев и любого из сенаторов.

   - Клянусь Геркулесом, Латин, о котором ты говоришь, хоть и великий был актер, а все же доносчик и мерзавец, каких мало! - Семпроний нахмурил густые брови. - Пусть избавят нас небожители от возвеличивания такой ценой.

   - Я слышала, - вставила Хлоя, - что одной миме кланялись важные и надутые патриции. Ее звали Киферида.

   - Это верно, - подтвердил Семпроний. - Она вскружила голову самому триумвиру Марку Антонию, и он заставил всех вокруг оказывать ей почести. Это было еще до того, как он взял в жены египетскую царицу.

   - Наша Киферида тоже вскружила голову некоему Марку, - подал голос ухмыляющийся Спурий. - Иначе, с какой стати он разрешил бы мимам жить в его доме?

   - Да, вскружила голову, и не только ему! - при этих словах Хлоя полоснула Александра блеском озорных темных глаз.

   Во время разговора никто не заметил, как Руфиан, разморенный весенним солнцем, задремал, держа в руке вожжи. Об этом прискорбном событии стало известно лишь после того, как повозка наполовину съехала с гравия дороги - одной из тех бесчисленных прямых дорог, сеть которых покрывала всю необъятную территорию римского мира, - и заднее правое колесо провалилось в канаву.

   Последовал мощный толчок, крики людей, - но повозка не перевернулась, а застыла в противоестественно наклоненном положении.

   Выкарабкавшись наружу, актеры окружили свою незадачливую колесницу. Тарквиний, оглашая окрестности громким лаем, носился, как ошалелый. Руфиан торопился искупить вину и теперь суетился рядом с волами, пытаясь заставить их вытащить повозку.

   Александр, убедившись, что никто не пострадал, подошел к обескураженному Семпронию и продолжил начатый с ним разговор, рассеянно поглядывая на безуспешную возню людей и животных. Фокусник, оставив волов в покое, присоединился к двум акробатам, пытающимся приподнять застрявшее колесо.

   Иберий, раскрасневшись от напряжения, выпрямился и с шумом выдохнул воздух. На лбу его проступила жила.

   - Надо все выгрузить из повозки, - распорядился он, отирая пот рукавом туники. - Александр, ты можешь отложить свой важный разговор и помочь нам?

   Александр, бормоча извинения, подошел к месту происшествия.

   - Выгружаем вещи, чтобы облегчить повозку, - повторил Руфиан вслед за Иберием.

   Все, кроме Александра, вылезли из канавы.

   - Да, так, вероятно, будет лучше, - согласился Александр. - Подождите, я только взгляну.

   Он наклонился к колесу, обхватил его руками и потянул наверх, полагая, что попытка будет столь же бесплодной, как у его предшественников. Однако колесо не оказало особого сопротивления, и актер, придерживая его на весу, крикнул:

   - Пусть волы двигаются вперед!

   Изумленные люди смотрели на него так, словно он был незнакомцем и говорил на неведомом языке, и не двигались. Тогда Александр сделал шаг наверх, из канавы, не отпуская из рук колеса, и поставил его на твердую землю.

   - Можно ехать дальше, - сказал он.

   Видя, что все продолжают таращиться на него, он повторил фразу. После этого Иберий со Спурием, решившие сменить Руфиана, принялись понукать волов. Через несколько мгновений повозка с труппой актеров снова двигалась по направлению к Кордубе.

   Только сейчас до Александра дошло, что проще было вернуться в мыслях в недалекое прошлое и предотвратить случившееся.

   ...Вблизи въезда в Кордубу дорога стала мощеной. Гравий и песок уступили место плотно уложенным плоским камням, намертво схваченным застывшим раствором. Город утопал в зелени и цветении. Волны теплого воздуха несли с собой стрекот и жужжание мириадов живых существ.

   Выходя из дома Марка Аннея, Алкиной сначала не обратил особого внимания на незнакомую ему крупную повозку и волов. Но уже через мгновение высокий крупный Тит Семпроний большими шагами шел ему навстречу, широко расставив руки для объятий. Подле мужа семенила, что-то причитая, маленькая пухлая Лаодика.

   Алкиной обменялся с прибывшими приветствиями, поцеловал мать и отправился в общину.

   Александр, радуясь возвращению в Кордубу и предстоящему в ближайшие дни собранию "кентавров" в доме у Марка Ульпия, думал о вопросах, накопившихся у него за последнее время.

   Войдя в комнату, которую он делил с братом, актер с удивлением застал там Хлою.

   - Вода в купальне скоро согреется, - сказал он, чувствуя неловкость. - Ты, вероятно, устала с дороги. Пойди, смой дорожную пыль.

   - Хорошо, - промурлыкала девушка. - Как скажешь, так и сделаю.

   Проходя мимо актера, она уронила острую застежку, державшую по привычке в пальцах. Оба одновременно наклонились, и их лица оказались рядом.

   - Ты такой сильный, - тихо проговорила Хлоя, и в голосе ее зазвучала неожиданная хрипотца. - Как ты поднял в одиночку эту повозку и вытащил ее из канавы!

   Она протянула руку и коснулась пальцем лба Александра, над переносицей.

   - Ты стал какой-то другой, - прошептала девушка. - Раньше здесь были складки, и поэтому казалось, что ты вечно удивляешься. Они сейчас исчезли, и кожа совсем разгладилась.

   Танцовщица медленно, едва касаясь, провела рукой по щеке юноши и придвинула лицо еще ближе. Ее большие глаза горели влажным черным огнем. Горячее , дыхание обдало лицо актера.

   Александр встал, поднимая за собой и девушку.

   - Я думаю, - произнес он, досадуя и не зная, правильно ли поступает, - когда Алкиной вернется домой, он будет тебя искать.

   Хлоя вспыхнула и, не говоря ни слова, быстро покинула комнату.

***

   - Не поймите мой вопрос неправильно, - начал Александр. - Я вовсе не оспариваю необходимость сострадания. Думаю, нет человека, не нуждающегося в нем хотя бы раз в жизни. Я хочу лишь лучше понять мудрость гимнософистов и связанное с нею учение Воина-Ибера.

   - Ты можешь спрашивать все, что угодно, - подбодрила его Кальпурния, наслаждаясь обвевающим ее ветерком.

   Одетая в тунику своего излюбленного светло-желтого цвета, она казалась частью окружающего пейзажа, где оттенки зеленого соперничали с лежащими на всем солнечными пятнами. К своим сорока пяти годам миловидная матрона сохранила почти нетронутым изящество ранней молодости, но сейчас, при ярком майском свете, она выглядела старше, чем в щадящей тени фамильного дома Ульпиев.

   Трое "кентавров" - Клеомен, Кальпурния и Александр - сидели в беседке, расположенной в перистиле дома. Марк в этот час находился в базилике, исполняя свои общественные обязанности одного из декурионов Кордубы.

   - Я не могу понять, - продолжал актер, - как требование сострадания совместимо с тем, что жизнь по сути является разновидностью сновидения. Если все это мой сон, то никого нет. Все видимые мною существа - иллюзорны. Кому же сострадать? Чью кровь нельзя проливать?

   - Я добавлю от себя, что иллюзорен и тот, кто видит сон, - с улыбкой вставила Кальпурния, с удовольствием глядя на обрамленное длинными, совсем не римскими кудрями лицо Александра. Она находила, что некоторая припухлость губ и слегка раздувающиеся ноздри не делают внешность юного орбинавта менее располагающей. Сейчас на его лице было написано нескрываемое недоумение, рассмешившее хозяйку дома.

   - Моя госпожа безусловно права, - поддержал ее Клеомен, и на его узком лице появилась довольная улыбка философа, дождавшегося наконец возможности поразить собеседников любимым парадоксом. - Ведь ты тоже всем нам снишься.