– Ну, вот что. Хватит валять дурака. Я знаю, чего хочешь ты, ты знаешь, чего хочу я.
– Я не знаю ничего.
– Моё предложение, – не обращая внимания на его слова, продолжил Генрих, – тоже ясно. Ты не лезешь в мои дела и позволяешь мне управлять замком, как того хотел твой отец. Ты берёшь в супруги Ласе и после моей смерти – надеюсь, нескорой, но тут уж как повезёт – вступаешь во владение, как того и хотел. Я не молод, Грегори. Тебе вряд ли будет больше сорока, когда это произойдёт. До тех пор ты управлять замком всё равно не готов.
Грегори стиснул зубы и молча смотрел, как Генрих подходит вплотную к нему.
– Не рано ли мне вступать в брак? – спросил он. – Я только утром стал рыцарем. И славы дому Вьепон ещё не принёс.
– Это были бы мудрые слова, если бы на твоём месте стоял кто-то другой.
Сэр Генрих остановился в шаге от него.
– А если я откажусь? – спросил Грегори зло. – Что тогда? Силком поведёшь меня под венец?
– У меня впереди достаточно времени, чтобы решить этот вопрос.
Грегори поднял брови и улыбнулся.
– Очень хорошо, – сказал он. – Тогда отложим разговор.
Сэр Генрих нахмурился.
– До каких пор? – резко спросил он.
– Я хочу принести Вьепонам славу, как и сказал. Я хочу отправиться в поход.
– В крестовый? – в голосе сэра Генриха Грегори почудилась затаённая надежда.
– Не так далеко. Скажем, в августе я поведу рыцарей в земли Армстронгов. И если вернусь с победой – то в преддверии первого снега, в день моего рождения, мы продолжим разговор.
– Хорошо, – сэр Генрих улыбнулся. – Полагаю, с поражением ты не вернёшься?
– Само собой. И тогда тебе не придётся вообще решать наш с Ласе вопрос.
Впервые за долгое время два сэра расстались довольные собой, друг другом и сделкой, однако на душе у Грегори всё ещё скребли кошки. Он по-прежнему не мог понять, куда этим вечером делась Милдрет.
Лишь войдя в шатёр и увидев Милдрет лежащей на шкурах спиной ко входу, Грегори вздохнул с облегчением. Он скинул парадный плащ и верхнюю одежду, разулся и, оставшись в одной только льняной рубахе, нырнул к ней под плед.
Тонкий луч луны пересекал щёку Милдрет, и лицо её, расслабленное и неподвижное, казалось особенно нежным в серебристом свете.
Грегори легонько подул на краешек уха, выглядывавший из-под волос, проверяя, в самом ли деле она спит. Милдрет дёрнула бровью, но глаз не открыла.
Грегори улыбнулся. Ещё некоторое время он полулежал, опершись на локоть одной руки, а другой обняв Милдрет поперёк живота, и разглядывал её лицо. Потом, нехотя разомкнув объятия, осторожно отодвинул в сторону краешек рубахи, в которой спала Милдрет, и коснулся губами её плеча.
– Ты такая красивая, когда спишь, – прошептал он одними губами у самого уха Милдрет и, прикрыв глаза, опустил подбородок ей на плечо.
Он не смог разглядеть, как губы Милдрет дрогнули в улыбке – впервые за вечер.
Милдрет видела пир и видела Ласе, сидевшую за столом рядом с Грегори. Она не хотела смотреть на них, но и взгляда отвести не могла.
Она так и не решилась подойти к господину, тем более что это значило подойти ещё и к сэру Генриху, который сидел по правую руку от него.
Милдрет скрылась между деревьев и весь вечер наблюдала за Грегори из темноты, а затем слышала и его разговор с Генрихом. Но пока ещё не могла решить, что всё это значит лично для неё.
Глава 34
– Ты идёшь в бой, чтобы выиграть – или чтобы проиграть?
Вопрос прозвучал из-за плеча и показался неожиданным, потому что Грегори был уверен, что в небольшом закутке, где рыцари меняли доспех, с Милдрет они одни.
Милдрет, стоявшая напротив Грегори, замерла со шлемом в руках. Взгляд её был устремлён туда, за плечо.
– У меня есть выбор? – спросил Грегори немного зло. Повернуть головы в застёгнутом доспехе он уже не мог, и оставалось довольствоваться отражением брата в серых зрачках Милдрет.
– Если ты решил проиграть, чтобы избавиться от навязанной тебе супруги – лучше вовсе откажись. Сейчас, – продолжил Грюнвальд, стоявший у него за спиной, – нам не нужен позор.
Грегори стиснул зубы.
– Я иду в бой, чтобы выиграть, – твёрдо сказал он. – Ждите. Данстан закончит с доспехом, и я приду.
Грюнвальд, кивнув, исчез, а Милдрет перевела взгляд на лицо Грегори. Губы её были плотно сжаты, выдавая недовольство, но она молчала.
– Выбора нет, Милдрет, – сказал Грегори тихо, внимательно разглядывая её лицо.
– Ты женишься на ней?
– Я надеюсь, что нет.
– Если так тебе будет лучше – женись, – Милдрет отвела взгляд.
Если бы не кольчуга, делавшая каждое движение тяжёлым на грани неподвижности, он хорошенько встряхнул бы Милдрет за плечи, но пришлось ограничиться вздохом.
Ревность Милдрет была странна и понятна в одно и то же время. Грегори почти не сомневался, что это ревность, потому что Ласе сама по себе не сделала ей ничего.
С одной стороны, Грегори хотелось сказать, что Ласе и Милдрет несравнимы. Как может солнце ревновать к луне? То, что он чувствовал к Милдрет, было ничем не похоже на то, что он мог бы чувствовать к Ласе.
С другой, что-то подсказывало, что это всё-таки одно. Милдрет могла быть его другом, сестрой, опорой и слугой в одном лице, но это не исчерпывало всего, чем могла бы быть для него Милдрет – это не покрывало того, что хотела отобрать у Милдрет Ласе.
Милдрет оставалась мрачной всё время, пока надевала на Грегори шлем и проверяла ремешки, а Грегори, лицо которого уже было скрыто забралом, боролся с желанием сказать что-нибудь, что стёрло бы этот недовольный изгиб с губ Милдрет. Может быть: «Я тебя люблю?» – слова крутились на языке, но к месту не подходили, и, в конце концов, Грегори так и не сказал ничего – Милдрет помогла ему развернуться лицом к ристалищу и подтолкнула, хлопнув по спине.
– СЛУШАЙТЕ! СЛУШАЙТЕ! СЛУШАЙТЕ! Высокие и благородные принцы, графы, сеньоры, бароны, рыцари и дворяне… – разносился, перекрывая толпу, над ристалищем голос герольда.
Рыцари, упражнявшиеся в поднимании невесомых шарфов с земли, один за другим заканчивали своё занятие и занимали места между ложами.
Грюнвальд оказался по левую руку от Грегори, Корбен – по правую. Оба двумя столпами подпирали его плечи, и Грегори было немного неуютно от такого напора, но он молчал.
– Мои люди будут прикрывать тебя, – сказал Грюнвальд, – а рыцари Корбена отвлекут противника. Ты должен сбить как можно больше вражеских рыцарей булавой.
– Зачем это вам? – спросил Грегори.
– Потому что так должно быть.
Верёвки были разрезаны, и начался бой.
Схватки шли одна за другой, но в этот раз их было меньше, чем накануне, потому что рыцарям давали время отдохнуть. Турнирная пирамида подходила к концу, а отряд Вьепонов ещё не потерпел ни одного поражения, но Грюнвальд с Корбеном мрачнели от боя к бою. «Проклятые французы», – шипел Корбен после каждой победы противника, так же уверено двигавшегося к вершине пирамиды, и когда осталось два отряда, одним из которых были Вьепоны, а другим – французская команда Шарле, Грегори начал понимать почему.
– Хватит, – твёрдо сказал Грюнвальд, когда через ристалище, прищурившись, разглядел, что Шарле меняют булавы на пики, – заменим Грегори. Скажем, что ему повредили руку, или просто наденем на кого-то ещё его доспех.
– Что? – глаза Грегори расширились от возмущения. Он проследил за взглядом кузена и, тоже заметив смену оружия, растерянно спросил: – Но пики… против булавы… разве это не бесчестно? Они же прошибают доспех насквозь. Они разрешены?
Корбен, стоявший по другую руку от него, кивнул – Грегори так и не понял, ему или Грюнвальду.
– Грегори надо убирать, – подтвердил он.
– Нет!
Кузены снисходительно посмотрели на него.
– Я не собираюсь прятаться! – упрямо повторил он.
– Грегори, смысл твоего участия в том, чтобы прославить тебя, а не в том, чтобы убить, – сказал Корбен негромко, заранее предчувствуя, что увещевания будут бесполезны.
