Красная тетрадь - Беляева Дарья Андреевна

Это, вероятно, мокрицы, подумал я.

Или уховертки, которые, если верить Андрюше, забираются человеку в ухо, прогрызают барабанную перепонку и откладывают внутри яйца.

На самом деле насекомые вовсе не вызывают у меня ужаса. Да, некоторые из них выглядят весьма своеобразно или способны навредить. Без жалости нужно истреблять определенных сельскохозяйственных вредителей или попросту опасных существ.

Но, в общем и целом, насекомые довольно безобидны.

Однако навязчивый шорох раздражал меня сам по себе, я не видел его источника, а потому его источником могло оказаться все, что угодно. Тени и шорохи и ощущение того, что я один, тем более впервые, все вогнало меня в тревогу.

Я некоторое время лежал спокойно, пытаясь справиться с этой тревогой. Я вытянул руки по швам и терпел, представляя, что меня пытают таким изощренным способом враги и я должен не поддаться их психологическим уловкам.

Однако в конце концов я оказался на грани отчаяния.

Было еще до смешного обидно: я так хотел остаться один (на самом деле, не один, а просто чтобы не было Бори), выспаться, не иметь повода для раздражения, а теперь весь сон пошел насмарку. От обиды тревога только усиливалась.

Наконец я сел на кровати, осмотрелся.

– Все хорошо, Арлен, – сказал я сам себе. – Все хорошо. Не происходит совершенно ничего ужасного.

Но темно.

И никого нет рядом.

Я устыдился подобных мыслей и повторил себе:

– Все в полном порядке.

Однако я уже знал, что не засну. И спорить с собой было нечего.

Я походил по комнате, размялся, даже сделал зарядку в надежде не то взбодриться, не то усыпить себя, но не получилось ни того ни другого. Откуда-то очень издалека и очень приглушенно до меня донесся смех. Это мои товарищи (и к ним примкнувшие) нарушали правила общежития.

Первым делом я решил пойти к Максиму Сергеевичу, но нечто меня остановило. Я вспомнил, что для моих товарищей сегодня особенная ночь. Многие из них могли быть слабее духом, чем я, и нуждаться в поддержке.

Я в поддержке не нуждался, однако мокрицы и уховертки волновали меня.

Так что я решил присоединиться к мракобесию, творившемуся в девичьей комнате.

В коридоре горела только одна лампочка. Она делала еще мрачнее старый зеленый ковролин. Казалось, все пространство сузилось, сжалось. Лампочка мигала, и иногда из полутьмы я попадал в полную темноту.

Девочки жили на другом конце коридора, в номере 327, и я, стараясь справляться с тревогой, преодолевал это расстояние нарочито медленно.

Замерев перед блестящей в неверном свете мятно-зеленой дверью их номера, я почувствовал огромное облегчение – оттуда слышались приглушенные голоса, и мои собственные мысли о мокрицах и уховертках показались мне глупыми и наивными, недостойными человека моего положения.

Я даже думал вернуться в палату и спать, как это и полагается в столь позднее время, но что-то подсказывало мне: стоит отойти от двери, и снова станет неприятно.

Наконец, набравшись решительности, я распахнул дверь.

Со всех сторон на меня накатили визг, крики, ор, вопли. Все эти существительные могут быть употреблены с полным правом. Кричали мальчики, кричали девочки, кричал даже Володя, обычно весьма и весьма невозмутимый.

Не кричал только Андрюша. Он весь побледнел и выглядел так, словно сейчас упадет в обморок.

Когда вопли, которые мне пришлось претерпеть, стихли, я сказал:

– Доброй ночи.

– Твою мать, Жданов!

– Арлен!

– Какого хрена?

– Мог бы постучаться!

– А предупредить!

– Ужас какой!

– Я думала, я умру.

Кроме наших старых знакомых Ванечки, Алеши и Милы, я увидел новенькую девочку. Загорелая, с темными волосами, стянутыми в высокий хвост, симпатичными ямочками на щеках и громким голосом, она сразу показалась мне очень приятной. И, конечно, как и сказала Фира, она была местной. Такими казались мне все местные девочки и мальчики: подвижными, по-южному веселыми, непосредственными и преувеличенно загорелыми.

– Привет, – сказала она и помахала мне рукой. – Ой, вот это ты нас напугал. Меня Диана зовут.

– Арлен, – сказал я.

– Смешное имя, как у деда.

– Спасибо, – ответил я машинально.

Они все устроились в узком пространстве между кроватями, расселись в круг, в центре которого лежало снятое с гвоздя зеркало.

Фира прижимала ладони к этому зеркалу, на котором красной помадой нарисована была лестница.

– Нельзя прерывать ритуал, Арленчик, – сказала Фира.

Она дернула головой, взметнулась копна ее волос. На этот раз они были совершенно уж растрепанные, как у ведьмы.

Я сказал:

– Это все глупости.

Ванечка сказал:

– Садись, Арлен.

Мне стало неловко. Какими бы глупыми, посредственными и антинародными ни были эти развлечения, я уже всех напугал и всем все испортил. Так что я вздохнул и сел между Андрюшей и Ванечкой. Втиснуться между ними оказалось довольно сложно.

Ванечка сказал:

– Я думал, это Пиковая Дама пришла.

Андрюша сказал:

– А я думал, в меня кто-то вселился.

Алеша сказал:

– Мы до этого матерного гномика вызывали.

Я сказал:

– Хорошо, что я не застал, по крайней мере, матерного гномика.

– Хорошо, что ты его не застал, – грустно сказал Алеша, и я в который раз подумал, что мы хорошо друг друга понимаем.

– Так, – сказала Фира. – Взялись за руки. Зря мы вообще руки расцепили, она ведь идет по мосту между мирами, и наша энергия ее притягивает.

Алеша спросил:

– А Пиковая Дама теперь нас не убьет?

Потом он зевнул, что в сочетании с его репликой показалось мне комичным. Я знаю, что такое юмор! Это когда одно не связано с другим или связано очень абсурдным образом.

Впрочем, смеюсь я довольно редко, больше улыбаюсь. Смех – это тоже очень странная вещь, как мне кажется. Нечто абсурдное вызывает у меня спазмы в гортани – что может быть более странным?

Фира посмотрела на Алешу с убийственной серьезностью, потом мягко улыбнулась и сказала:

– Беритесь за руки.

Ванечка до боли сильно сжал мою правую руку, а левой рукой я нащупал ладонь Андрюши. Честно говоря, мне вовсе не хотелось участвовать в домашнем спиритическом сеансе. Таким образом я расписывался в своем бессилии перед суевериями.

Однако же выбора не было, и вместе со всеми я произнес:

– Пиковая Дама, приди.

Надо сказать, испытанные мною чувства оказались неоднозначны. С одной стороны, я люблю быть частью коллектива, шагать в ногу, петь в унисон – все это очень важно для меня. С другой стороны, общественное мероприятие, в котором мне пришлось участвовать, сам я глубоко презирал.

От Ванечки терпко пахло потом, Андрюша сидел неподвижно, и рука его была почти пугающе холодной. Когда мы замолкали, Ванечка скрежетал зубами. Я хотел сделать ему замечание, но все вокруг сохраняли такой торжественный вид, что я не решился.

Однако не случилось ничего. Мы произнесли заклинание снова, и опять я слышал только дыхание, скрежет Ванечкиных зубов и неопределенно далекий шум машин.

Результата мы не получили и в третий раз.

Наконец, Фира сказала.

– Надо выключить свет.

Она говорила мягко, но никто и не думал спорить. Ванечка резко подорвался, чуть не наступив на зеркало, побежал к выключателю и щелкнул им, потом вернулся, снова схватил меня за руку.

– Давайте, – сказал он.

– Тише, дружок, – сказала Фира.

В окно светили звезды, под их светом все мы казались бледнее. Диана шумно почесала (я бы сказал, поскребла) коленку.

– Может, нужна свеча? – спросила Мила.

– Да, – сказала Фира. – Валя, достань свечу.

Маленькая свечка легла на зеркало, Боря поджег фитиль спичкой, и огонек взметнулся вверх. Он отражался в зеркале со всех сторон, а потому казался почти цветком, странным, причудливым и пугающим.

Мы снова взялись за руки.

– Возможно, дело в Арлене и его скепсисе, – сказала Фира. – Но мы посмотрим.

– Ты просто ищешь кого обвинить, – сказал я. – На самом деле просто Пиковой Дамы не…