Время жить (трилогия) (СИ) - Тарнавская Мила

Неллью печально пожал плечами и, словно невзначай, оттянул рукав кителя, бросив взгляд на свои новенькие часы.

– Да вижу я, вижу, – проворчал Ворро. – Иду уже, не хнычь. Только сначала заглянем на биржу.

Не слишком и торопясь, Ворро слез со своего спального стола, сунул ноги в туфли, привел в порядок слегка помятый китель, набросил на плечи плащ и взял из-под стола дорогой кожаный портфель с личными вещами. И портфель, и вещи в нем были совсем новыми и происходили из магазинов беспошлинной торговли, расположенных в зоне вылета.

Других вещей у Ворро и Неллью, впрочем, и не было. До своей квартиры на окраине Тарануэса им так и не удалось добраться. Вначале аэропорт был убежищем – маленьким островком безопасности посреди наполненного смертью хаоса первых суток вторжения. Затем было просто не до того – в конце тех же первых суток заработал на полную мощность воздушный мост по предоставленной пришельцами безопасной трассе Тарануэс – Гессенар. А после… после аэропорт превратился из островка в крепость, окруженную тройным кордоном охраны. По одну сторону вполне зримых стен из бетона, стекла и стали были жизнь и дорога в спасительный Валез, по другую – смерть, немедленная или отложенная – от бомб и ракет пришельцев, от голода и холода, от ножа и пули грабителя. Это были два разных мира, и никому из первого мира – мира жизни – не хотелось добровольно навещать второй.

Примерно на третий-четвертый день, когда стало окончательно ясно, что война с пришельцами проиграна, а старый мир безвозвратно погиб, в прошлое начали отходить и старые моральные запреты. Охранники, служащие аэропорта и летчики сначала потихоньку, а затем и с официального разрешения начальства стали забирать для своих нужд товары из навсегда опустевших магазинов. Ворро набил разнообразным барахлом два огромных чемодана, которые он с трудом отрывал от пола. Туфли у него были фирмы "Негери" за три миллиона лимий, рубашки – от "Тино" или "Арамине", темно-синий плащ в тон форменному кителю – от дома моделей "Дегучио". Неллью оказался одним из немногих, кого "пиратская лихорадка" почти не затронула. Единственное только, к чему он оказался неравнодушным, это к хорошим часам, да еще положил себе в сумку небольшой флакончик "Южной ночи" – любимых духов его покойной матери.

Проходя по галерее, соединяющей два корпуса аэропорта, Неллью всегда старался не смотреть по сторонам, но это у него, как правило, не получалось. Сквозь темно-оранжевые зеркальные стекла, дымчатые изнутри, серое небо принимало особо зловещий свинцовый оттенок, а столбы дыма над горящим уже десятые сутки Тарануэсом окрашивались мертвенной желтизной, словно сернистые испарения из кратера вулкана. Широкая площадь перед аэропортом превратилась в беспокойный табор. Тысячи людей роились там в страшной тесноте среди замерших автомобилей и автобусов, костров, каких-то фантастических будок и навесов из всякой всячины. Это людское скопище словно ножом обрезалось на дальнем конце площади, где разрушенное бомбой здание гостиницы красноречиво отмечало границу безопасного пятачка.

Пройдя по галерее, Ворро и Неллью спустились на первый этаж в небольшой зал, перегороженный барьерами. По одну сторону барьера застыли редкой цепочкой вооруженные охранники из службы безопасности аэропорта, по другую – тихо волновалась толпа из полутора сотен человек.

Ни Ворро, ни Неллью не знали и не интересовались, по какому принципу люди из табора снаружи попадают внутрь кольца охраны и превращаются в пассажиров. Самолеты многочисленных рейсов на Гессенар просто под завязку забивались десятками усталых, но лихорадочно возбужденных людей с пустыми или странно беспокойными глазами. Достаточно было того, что каждый летчик имел право подсадить на свой рейс двух человек и чаще всего реализовывал его, побывав в небольшом зале на первом этаже, цинично и метко прозванном биржей.

Увидев двух летчиков, толпа за барьером еще больше заволновалась. Правда, волновалась она тихо и как-то вежливо: молчаливые охранники ревностно следили за порядком, и любой нарушитель сразу же подвергался высшей мере – изгнанию из здания аэропорта. Поэтому все происходило культурно и даже, можно сказать, интеллигентно: мужчины молча потрясали пачками банкнот или призывно позванивали драгоценностями, женщины помоложе торопливо поправляли прически, ярко подкрашивали глаза и губы на бледных, осунувшихся лицах.

Ворро обозревал всю эту суету со спокойной и даже слегка насмешливой улыбкой.

– Решился, наконец? – шепнул он Неллью. – Давай скорее, я уже выбрал. Видишь того старика с плакатом?

Неллью кивнул. Представительный седовласый старик в грязном и помятом пиджаке стоял несколько в отдалении от толпы, молча держа над головой большой лист бумаги с лаконичной надписью: "Десять унций золота за двоих".

– Это так романтично, – пояснил Ворро. – Все уже давным-давно меряют золото граммами, а этот старый чудак… Такой себе аристократ из галантных двадцатых… Решено. Пять унций, сто пятьдесят пять граммов с человека – это не бог весть сколько, но он меня растрогал. Беру. А ты давай, не тяни. Сам говоришь, нас уже ждут.

Неллью еще раз обвел взглядом ряд безумных лиц. Симпатии не чувствовалось ни к кому. Внезапно в дальнем углу он увидел единственного человека, не принимавшего участия в торговле. Наверно, молодая, но страшно худая и изможденная женщина безучастно сидела прямо на полу, прислонившись к стене, и баюкала на коленях закутанного в тряпки ребенка лет пяти.

– Пропустите, пожалуйста, вон ту женщину с ребенком, – попросил Неллью старшего охранника. – Пусть ее разбудят.

– И еще старика с плакатом о десяти унциях и того, кто с ним, – ворчливо добавил Ворро. – Что у тебя за вкус, Кисо? Она же худая и страшная, как смертный грех! И охота тебе заниматься этой перепихаловкой в туалете?!

– Да пошел ты! – вспылил Неллью – Не равняй всех по себе!

Ворро довольно ухмыльнулся, словно услышав комплимент. Он равнодушно смотрел, как охранники раздвигают барьеры, пропуская нервно кусающую губы женщину с ребенком, светловолосой девочкой с неправдоподобно огромными глазами на тоненьком личике, и седого старика со спутницей – пожилой леди в какой-то невообразимой рваной кацавейке и соломенной шляпке с обломанными полями, но, тем не менее, элегантной словно королева на дипломатическом приеме.

– Вам помочь? – обратился Неллью к женщине. – Вы можете идти?

Женщина затравленно оглянулась. Девочка жалась к ней, испуганно глядя на Неллью.

– Вы, наверное, ошиблись, – голос ее звучал еле слышно. – У меня нет денег. Я отдала все, что у меня было, только чтобы оказаться в тепле и под крышей… Или вы хотите…

– Нет, нет! – попробовал успокоить ее Неллью. – Не бойтесь. Я ничего не потребую от вас. Ничего, честное слово! Ну… настроение у меня сегодня такое, вот! Вы… можете идти?

– Да, – прошептала женщина. – Вы… вы – очень хороший человек…

– Да полно вам, – неуверенно улыбнулся Неллью. – Это я сегодня такой, ну… настроение. Пойдемте же…

Ворро тем временем разбирался со своими протеже.

– Держите, – седой старик осторожно вынул из-под одежды небольшой сверток. – Здесь ровно десять. Проверьте.

– Хорошо, – пробормотал Ворро, завороженно смотря на тяжелые тускло-желтые монеты – старые золотые лимии чеканки конца прошлого века. – Признаться, ни разу не приходилось держать их в руках…

– Дорогой, опять какая-то задержка? – вдруг недовольно спросила старая леди. – Ты не ошибся, когда сказал, что объявили посадку на наш рейс? Это просто ужасно, заставлять пассажиров столько ждать!

– Что вы сказали? – Ворро с интересом повернулся к леди, но та уже сменила гнев на милость.

– Вы авиаторы, молодые люди? Очень достойная, очень мужественная профессия. Мой троюродный племянник по материнской линии Невин Барриори тоже авиатор. Вы с ним не знакомы? Дорогой, напомни, когда мы с ним в последний раз встречались. Да, на свадьбе леди Далане, когда она выходила замуж за молодого Туко… Дорогой, ты можешь представить мне этих достойных молодых людей.