— Ну Том, им же впрямь некуда…
А Томка сдвинула рукав с браслета здоровья — и мы все увидели, как на нём мигает зелёный огонёк «демо-плюса»:
— А если бы мне было некуда? Я сегодня узнала, что тоже беременная. Жаль, что меня нельзя пустить в переработку, да? Я столько не стою, да?
Славка покраснел, как вишня, чуть не до слёз — я видел, он её обнять хотел, да не посмел. Томка была реально страшная. А Светка сказала:
— Пап, а у тебя где карабин? Дедушкин?
— В сейфе, — говорю. — Ты с кем собираешься воевать?
— Хочу его взять, — говорит, — и с Томой поехать в бункер. Если уж нам всем некуда.
И у самого её лица нарисовалась голограмма Танюхи. Ну, конечно, как же можно не участвовать в семейном совете-то! Да как рявкнет:
— Только попробуйте! Вы с кем задумали воевать?! С ФЕДовцами?!
А Светка:
— Хоть с кем. А ты с Петькой заодно, да? Он на тебя так уверенно рассчитывает…
И тут я понял, что настал подходящий момент для выводов из всего этого бардака.
— Значит, так, — говорю. — Все выговорились?
И на меня посмотрели.
Даже покивали.
— Вот и ладно, — говорю. — А теперь — такое дело. Все, кроме Томки, дружно забывают про шельм. К тебе, Таня, это тоже относится. Мы с Томкой справимся сами. И это уж не ваше дело, как. Случиться всё может, времена неспокойные, сами понимаете… поэтому вы просто не знали. Кто бы ни спросил — делаете непробиваемые морды: первый раз слышим, и всё. Мол, ФЕДовцы приезжали, Анискин приезжал — но никаких шельм не было. Слава богу, внуки в интернате, не раззвонят. Всем ясно?
Петька аж присвистнул:
— Бать, а ты?
Но Славка промолчал. Только смотрел на Томку, как на святую икону. А Томка злилась, она на него не смотрела.
— Мне не нравится, — вякнула Танюха.
— А мне нравится, — говорю. — Шельмушки нам доверились. С ними люди — как со скотом, хуже, чем со скотом, а они нам доверились. И я их это доверие обманывать не буду. И вам не дам. Потому что кто обманывает такого доверчивого, тот иуда. Всё.
Петька на меня котячьими глазками:
— Бать, да мы хотели, как лучше…
— А с тобой, — говорю, — я вообще разговаривать не могу пока. И не знаю, когда смогу. Тошно.
Славка голос подал — убитый совершенно:
— А помочь можно?
— Нет, — говорю. — Не лезь. Разговор окончен, у всех работы по горло. Вот и займитесь делом. И если я от кого услышу про шельм — пеняйте на себя, доведёте до греха.
Разошлись они молча. Но я уж понимаю, какой у них внутри был кавардак. У самого был такой же.
Вечером шельмушкам Томка сделала хлёбово. И принесла мне контейнер.
— Дядя Сёма, — говорит, — можно я с вами поеду?
Я её по голове погладил.
— Нет, — говорю, — дочка. Не надо тебе. Рискованно. Чёрт его знает… В общем, сам я съезжу. Тебе расскажу.
И Седого не взял. Сердце у меня щемило. Зато взял карабин.
* * *
Ночь была не очень ветреная. Тихая. И я поднял снегоход на антигравы, чтоб он вообще земли не касался — чтоб следов не было. Вёл старым курсом.
Добрался до бункера — а бункера нет!
Вот просто даже следа нет: пустой снежный бугор, поляна. Ни обгоревших стен, ничего такого — пропал. Я покрутился туда-сюда — нет и всё.
Не хотел включать фары, но включил. А то, думаю, с ума стряхнусь сейчас.
Включил — а в свете фар увидал мужика. Чуть благим матом не заорал.
Отрубил двигатель — а сам гляжу.
Мужик мелкий, мне дай бог по плечо. Седой, длинная грива, без шапки. И морда серая… глаза — как у шельм, как чёрные зеркальца. Выглядел, как живой мертвяк или привидение.
Но вот поэтому-то я в него и не пальнул. Потому что у него были глаза, как у шельм.
Я на него уставился, а он мне ухмыляется:
— Заблудился, Семён?
— Поесть, — говорю, — девкам привёз.
Вот тут-то вся эта ложная декорация и пропала. А я понял, что вроде как уже не один думаю, что с шельмушками делать.
Что за ними пришли. И не ФЕДовцы. Такие дела.
25. Юлий
Вечер стоял светлый и очень холодный, хоть по календарю уже давно наступила весна: с моря дул ледяной ветер. Мы сидели у костра на перевёрнутых ящиках и смотрели ВИДролик. Из-за качающихся теней и отсветов пламени голограмма выглядела какой-то призрачной — и смотреть было нестерпимо печально.
Сильвия Уотс. Перевесила камеру на Аллана Висконти, чтобы появиться в кадре — профессионал ВИД-США, обставила по всем правилам. Немного архаично, как блогеры начала века.
— Дорогие друзья, — говорила она привычной скороговоркой журналистки, щурясь, с острой складочкой боли между бровями, — мы с вами находимся в помещении засекреченной биолаборатории, субсидируемой правительством Соединённых Штатов. Именно здесь проводились бесчеловечные эксперименты над детьми шедми с целью создать препарат, предоставляющий тем, кто его принимает, вечную жизнь и вечную молодость. Только что «котики в космосе» вывели из этих помещений юных шедми — об их судьбе я расскажу вам отдельно. Пока вы можете увидеть боксы, где дети содержались. В этих кошмарных условиях — в тесных камерах без окон и элементарных удобств, хуже, чем обычно содержатся лабораторные животные — дети разумного вида провели несколько лет. Эти жалкие вещички — исписанные карандаши, старый мячик — были единственными игрушками разумных существ, в которых здешние исследователи хотели видеть только биоматериал. Дальше — вход в лабораторию. Взгляните сюда, друзья: вы видите секционные столы, на которых…
Её слова оборвал острый грохот — и огненный смерч в один миг смёл и Сильвию, и Аллана с камерой. И запись остановилась на том, что камера Аллана увидела в этот последний миг: на стене бушующего, как в аду, чёрно-рыжего пламени.
Это пламя резануло мне по глазам, по душе — так, что стало больно. Но не получилось не смотреть.
Саид выключил проектор и сунул в чехол на браслете. Верка тихонько заплакала, уткнувшись мне в плечо. Ноздри Тари сжались в узенькие щёлочки, но она взяла себя в руки, чтобы спросить:
— Но как же это могло случиться? Почему?
— Потому что нельзя было там оставлять журналистку, — хмуро сказал Кранц. — Большая ошибка.
Саид виновато развёл руками:
— Я ведь предупреждал её, Веня. Дал чёткие инструкции: ни в коем случае не выходить в Сеть. А она, наверное, решила подстраховаться, писала ролик сразу в облачное хранилище данных. Видимо, ей не пришло в голову, что облако — это тоже Сеть, что его тоже контролируют… занесло её, дорогой.
— И они так сразу среагировали? — поразился я. — Ну сколько она писала… может, пару минут, может, три…
— Две минуты сорок секунд, — мрачно уточнил Кранц. — За это время система слежения засекла активность чрезмерно оппозиционной журналистки Уотс в неположенном месте, вывела, я так думаю, информацию кому следует — а кто следует сообразил, откуда девочка снимает и что говорит. Профессионалу хватит минуты: боксы пусты, персонал нейтрализовали, сейчас ещё и информацию с местных баз данных снимут — всё, хана. Это был, думаю, дистанционный приказ, данный человеком-куратором искусственному интеллекту станции. Что в таком месте непременно должна быть система самоликвидации — очевидно. Как ты, кстати, ухитрился её не заметить, Саид?
— Я виноват, правда, — сказал Саид, поднимая больные глаза. — Мне в голову не пришло, что девочка нарушит инструкцию. А систему самоликвидации я оставил намеренно… Я ведь рассказал о ней Джоку, Веня. Он спрашивал, как можно будет уничтожить это логово, когда они всё закончат — и я рассказал об этой системе.
— Девочку жаль, — сказал Кранц ещё мрачнее, — как и парней. Но проблем они нам наделали… и ты добавил. Вообще зря позволил им остаться. Хорошо ещё, что китайцы сработали на диво чётко.
Китайцы приводнили шаттл и забрали на борт шедмят. А американские кораблики утопили в Атлантике — слишком уж те были приметные.
— По крайней мере, дети в относительной безопасности, — кивнул Саид. — На станции мадам Лю… заберём их на Океан Второй по дороге.
