Синдром отторжения - Воронков Василий Владимирович

В театре мы решили посидеть в забавном, похожем на музей космонавтики кафе, чтобы скоротать время перед началом сеанса. На стенах висели эффектные фотографии космоса, планеты, снятые с орбиты, яркие созвездия, как в карманной голограмме Лиды. В середине зала, на кубическом постаменте, лежал обломок метеорита – из никеля и железа, – похожий на маленький, изъеденный кавернами астероид, который, вопреки обычным распорядкам музеев, можно было трогать руками. Прежде чем сесть, Лида мягко положила на него ладонь – как бы слушая пульс, – и улыбнулась. Я заказал фирменные коктейли – со вкусом гвоздики и рома.

– Здесь забавно.

Лида пригубила коктейль и осмотрелась по сторонам.

В кафе были заняты почти все столики, но посетители говорили тихо, соблюдая негласные правила приличия. Возникало ощущение, что мы и правда сидим в музее – рядом с никелевым метеоритом и портретами планет.

Лида задумалась.

– Интересно, – сказала она, – а это настоящие фотографии?

– Думаю, нет. – Я задержал взгляд на широкоформатном снимке Земли, тонущей в темноте. – Слишком уж…

– Удачно получились? Да, возможно. Такие ракурсы и освещение. Хотя, может, просто обработаны.

– Может, – согласился я.

– И кстати, – Лида привстала из-за стола, пытаясь рассмотреть фотографии у дальней стены, – я что-то не вижу Венеры. Неужели убрали?

– Да ладно! – Я завертел головой. – Может, где-то еще висит?

– Нет.

– Странно. Вроде конфликт исчерпан. С чего им убирать снимки. Да и вообще…

– Это так пишут, что исчерпан. Как он исчерпан? Понятно, что они хотят суверенитет. Кому охота быть сырьевым придатком? С их-то экономикой сейчас. Лет через сто Земля станет третьим миром по сравнению с Венерой.

– Ты сгущаешь краски.

– Почему сгущаю? Я серьезно. Исчерпан? Нет. Конфликт будет исчерпан, когда Венера получит суверенитет.

– Не знаю. Мало ли чего они там хотят. Да и что будет-то на самом деле? Первая космическая война? Ты же сама писала…

– А жизнь часто похожа на скверную фантастику. Да и вообще зачастую обладает весьма странным чувством юмора.

– Чувством юмора? – не понял я.

– Ага, – ответила Лида, помешивая соломинкой коктейль, в котором плавали мелкие кубики льда. – Она ждет подходящего случая. В каком году у нас выпуск?

Мой коктейль из ромашки стал вдруг отдавать полынной горечью.

– Впрочем, я и правда стараюсь об этом не думать, – примирительно сказала Лида. – Подумаешь, какие-то фотографии.

– Но если они действительно убрали Венеру, – задумчиво произнес я, – то, что повесили взамен?

– Фотографии черного беззвездного космоса, – усмехнулась Лида.

– Пустоты?

– Ага, это было бы уместно.

Кубики льда вновь закружились в ее бокале.

Мы замолчали. В кафе стало шумно – люди за столами разговаривали громче, позвякивали бокалы, скрипели стулья.

Близилось начало сеанса.

– Надо бы нам для разнообразия походить по каким-нибудь другим местам, – предложил я, – без космоса. А то они постоянно напоминают… о том, о чем ты предпочитаешь не думать.

– Но я люблю звезды, – сказала Лида.

– Я тоже, – сказал я.

Лида подняла бокал.

– А еще я всегда так пьянею от рома.

Я улыбнулся. Мы смотрели друг другу в глаза, не говоря ни слова. Ее надоедливая сумочка свешивалась со спинки кресла – оставленная, ненужная, – а рука с тонким серебристым колечком лежала на столе. Я вздохнул и, отодвинув в сторону стоящий на пути бокал – уже наполовину пустой, с тающими кубиками льда, – потянулся к ней.

– А мы не опоздаем? – спросила Лида, убирая руку.

Мы не опоздали.

Большинство мест в огромном зале были заняты, и нам пришлось протискиваться между рядами, заставляя вставать устроившихся зрителей. Мы сели. Приглушили свет, и наши комфортные ложа – высокие, с вытянутыми подголовниками, как у кресел операторов нейроинтерфейса – плавно откинулись назад.

Мы лежали рядом. Лида беспокойно теребила лямку сумочки и хмурилась, глядя в черный купол над нами – невероятный экран в сотни метров шириной.

– Все в порядке? – прошептал я.

Лида быстро взглянула на меня и отвернулась.

– Я и не думала, что он такой большой, – сказала она.

– Именно так, как я себе и представлял, – сказал я, хотя пустой погасший купол тоже вселял в меня необъяснимый страх.

Послышался мелодичный голос ведущего – хорошо поставленный и ровный. Было трудно поверить, что это говорит живой человек. Нас приветствовали и просили подождать – через несколько секунд должен был начаться рассвет.

– Рассвет? – удивилась Лида.

Наконец зеленые таблички над дверями погасли, шепот в зале затих, перестали поскрипывать кресла.

Мелодичный голос напевно произнес:

– Проходят неуловимые мгновения, и на востоке, там, где еще совсем недавно сгущалась тьма…

Голос потонул, поблек в свете. Экран залило неестественное белое сияние, похожее на вспышку при химической реакции взрывоопасных веществ, и прямо над головами, из пустоты, выплыло багровое, как сгусток плазмы, Солнце, повиснув в воздухе, точно шаровая молния размером с дом.

Я невольно прикрыл глаза.

Кошмарное Солнце всходило, взлетало к вершине купола, оставляя после себя тонкий, поблескивающий искорками шлейф – как хвост от горящей кометы.

– Что за ерунда? – прошипела Лида.

Полимерный купол неба медленно заливал оранжевый свет, сгущаясь у горизонта – там, где стены сходились с потолком.

– В полдень… – прозвучал музыкальный голос.

Солнце пролетело сквозь рдеющие потолочные своды, и закатные краски, игравшие на куполе, потускнели. Купол принял голубоватый оттенок, изображая оглушительно пустое дневное небо – без облаков, без Солнца, но странно светящееся изнутри.

– Близится ве… – продолжал электронный ведущий.

Небо тускнело – кто-то осторожно снижал яркость экрана, давая отдохнуть глазам. Но потом у подразумеваемого горизонта вспыхнуло багровое зарево, и голографическое Солнце – уже не такое яркое, выгоревшее за стремительный день – вновь возникло из пустоты у нас над головами.

– Голографический проектор, конечно, впечатляет, – шепнула мне Лида, – но зачем все это нужно?

– Детям, наверное, нравится, – предположил я.

– Ага. Если человеку, всю жизнь просидевшему в подземелье, рассказать о смене суток, то он наверняка представил бы такую же ерунду.

Между тем наступила ночь. Купол над нами погас, истлело призрачное Солнце, и заведенный голос завел скучноватую речь о звездах, забавно растягивая слова.

– Это шоу длится уже сколько? Минут десять? – спросила Лида. – Нам пока что не показали ни одной звезды.

– Интригуют, – сказал я.

– Ага. Или проектор сломался.

Темнота, которая поначалу, после ослепительного рассвета и заката, давала приятный отдых глазам, угнетала. Было похоже, что мы просто сидим в огромном зале, где выключили свет, и слушаем утомительную запись чьей-то пафосной речи, доносившейся с разных сторон из спрятанных в стену динамиков.

Но потом появилась звезда.

Вернее, это был Марс – каким его иногда видно по ночам с Земли. Маленькая искорка вспыхнула над нами, и под аккомпанемент мелодичного голоса поплыла, подобно светлячку, в густой темноте.

– Одна, – прошептала, едва сдерживая смех, Лида.

Заиграла музыка – впервые с начала представления. Правда, тихие струнные переливы, скорее, подошли бы фильму о несчастной любви, чем сумрачной бессветной ночи, которую старательно воссоздавал проектор.

Появилась еще одна звезда – точнее, Венера (о чем не преминул сообщить незримый ведущий), – и две мерцающие песчинки завертелись над нами, как в водовороте, красиво взлетая ввысь.

– Две, – шепнула Лида.

Загорелись другие звезды – не такие яркие, тающие в искусственной ночи. Плавная электронная музыка зазвучала совсем жалобно и тоскливо, а причудливый танец тусклых искорок под черным куполом напоминал все, что угодно, но только не движение звезд, как пытался уверить нас ведущий.